Короткая угольная шерсть плавно переливалась на солнце, пока мышцы стройными волнами перекатывались под шкурой, кажа свой рельеф. Густой длиннющий хвост мотался из стороны в сторону, слегка похлопывая лошадь по бёдрам, пока та нетерпеливо топталась на одном месте. Чёрнющие глазища, почти Данкины, уставились внимательно на него. И грива точно как у его родной, в порыве хозяйки, заструилась по мускулистой изогнутой шее.

Федька протянул ладонь навстречу морде блаженной скотины и погладил её. А опосля, кажется совсем выбившись из колеи, решил зачем-то уточнить куда направляются прислужные крестьяне.

Баба в ответ всё трещала: “…Штаден, Штаден…”, - и ещё большое множество невразумительные слов, размахивая руками, видимо, стараясь так объяснить ему что-то. Но Басманов, даже не пытаясь разобрать этот словесный гул, обошёл телегу и запрыгнул на реденько постеленное сено, а после махнул держащему поводья, мол, поехали уж.

***

До мощённой камнями городской дороги было ещё далеко. И потому большие колёса воза не бились звонко, отплясывая не чёткий такт, отправляя с искристым звуком маленькие камешки, что попадались по пути, в разные стороны. Врозь всей этой городской суматохе, телега аккуратно катилась по промятой, раздающейся в ширь дорожке, что иногда медленно воздавалась вверх и опосля вновь сбегала вниз, ускоряя ход впряжённой кобылы.

Даже ветер не шелестел в редких зарослях, что отдельными стайками росли на полях. Юноша безмолвствовал и другие люди в телеге вместе с ним не осмеливались нарушить эту покойную тишину.

Фёдор неотрывно следил своими понурыми очами за оставленной позади дорогой, которая убегала все дальше и дальше, не прибирая за собой почему-то его дикое желание скрыться, сделаться невидимым и вовсе раствориться.

Если бы он не был так углублён в себя, то обязательно бы ощутил натянутое как тетева лука напряжение, что тяжёлой ношей нависло над возом. Но Басманов всё продолжал блуждать в горячем омуте своих помышлений, натягивая это самое лыко только сильнее, опасно шатаясь на нём, в одном полушаге от бездны, раскачиваясь над ней всё сильнее.

Юноша отрывисто озирался вокруг и, к сожалению, столь дивный окружающий пейзаж его вовсе не занимал. В оборот, был как бельмо на глазу и даже тихое стрекотание в зарослях ужасно бередило его.

Феде виделось, что кто-то стоит над ним и тот час должен схватить его за горло и безвозвратно удушить. Но этот укрытый образ отчего то так безбожно медлил, принуждая Басманова убиваться в зыбком ожидании, что от отчаяния он уже сам был готов свернуть себе голову. Его сознание до отказной крайности полнилось подобными мыслями, до того самого момента, пока вставшую жидкую тишь не разбавил шум города.

Телега встала на въезде, и кобылица заржав резко рванула вверх, закатывая воз на камни городской дороги. Фёдор слетел бы под колёса за милую душу, но знать Господь Бог его всё-таки бережёт. “А к чему бережёт-то?” - задавался отрок волнующим вопросом, прислушиваясь теперь к галдящим голосам горожан. Для земного покарания, не иначе.

Тяжкий пыльный воздух заполняет широкое уличное раздолье и наровит забить лёгкие до кашля. А людям все одно и мимо. Крики летят в разные стороны, жизнь пылает, работа кипит. Весь народ от купцов и до самых последних крестьян бодрствует. Свежие вести и последние мелкие сплетни ходят по устам.

А Фёдор прислушивается и сознаёт как же отвык от такого яркого течения жизни. Совсем уж он позабыл, какого это. Все последние месяцы, юноша был будто в воду опушенный, а сейчас ему чувствовалось, что его резко выдернули из этих застоялых вод и насильно пытаются впихнуть в привычный уклад, подогнать, чтобы Басманов снова мог поспеть за беглым ходом времени, влить его воды в новое быстротечное русло. Но давался сей ход пока ему с большим трудом.

Тонкий Федькин слух выхватывает из общего шума разговор двух ремесленников. Он пытается выловить каждое из ускользающих слов, разобрать их и наконец понять о чём же идёт такой громкий диалог. Спокойному басистому голосу одного рабочего, вторит другой - хрипящий и крикливый. Тона разговора повышаются и снова понижаются, это не перепалка, нет. Скорее договоренность о сделке, хотя, верно, Федя всё-таки что-то перепутал при переводе. Коли почему же ему слышится, что один из этих мужиков пытается втюхать другому четырех упитанных дитя на забой в харчевню? В конце концов, это ведь не страшно мятежная Матушка Русь, для таких деяний. Но опускать не стоит, они ведь всё ещё на окраине города. Мало ли, авось он и не ошибся.

