Уличает он момент, когда Луговский сызнова совсем близко оказывается, да, освободившись от верёвки, ему аккурат на спину запрыгивает, по пояс в воду погружаясь. Неописуемое ощущение захватывает тогды евоный дух. Доселе ведь касаться чудесного зверя не приходилось. Качко положение Басманова сейчас, но, несмотря на это, благоговение с лёгкостью переплёвывает все остальные чувства, загораясь в очах голубых, и тянется перстами ног, да рук отрогать юноша спину мозайчатую, прелестную в необычайности своей с охотою великой. Сначала просто поверху гладит, а после, заводя в обратном направлении, чешую поддевает, нечаянно, по правде говоря, и под неё залезает аккуратно, робко так, задевая кожу грубую, а к основанию наростов совершенно нежную, аки шёлк.

Но моменту, уделённому млению всепоглощающему, отведён выходит совсем малый срок. Быстро, возможно даже сразу, замечает Михаил вояжёра незваного. А когда тот ещё и столь бесцеремонно под шкуру ему лезть начинает, пуская дрожь по всему телу длинному, да на дыбы её ставя, то решение спровадить этакого наглеца принимает князь незамедлительно. Выпустив цепи из хватки челюстной, он приостанавливает свой ход и, резко дугою изогнувшись, подбрасывает сего хлюста ввысь.

Бултыхает Федька растерянно конечностями в воздухе часто-часто, не находя опоры. Однако сущим нелепицей оборачивается эта дилемма, когдысь из воды змей великий прямиком к нему навстречу выскакивает, да пасть широко развивает, хищно сверкая зеницами зверскими. Ужас неподдельный охватыет юношу при виде этой, отнюдь не потешной картины. “Неужто вправду сожрать решился?” - токмо и успевает молниеносной искрой пронестись в головушке ошалелой, пред тем как челюсти могучие со скрипом захлопываются у него за спиною.

Придавливают нёба тельце скрюченные меж собою, запашок затхлый, да воздух, по малости своей, дышать не дают, в глотке застревая. А, видно, когды ныряет князь, совсем дурно Басманову делается. Слезятся очи закрытые, уши закладывает, мать честная не горюй. Но заживо съедать его никто не собирается. Ровный ряд клыков недвижим остаётся, а язык изворотливый дыру глотки прикрывает, не давая ему оказаться скоро во чреве бурлящем.

Финт некоторый исполнив под водою, сызнова на поверхность выбирается Луговский и, уперевшись лапами крепко о борт судна, главу к палубе склоняет. Опосля чего со свистом на доски выплёвывает юнца, обеспечивая твёрдое, да не опасное приземление.

Весь перепуганный, с ног до головы перемазанный слюною вязкой, судорожными вздохами разражается высвобожденный. А после, шустро подскочив, негодующе во всю мочь испрашивает махину пред собою.

- Отчего ж не сожрал-то?! Неужель не по вкусу я вам, княже?!

- Волош много. В горле застранешшш, - в едком, да смешливом изречении разносится глас пронзающий и, сверкнув оскалом, скрывается змеюка окиянская, возвращаясь к свому делу.

С нажим утирая лик мокрый дланями, Федька язвительно расходится уж многим тише, да продолжает роптать. “Видите ли волош много! Ну-ну! Чтоб его, теперича ведь придётся мыться целиком”.

***

Оканчивая распределение на ночные посты, окидывает округу Михаил пристальным взором, меж тем выискивая по судну ясно кого. Хотя сие действо носит больше осведомительный характер, потому как знамо уж прекрасно, где повадился прятаться этот несносный стервец. Убедившись в правоте своих догадок, даже не силится мужчина окликнуть юношу, а сразу же на ванты взбирается, отправляясь навстречу к нему, на самый верх.

Тот занят дюже чем-то, восседает, скрестя ноги, да то и дело мотает головой вверх-вниз, отмечая какие-то записи в тетради плетёной, которую на днях выпросил у Луговского, а самое главное опять не замечает его. Токмо когда ступает в чашу надстройки князь, спохватывается Басманов и как можно шустрее вопрошает, на самом деле вовсе не желая вновь полететь за борт корабля.

- Звали, Михал Козьмич?

- Да не звал. Сиди уж, - предваряет все юношеские порывы, да опасения он и в книжечку заглядывает, сквозь вечерние сумерки стараясь разглядеть написанное.

- Вот, карту звёздную пытаюсь начертать для понятливости, - поясняет Фёдор, примечая проявленный интерес.

