Огонь чресел токмо пуще разгорается, давит, томит и уж мочи боле нету терпеть. Можно было бы и прямо здесь остаться, да вот разложиться как следует точно не выйдет. Шатко здесь очень положение ихнее и, откровенно говоря, места дюже мало. Отчего разрывают они образ единый и спускаются вниз, стремительно к капитанской каюте направляясь.

Отпирая дверь еёную, затаскивает Михаил Фёдора за руки внутрь скорее, да засов с грохотом задвигает, наконец отрезая их и от окияна бурлящего, и от взора очей чужих, ненадобных. После сызнова кидается в разуздалые лобзания. И уж на пути к постели широкой разостланной портки, теперича лишние, на пол откидываются, аккурат пред тем как в негу покрывал мягких падают тела возбуждённые.

Впервые тогда Басманов задумывается об том, что ежели наляжет на него Луговский во всю силушку, то, верно, на смерть раздавит матроса свого. Однако тот, видимо, делать этого пока что не собирается, и потому отрекается от всех домыслов юноша, заглушив свои опасения, да всецело отдавшись губам, которые продолжают снедать грудь евоную. Чуть позже, опосля всего последующего, он прийдёт к мыслии, что зубы княжеские в момент сей поминутно рвались клыками обернутся, да разодрать в порыве страстном плоть евоную, оттого как колятся они вовсе не в пример человеческим, хоть это и перекрывает сполна вожделение, берущее верх.

Однако совсем в скором времени с небе на землю приходится спуститься, когда Михаил отнимается от него, да отыскать в сундуке, что стоит позади, бутылёк вытянутый наказывает и поживее. Изворачивается Федька на бок, ко краю ложа подползает и, отворяя крышку тяжёлую, рыскать в завале внутреннем берётся, во темени вовсе силуэта нужного не различая. Уж успевает он оскаблиться, что мол: “Нету здесь ни шиша”, - но, как по заказу, тотчас же вещица находится. И как только матрос выуживает её, за ноги оттягивает его княже обратно, устраивая ноги длинные по обе стороны от себя, заводя колени согнутые под стёгна юношеские.

Покамест возится мужчина с бутыльком, отворяя его, да растираяя масло густое меж перстов, а там и по чреслам, потупливает взгляд Басманов в потолок, пятна пёстрые обрисовывая, что пред очами плящут в хороводе неуёмном. И токмо когда стукает дно пузырька об половицы подле постели, оставляет он сие престранное занятие, возвращаясь к столь желанной близости, да боле не отвлекаясь от неё ни на миг.

Чресла входят в промежность резче, чем хотелось бы, вынуждая плоть явственно содрогнуться и вырваться отрывистым звуком из плотно сомкнутых уст, а лик на мгновение исказиться в выражении едва-едва не болезном. Затем уж привыкается, движения кажутся куда более спокойными и размеренными, но всё также глубоко лоно горячее пронзается, в сопровождении острых чувст как одного, так и другого.

Хватается за края подушки пышной остервенело Фёдор, хотя боле желается плечи широкие мять, до которых ему нынче никак не дотянуться. И за сим не упреждает слабых стенаний, льющихся с языка под руку с шуршами воздыханиями, которые от чувственных вспышек, разверзающихся в постыдных местам, так и просятся наружу.

Луговский же в свою очередь не уступает. Сызнова глас евоный, как это часто бывает, с низкого гортанного звучания перескакивает на более приемлемые ноты, да изобличается в трещащих, ели слышимых стонах. Голову мужчина то назад запрокидывает, то подбородком ко грудям стремится, испарину тяжёлую смахивая. И в рдении нечеловеческом, которое по скраниям всё с новою силой ударяет с каждым кровным притоком, всё сильнее затаскивает на колени свои юношу, общупывая в полный размах дланей плоть разгорячённую. Да меж тем время от времени поглядывает в лицо истомленное, прислушивается к голосу и сейчас, в момент сей бесстыдный, мелодичному, отчего токмо больше распаляется.

Однако затекать тело начинает, изнывать дюже, потому рывком грубым окончательно прижав к себе Феденьку, да тем самым стон звонкий вызывая у оного, князь к нему склоняет. В копну лохматую перста запускает и вцепляется подобрее в неё, оттягивая космы назад, да не прекращая соитие.

