========== 1 ==========
Комментарий к 1
*Серпенское солнце - августовское солнце
*“Magna aqua monstrorum” (лат.) - дословно “Великие водные монстры”
*Глоссарий - словарь
*Тальвег - линия, соединяющая наиболее пониженные участки дна
***
-Проиграешь, - улыбнулся Михаил и его губы подлянски разъехались, - присягаешь мне.
Князь протянул стакан с деревянными кубиками юноше, и прежде, чем он принял пари, Луговский подал руку к себе, отстранившись от Басманова.
-Присягнёшь, Федь, и сделаешься моим, - предостерёг Михаил.
Но Фёдор, не размышляя боле ни мгновенья, насильно ухватил огромную князьевскую лапищу и пожал её. После взял стакан и,кинув в него кости, от души потряс в воздухе. Тяжело вздохнул, поджал крепко губы и, была не была, выкинул их на стол.
Юноша упёр свой взгляд в очи Михаила, ему даже не надо было оборачивается, дабы разглядеть выпавшее на костях. И так всё понятно. В позиции он не выйгрышной.
- Три? - лукаво протянул Луговский и медленно сгрёб кости к себе, - ну в крайней мере, только представь, мой дорогой, сколько всего ты ещё не видывал на свете, а тут такая возможность.
- Боюсь с тобой, чудеса я не только этого света повидаю, - сухо ответил Басманов, а Михаил, тихо посмеиваясь молвленому, наконец встряхнул стакан с костями.
Чертыхаясь, Фёдор неотрывно следил за всеми движениями князя. За уверенными взмахами руки вверх и вниз, до того самого момента, пока выброшенные кости с тихим стуком не прокатились по хорошо отёсаннному дереву стола, переваливаясь своими гранями из стороны в сторону и не останавились, давая узреть выпавшее. Четыре.
Сердце пропустило удар, почти… Всего одна единственная точка, выгравированная на этом жалком кубике, так чётко определила его судьбу, как и он сам не смог бы. Разграничила на до и после. От своих слов он уже точно не отмахнётся, не откажется. Такой дурак! И чего только ожидал? Риторический вопрос, прошенный в пустоту, на который юноша и сам бы не дал конечного ответа.
Михаил вперился в него своими сверкающими глазами. Его хищный дикий взгляд полнился удовлетворением. Мужчина жаждал как можно детальнее рассмотреть посеревшее лицо Басманова, он, будто бы, пожирал душу отрока через его лазурные потемневшие очи и до упоения наслаждался мигом своей победы. Князь был до очевидной крайности доволен случившимся и увиденным. Всё улыбался, кажа свой желтоватые оскал свету. И упорно молчал.
А Феде и молвить то нечего было. Тишина собственной души и так угнетала его достаточно. Но вот, Луговский грузно уложил свою увесистую лалонь на плечо юноши и сжал его.
- Жди, я весточку перешлю тебе, как только в путь-дорогу соберусь, - так угрожающе тихо прозвучало над самым ухом Басманова.
Ему думалось, точно кандалы должны были обуять его сей же час, грубо сковывая по рукам и ногам. Обхватывая грудную клетку и обязательно шею, заставляя дышать отрывисто, перекрывая такие живительные пути дыхания. А на самом сердце, испещряя его нежную поверхность, должен был быть варварски выжженн порядковый номер, как у нового подчинённого, что заставлял бы его орать до одури, отплёвываясь кровью.
Но этого не происходило. Все только в его бедной смольной головушке. Юноше только кажется, чур его, кажется.
Князь встаёт, похлопав его на последок по спине, и подхватив кости со стола, а после и свой кафтан, выходит из праздничной залы.
Внутри беснует пустота. Кидается из стороны в сторону и глушит все чувства. Приостанавливает мысли, не даёт думать. Но право, проблемы в этом нет никакой. Умение мыслить пригодится могло бы ему чуть раньше, а теперь… Что уж тут. Может быть Луговский и прав. Кто знает, возможно, так будет лучше. И для него и для Генриха, которому он свалился на голову. Пристроится, думал Федька, поплывет в новом стремлении своей жизни, авось найдёт себя.
Но более ему верилось, что дорога та в один конец. Ступит на неё, провалится и поминай как звали. Повяжет она его по рукам и ногам, затянет в свой омут и сломает окончательно. Канет он в Лету и всё! Как-будто и не было никогда на этом божьем свете такого молодого бедного мальчишки - Федьки Басманова.
