Ни есть, ни пить ему вовсе не хотелось. Да и откуда бы на то деньги? Ведь Луговский прав, теперь он не более, чем пустой нахлебник, повисший грузом на шее старого друга. И не зачах-то он именно по его же великой милости, если б не Генрих и страшно подумать чтобы с ним сталось. Может и не щеголял бы уже по этому белому свету, сложись всё иначе. Помер бы, как всеми забытая и никому не нужная бездомная шавка или, на крайний случай, просто сошел бы с ума, окончательно отрекаясь от всего святого, всё глубже погружаясь в бесконечную мглу своего тронувшегося разума.

Свободно болтающаяся федькина нога время от времени вздрагивает и ежесекундно качается из стороны в сторону, задевая одну из толстых ножек стола. Беспокойная рука самовольно отбивает ей одной известный мотив по неаккуратно сколоченному дереву скамьи. Он точно насадит себе премного заноз в свои ослабшие тоненькие пальцы. Не дай бог, ещё и под ногти загонит их, тогда точно не до потехи будет.

А ему и сейчас не до неё. Басманов все ждёт чего-то, о чём сам не разумеет. Шепот над ухом подбрасывает коварные мудрёные вопросы. Он теребит свои распущенные космы, закручивая пряди в жгуты. Туда-сюда, туда и обратно. Блюдит за тем как люд входит и выходит, непрерывно хлопая дверью и впуская игривые солнечные лучи внутрь. Слушает как звонко бьётся друг о друга железная тара в руках посетителей, как несмолкающе грохочут их голоса, запевают на все лады незнакомые юноше песни, затевают перепалки или приглушённо бормочат что-то в стол. Кричат, смеются, умолкают и снова кричат, верно, спеша посильнее задеть его слух.

Отсутствующим взглядом он уткнулся в дальний тёмный угол где, наверное, будь народ потише, можно было бы услышать скрежетание и писк подпольных крыс. Что же он скажет Генриху? Возможно ли подобрать слова, чтобы объясниться оправдаться в такой ситуации? И ведь точно! Он ждёт ответов, не иначе. Все сидит себе и думает в томительном предчувствии. На которое, к сожалению, почему-то откликается только девочка крестьянка лет десяти от роду, что работает здесь трактирной прислужкой. Она как серый лебедь, в своём замызганном платьице, умело лавирует по всей таверне, огибая пьяные тела и наконец добирается до Фёдора.

- Не желаете ли чего, сударь? - спрросила она по иноземному, сверкая своими зелёными глазищами в полутьме.

Басманов отмер и перевел на неё взгляд своих очей. И тут, смотря прямо-с в глазки этой прислужки, ему показалось, что вся она обратилась в какой-то до боли знакомый образ, расплылась по контурам своих узких плечиков, пускаясь столбом кромешной тьмы под самый потолок, перекрывая обзор к чему-либо сущему и живому. Вид её очей как-бы поплыл волнами вниз и уже вытянутый бездонный зрачок, смотрел куда-то вглубь него, будто стараясь уцепить все его мысли и с треском вытянуть наружу, высосать. Рот девчонки широко растянулся в таком неестественном для ее маленького личика желтоватом оскале.

- Сударь? - переспросила она, еле размыкая натянутые губы, готовые тот час же лопнуть.

Федька ничего не ответил, а его сердце зашлось в таком бешеном ритме, что чуть не полезло через горло. Он вскочил как ошпаренный с нагретого места и вылетел за дверь, оглушительно хлопая ею. Этот страшный рок предвосхитил все его ожидания, что недолго и всею головою посидеть. Ну и полно терзаний.

***

Юноша облокотился на дверь таверны и пару раз встряхнул своей головой. Опосля отпрял и двинулся в обратный путь, чуть не врезаясь челом в вывеску. Что бы там ни было, а своими силами искать дорогу и добираться до особняка ему было вовсе не охота. Довольно скитаний по грязным подпольным заведениям, нечего ему тут боле делать.

Сердце продолжало быстро-быстро стучать в грудную клетку и ухать куда-то в пятки, заставляя Фёдора вздрагивать и скорее перебирать слабыми ногами, чаще вдыхать знойный воздух и всего устремлятся дале, за базарные ряды.