Они протреслись ещё немного в вознице, пару раз сворачивая по угловатым улицам, которые юноша видел впервые. С Генрихом по приезде они тут не были, про себя подмечал он. И в окончательный раз обогнув впередистоящий дом, выехали на рынок. Телега затормозила у начала ряда деревянных покрытых лотков, набитых всем, что можно вообразить и нельзя.

Вот справа, поодаль, в соседнем ряду, пекарь звучно зазывает купить свежую выпечку, чей ароматный шлейф разносится по округе. А вместе с тем где-то, видимо совсем протухли какие-то плоды, смрадным запахом стелясь по земле и нещадно перебивая другие. Аромат сушёной рыбы любовно смешивался с запахом спелых ягод и вонью грязной шерсти, озирающихся тут и там бездомных псин, рождая неповторимый броманс. Фёдор чувствовал, что его сейчас вывернет.

Спешно спрыгнув с возницы, он размял ноги и ринулся в неизвестном направлении, куда-то вдоль базарного ряда, сквозь кучную плотную толпу, которая занимала места между торговыми лотками. Шёл, рассталкивая люд и безучастно засматриваясь на окружение. Бестолку прыгая взглядом с места на место. Перед очами все беспорядочно пестрело, и юноша все боле обращался ими то под ноги, то к небу. Его полотно было таким ясным чистым, совершенно девственным и от того, казалось, таким высоким. Будто именно там в закромах этих далёких высот спрятано его спасение и упокоение.

Но увы и ах, как бы не была прекрасна летняя Поднебесная, не в её силах было укрыть этого мальчишку от собственных терзаний. Сломя голову, он нёсся вперёд угнетаемый роком жестокой судьбы, которая в этот раз не подкинула ему золотую монетку в ответ на отчаянно совершённую глупость. Знаменитая его удача истощилась, иссохлась под серпенскин* иноземным светилом и покинула Басманова. Изменила дура брехливая!

Волнующее мельтешило перед глазами как множество мелких противных мушек и гнало все дальше прочь, заставляя желать укрытия, опоры хоть в чем-то. Фёдор влетел в кого-то и чуть не повалился на землю. Подпрыгнув на месте, он ещё быстрее двинулся вперёд, слыша как брань того незнакомца немедленно нагоняет его. О, ругань он хорошо понимал, Генрих расстарался, этот мужик от всей души слал юношу нахуй, тем паче, что с кулаками не бросался.

И тем не менее, пусть брань и была понятной она, наверно, была самой странной частью пребывания здесь, такой на вид простой, но на деле сложной для осознания и принятия вещью. Русский мат совсем иной, здесь его было не услышать, только эти заморские бездушные словечки, откликающиеся то тут, то там. Слишком явственно они давали понять, что это точно уже не Русь. И точно уже не его родная Московия.

Ещё немногос покрутившись по рыночным рядами, Фёдор наконец выбрался из этого душного людского столпотворения. Чуть дале, на угле переулка, показалась неприметная таверна, с овальной зашарпанной вывеской, что на железных проржавевших штырях выставлялась далеча в бок, оповещая о чём-то прохожих. Фёдор дошёл до неё и спустился чуть вниз по крутым громоздким ступеням. Опосля отпер тяжёлую деревянную дверь и прошмыгнул внутрь.

***

В меньшое квадратное помещение, свет еле-еле проникал через небольшие полукруглые оконца, расположенные ближе к увесистым древянным балкам, держащим потолок. Воздух стоял затхлый, сырой, даже мутный, от начала и до конца пропахший кислой дешёвой выпивкой и какой-то уж больно приправленной закуской. Маленькие столы и скамеечки стояли плотно друг к другу. И, на удивление, даже яблоку здесь некуда было упасть. Огромное, для этой лачужки, количество людей скопилось у длинной стойки, что находилась в дальнем углу. Почти все стулья и скамьи были забиты до отказа. Но от каменных стен, которые в половину были погружены под землю, исходила такая живительная прохлада, что юноша преминул сей убогой смрадной обстановкой, и осторожно пристроился сбоку крайней к выходу скамьи, спокойно выдыхая.