Есть ему таперича совершенно не можилось. Ни капли на язык не лезло. Пускай едкий самогон и продолжал проедать глотку юноши, а всяко даже мыслить о еде сделалось невозможным.
В противном иступлении он оттолкнул от себя близь стоящую полупустую тарелку и, раздражённо выдохнув, спешно покинул эти душные каменные стены.
***
Август доживал свои последние деньки, испепеляя все живое отвратительной жарой. Резкие солнечные лучи пронизывали всё кругом от мелких травинок до могучих стройных дубов, прибирая к своим рукам живую влагу. Заставляя всю зелень раньше времени пожелтеть и свернуться на манер пугливых ежей, прижимаясь ближе к своим черенкам и стеблям. Каменные поверхности до ужасного раскалялись и, казалось, вот-вот должны начать коптится, как от открытого огня, заполняя черной гарью все кругом. Закрывая обзор и оседая пеплом на витиеватых красотах сада, отравляя их. Изъедая нежные краски цветов, оставляя на обозрение чернильную, по-монашески смиренную, картину.
Духота стояла, неимоверная, ещё хуже чем в особняке, но Фёдор уже взял курс и возвращается желания не было никакого. Он брёл по узко протоптанной, обложенной грубо обтёсанными булыжниками, тропе, вглубь прилегающего к особняку диковатого сада, переходящего в густые лесные чащобы. Проходя, юноша касался шершавой коры возвышающихся древ, в попытках спустить себя с небес на землю и не растянуться плашмя на этих самых камнях, распарывая себе что-нибудь.
Его грудная клетка горит изнутри, изнемогая сохнет, уподобляясь природному состоянию. Басманов уже как наяву видел, пророчил: этот коршун утащит его в своё тёмное гнездо, вопьётся своими огромными, по подобию рук, когтями и унесёт далеко-далеко от сюда. И закатится его солнце, не сможет он больше наблюдать свет этот белый. И течение жизни боле не узреет юноша, зачахнет, пропадёт.
Дойдя до грубой скамьи, выделанной из огромнейшей глыбы, что находилась в редкой тени, Федя тяжело опустился на неё. Упёр руки в неровную шероховатую поверхность и гипнотизировал носки своих сапог. Мельтешащая истерия билась о стенки худой души, пробивая в её прозрачности бреши, кидала под дых мятежные соображения и упорно, до больной сухости, скребла глазницы. Перед очами все разъезжалось в разные стороны, обращаясь цветными пятнами.
Скамья, несмотря на падающую от кроны древа тень, раскаляется под ним, казалось, что плавилась и проваливалась, лишая тело юноши опоры. Ладони в детском беспомощном страхе отрываются от нагретой поверхности и обхватывают тонкое тело поперёк. Пальцы мнительно перебирают длинную ткань рукавов, собирая её в неаккуратные складки, дёргая выбивающиеся нитки и волокна.
Проварившись в этом бурлящем котле ещё немного, Фёдор вскочил на ватные ноги, которые понесли его прочь. Не куда-то конкретно, а просто-напросто вон, из этого бесовского места, что томило и закатывало его прохудившуюся душеньку в тесный спёртый сосуд, состоящий из собственных сожалений и страшащих чувств.
Он снова шёл по той же тропе обратно, направляясь… Куда? Снова под тяжёлые своды особняка? А может в открытые поля, что находятся чуть далее, перед въездом в город? Да с каковой целью? Беспокойно размышлял юноша, остановившись около ажурной арки, которой кончался сад.
От мысленных скитаний Федю отвлекли пара громких крехтящих голосов, что громко и быстро перебрасывались иностранными выражениями на мало понятном ему наречии. Чуть поодаль от главных ворот замка двумя крестьянскими мужиками запрягалась небольшая телега. Верно, думал Басманов, на базар собираются. А то куда ж ещё, с такой меньшой калымагой, запряжённой одной единственной лошадкой, ехать.
Покуда одна из кухонных баб и те два прислужных грузились с нужными пожитками, юноша наблюдал за, приставленной к телеге, кобыленкой, осторожно подошёл к ней с боку и пару раз причмокнул, подзывая к себе.