Впереди ярким красным пятном вспыхнул лоток полный спелой мясистой клубники, что по бокам алела из-за разлившегося под её тонкой шкуркой сладкого перезрелого нектара. Он, кажется, проходил здесь. Встав на носки и покачавшись то вправо, то влево, Фёдор постарался заглянуть поверх голов, увидеть, что находиться за стройной колонной из торговцев. На соседнем ряду его внимание привлекли такие же алые помидоры. Может он проходил именно там и просто спутал их с викторией? Но тут, женщина с ребёнком под руку отошла чуть дальше, и обозрению юноши открылся свободный проход между цепочками из торговых тележек, гружёных товаром. Верно, здесь он и свернул.

Спустя ещё пару поворотов, Басманов наконец-то обнаружил тот самый въезд к базару, а там же недалеча и знакомую тележку. Кухонная баба спорила с мужиками, оглядываясь кругом. Ругань шла о том, искать ли этого полоумного родственника хозяина-барона или же ехать. Накупленное уж было снесено и погруженно на возницу, не хватало только его. Федя махнул высоко поднятой вверх рукой, привлекая к себе внимание, прекращая все прерикания и, пройдя к телеге, забрался на неё, подобрав к себе ноги. Телега тронулась. Ехали в тишине.

***

Высокие сводчатые потолки узких коридоров особняка поражают своим таинством. Они, на подобии змеиного тела, тянутся по всем трём этажам, огибая имеющиеся покои и обширные залы. Их ходы ведут к чердачному этажу, укрытому покатой крышей, хранящему в своих закромах огромное множество позабытых бесхозных вещей: старую, обитую изодранным бархатом мебель, впитавщую в себя столько пыли, что и тронуть боязно, ломанные закоптившиеся подсвечники, изъеденные молью ковры, какие-то детские ажурные погремушки и многое многое другое. Извилистые коридорные лазы спускаются и в холодные подвалы к сухим тёмным помещениям, скрывающим залежи разнообразных явств и питья. Коридоры воззрятся на окружающий мир длинными узкими окнами, что в узорном обрамлении ставней выходят из массивных стен особняка и впускают свет божий в эти бездушные стены.

Лучи пробиваются сквозь очи замка внутрь и прыгают на стены, забиваются под потолок, заливают собой пол. Освещают и греют эти чахлые помещения, вдыхая в них толику жизнь. Мелкие пылинки, обдаваемые жарким небесным светилом, почти искрятся в сжиженном воздухе и, подхватываемые неведанными тихими порывами, как по волшебству парят ввысь.

Фёдор медленно прогуливается по этим ещё совсем неизведанным для него проходам и дивится такой новой невообразимой картине настоящего. Ничего-с подобного за свою короткую жизнь он пока не видивал. Так мало живого дерева в этих величественных постройках и так много бесстрастного камня, который не отшлифован да окончательной гладкости, но в своей лёгкой небрежности не менее очарователен и прекрасен.

Чуть далее на своем пути юноша встречает вытянутую резную дверь с железными вставками, которая ранее не встречалась ему. Она легко поддаётся и распахивается перед ним, давая узреть просторную светлую горницу, заполненную в основном высокими длинными стеллажами с книгами, что выставляются своими обрезами и корешками из неё. Федя прикрывает за собой дверь и проходит внутрь, очень заинтересованный увиденным.

Басманов обходит книжные многоярусные полки этой домашней библиотеки, что стоят друг за другом цепочкой в несколько рядов. Самые разные переплёты предстают перед ним: и совсем обветшалые, заметно потасканные временем, и новые свежие, в аромате которых ещё не чувствуется старина. Название рукописей написанны на самых разных языках, во многом на тех, из которых Фёдор бы и слова не перевёл. И тем паче. Он проводит ладонью по книгам, вытаскивая некоторые из них, листает. В редкий раз попадаются все слошь расписанные, что поражает его как маньшого мальчишку и заставляет подмечать про себя: “Какая красота…”.

Бегло рассмотрев с низу до верху последний стеллаж, который был как бы закреплён в самой стене, юноша вновь вышел к просторному читательскому месту, что располагалось близь входа. По середине стоял низенький круглый стол с одной единственной витиеватой ножкой, похожей на лозы всяких ползучих растений. А по обе стороны от него расположились два широких кресла, застеленные бурыми шкурами, свисающими аж до самого полу, который был устелен такой же, но поболе.