Матрос тогда же выше ноги задирает, сцепляясь ими для удобства на спине мужской. А ногтями в рёбра михайловы с усладою впивается до борозд глубоких, опосля смещая длани пронырливые к грудям скульптурным, к ореолам ближе их сжимая хотя бы и затем, чтоб слышать, как мужчина живо на этакую простецкую выходку отзывается.

Скользкие шлепки становятся всё чаще, а стенания разноголосые на порядок громче. Кровать им вторит не столь же выразительно, а всё-таки не безмолвствует, древянным каркасом сипя. Шорохом отзываются одеяла неравнодушные, принимающие в себя и пот, и семя, понемногу проступающее.

И вот, ещё пару сладострастных движений туда-сюда, и перста на ногах поджимаются, что есть мочи, а телеса прошибает насквозь столь ломающая дрожь, что очи самовольно закатываются под веки, да наворачивается на них словно море, такое же в солёности, да мокрости своей влага, как остаток вожделения буйного. Конечности расплетаются, усталью сладостной наливаясь и, в конечный раз заполнив лоно, чресла обмякшие покидают тело фёдорово, оставляя белёсые следы на бёдрах изнутри.

Опосля этого чуть к стене подталкивает князь мальчишку, а сам рядом на бок заваливается, космы его от рук своих освобождая, но не оставляя, едва ли не с головою утопая в них. Дыхание тяжёлое, спёртое в общей душноте тел в вихрах чернёхоньких поселяется, а нос волнистый до затылка мокрого достаёт, покудово рука вяло поясницу юношескую наглаживает, будто бы и вовсе не замечая семя, по ней размазанное, даже и сейчас, в состоянии таком не желая оставлять в покое Басманова, раз уж дорваться вышло.

А Федька тому не противится, лежит ни живой, ни мёртвый, да ноги потихоньку друг о друга потирает, развезённую мокроту’ меж ними растирая. Искры пыхнут и гаснут для него где-то под потолком, и токмо когда затихает это пальбище, прорезая глас хриплый, молвит он звучно сквозь тишь грузную, в нагой улыбке растекаясь, да веки прикрывая.

- Хорошо как, - за тем ответа не следует, но всё-таки молчание чуть погодя прерывается, когда Луговский на постели усаживается и, длань об колено утерев, выдаёт.

- Смыть бы это всё надобно, - да, шлёпнув его по боку, подымается окончательно и подгоняет.

- Давай-давай, пошли омоемся, приободриться желаю.

Однако юношу идея эта, право слово, нисколь не впечатляет. Только не нынче, когды он так разнежился, да обустроился. Отбрыкивается он как может, калачом свернувшись совсем близко к стене подлезает, в великом хотении укрыться от настырных нападков и, кто бы думал, всё тщетно. Рывком подхватив несогласного на руки, коли сам не идёт, довольный собою направляется Луговский к двери.

- Ой худой ты, сухой, Федюш, аки рыбёшка. Не положено мужику такого, - удерживая изворотливое создание, смехом расходится капитан и, отодвинув засов, на палубу вываливается, к её краю подходя.

- Ну что же это вы, милый княже, делаете? Ночь ведь, вода, верно, исстыла уж вся. Холодная, - тянет, за шею хватаяся евоную, Басманов.

- Ничего не холодная! Как парное молоко, в самый раз, - убеждает его Михаил и прямо так, не выпуская из рук строптивца, ухает вниз, бамаламутя гладь покойную.

“И всё-таки хладная, собака!” - тотчас же в возмущении превеликом разубеждается Фёдор, с головой уходя в студёную пропасть окияна. Дна тут и в помине не ощущается, а ежели оно и есть, то где-то очень глубоко, до кудова не достанет он и при всём желании. Оттого боязнь способна взять в лёгкую, но умением плавать матрос, к счастию, не обделён. Потому поначалу болтаться на поверхности просто и славно, руки в размахе без особого труда рассекают воду, а жар телесный на нет плавно сходит, просвежая разум. Но уже пару минутами спустя, тяжелеют телеса, притомляютя дюже и токмо раскинуться звездою на спине остаётся, сохраняя остатки живости.

- Не могу боле, капитан. Сейчас ко дну пойду, - безотрадную весть сообщает он, когдысь Луговский выныривает наконец, прибиваясь к покатому борту судовому.