- Выпытать из Бориса, как стороны света определять с трудом, конечно, получилось. Однако столь бегло он это пояснил, что разобрать хоть что-нибудь в этой россыпи сложно. От и силюсь размышлениями собственными разобрать хотя бы и на бумаге. Правда, ориентир всё время теряется, и я сбиваясь. Что с этим поделать…

- А дело в том, что всё-таки не участками отдельными стоит смотреть, а в целом. Тогды и проще станется, - подаёт совет ладный Луговский и затем едва успевает подхватить за бока, влезшего на парапет Федьку, дабы тот тут же не грохнулся вниз, разметавшись по палубе.

- Басманов! Что ж ты это делаешь. Не это я имел ввиду. До неба так всё равно дотянуться не выйдет, а вот расшибиться вполне.

- Обождите гневиться, капитан. Ну вот! Снова она спряталась, звезда эта проклятая. И Кассиопея эта изломанная сызнова затерялась. Как иголка в сене!

- А ты спробуй не чрез Кассиопею. И слазь давай, - молвит Михаил и стаскивает юношу с ограды, спину евоную ко груди своей нагой притирая, и длани в замок на фёдоровом поясе заключает, чобы не двинулся никуда ныне.

- Отыщи созвездие Magnus ursus*, после две правые звезды, Дубхе и Мерак, а линия, проведённая от них прямо вверх, упрётся аккурат в Полярную звезду, - и, проследив изложенный путь, вправду чертовка небесная находится, из тени вылезая.

Тогда успокаивается Басманов и, укрыв руки мужские своими, откидывается на княжеское плечё, воззряясь на лик евоный. Мгновение-другое смотрит, смакуя изгиб скул, опущенный от чела, челюсти, выи наконец и, развернувшись, устами к ней припадает, смыкая их на коже, да носом прижимается, вдыхая, чтобы затем отстраниться и заново, уж с новой силою, прильнуть.

За его спиною грудь широкая чаще, сильнее вздыматься начинает. Вздохи шумные ясно над самою макушкой разносятся, покудово выше, вдоль шеи идёт Федька, в свободе предоставленной, а руки михайловы всё крепче на стёгнах* смыкаются, перстами промяная кожу поддатливую до болезненности.

Уж встаёт на носки юноша, да вытягивается насколь возможно, а выше челюсти достать никак не может, утапливая нос в бороде густой. Однако ему и не приходится. Мужчина сам склоняет голову навстречу и соединяет уста в жарком поцелуе, в ответ на охотное желание проявляя ничуть не меньшую пылкость.

Мнут они губы друг дружке, зубами от резвости сталкиваясь, языками ловко лобызаются, прерываясь на краткие вдохи. Разбивается ставшая затвором в ушах томная глушь, токмо тихими окликиваниями, приласкивающими слух, которые бросают они невзначай в порыве страсти друг к другу, не знаменуя очередное словцо, вылетевшее изо рта, продолжением внятным.

Уж развернувшись не вполоборота, а лицом к лицу, содрагается и одновременно крепнет Федька в мощных руках. Дланями хаотично, с наслаждением по груди мясистой водит, обводя все рисунки, все извивы манительные, сжимая их грубо, резко, едва ли не до скрипа. Выю испревшую терзает, власы луговские на загривке ероша, и чувствует, как пыл в нём самом, да в человеке напротив токмо ярче расходится, огнём плотским кубырем раскатываясь по телесам.

В противовес Фёдору, до сего момента уж прохладившемуся, Михаил же аки печка расстопленная пламенем его своим обдаёт. Невыносимо горячими руками обжимает и плечи, и бока, и спину, опускаясь всё ниже, жилистые, стянутые формы ухватывая, да всё боле склоняется вперёд, дугою вынуждая выгнуться юношу. Чуть погодя уста он оставляет, да, губами мокрющими по ланитам промазав, под челюсть забирается, принимаясь обсасывать кожу, прикусывая её то и дело.

Тихим дребезжанием при том глас юношеский расходится, частыми-частыми вдохи, да выдохи делаются, и дрожью плоть Басманова идёт, в особенности, когды за плечи хватает его Луговский, бесцеремонно щипая шрамовые впадины.

А корабль тем временем качка берёт и при очередном сотрясении, дабы в объятиях сплочённых не свалится за ограду топа, приставляет князь спиною к стеньге Федьку, чаясь найти в ней опору для тела, жаждою изводимого, и, подначиваемый вёрткими руками юнца, возвращается к деянию скабрёзному.