От так и кидаются они, казалось бы, ничего не значащими словами в переписке затяжной, бередя то и дело друг друга, как бы невзначай. А меж тем последние отголоски поры зимней уж окончательно догорают в рассвете весны долгожданной. О, совсем иным обликом оборачивается тогда Англицкое королевство, да настолько, что не узнаётся уж в нём ни капли от той простылой серой земли, которая месяцами ранее встретила Фёдора, опосля пути тяжкого.

Несмотря на участившиеся дожди, которыми, кажется, божества однажды прокляли остров этот, небеса наконец-то проясняются, даруя земле бренной солнце яркое, благословляя десницами всевышнего груд взмокший, промозглый, давно о том молящий, в знак услыхания мольбы сей. И с каким же рвением отзывается на милость господню природа окружная, настоящим садом райским, эдемом истинным оборачивается. Преуменьшить - значит солгать.

Озеленяется пышно пейзаж, светлеет, сбрасывая бурый плащ с покровов своих. Первоцветами сверху донизу произрастает север местный. Своими бледно-медовыми цветилами, что струятся головками оборчатыми, словно летника подол, они радушно распускаются по все стороны, подкрашивая будто брызгами небрежными картину, писанную творцом. А сестрицы ихние орхидные, ну точно хвостам лисьим подобные, своими раскрасно-фиоловыми веничками пестрят и того пуще, нарядней ещё.

Не описать сколь благоуханным делается этот сад сплошной, сколь ядрёным в свежести своей, перебивая даже сыростный душок. Заморозки к тому моменту уж полностью отходят, оставляя за собою лишь ветра, всё также пронизывающие до самой глубинной плоти, однако не сковать им таперича души фёдоровой, дух хладом своим боле не обломить, не потушить огонь воскресший. Да здравствует Весна! Да здравствует жизни кровоток и свет эмпиризма!

Когдысь березозола* первая половина минует, как оказалось, последнее пред встречей личной от князя письмо прилетает с гонцом. “… Встречи скорой быть обязано. Собирайся, да встречай меня в порту, друг ненаглядный”, - в окончании евоном читается уж слышимыми отзвуками гласа михайлова. Однако пред тем в тексте вопрос престранный задаётся, но это только на первый взгляд, для него-то совершенно ясный, как день, мол: “Тешится ли душенька твоя, Федька, антраксом*? - ответ на который Луговский выражает желание из уст в уста услышать, да воспоминание одно им навевает, заставляя в улыбке разразиться лик, отрадой испещрённый.

Памятование сие не то чтобы какой-то особенностью выделяется, а всё же греет, аки глоток выпивки крепкой, растекаясь в грудине мимолётно. Об том оно, как некогда они, по обыкновению рука на руку, перста к перстам держась, беседовали о чём-то, ныне и не упомнить о чём, а Федька меж тем, подведённый очередной сумасбродной идеей, решил стянуть приглянувшееся кольцо, не всерьёз, конечно.

И что вы думаете? Пока переосмыслить не довелось, стащил таки. Длань растопыренную на свету для блезиру выставил и давай на все пальцы от мала до велика мерить, под взором несколько сатирическим, под смешливое молчание. Но вот незадача настигла его. Перстень велик юноше для всех пяти оказался, что, впрочем, неудивительно. Токмо на большой более-менее сел, однако всё равно в пору не пришёлся, болтался ощутимо. И тогда, ещё раз напоследок оглядев красиво окинутый изворотливой вязью камень рубиновый, да на издыхании с деланно печальной интонацией, молвив пустое: “Жаль…”, - Басманов обхватил длань великую и, на себя её подтягивая, на тот же палец, с которого снял, обратно надел колечко. После в конечный раз огладил взрачное украшество уж на руке мужской, подмечая, как ладно смотрится оно на ней, да взор свой отвлекая обратно, к лику княжескому, вернулся к тому моменту, на котором они и прервались, сделав вид будто бы ничего не было, а Луговский, кажись, был и не против подхватить сие побуждение.

И знает Федька точно, какой ответ даст на испрошенное, но раз из уст в уста хочет Михаил его слышать, верно, значения уж то не имеет. Без него всё решено и этим всё сказано. Хотя, в этаком-то случае, Тео ничуть не против.

***

Собравши всю свою нажитую поклажу в путь, днём позже выдвигается юноша из резиденции, в сопровождении токмо кучера, да самого себя. На этот раз, будучи вольным выбирать на собственное усмотрение, сам он лошадь седлает, всей душой не желая в короб кареты запираться, а пожитки на вознице аккурат за собой пускает, не нагружая их тяжестью кобылёнку, налегке путь ихний прокладывая.

Движутся они размеренно, не спеша, дабы напоследок угоды местные рассмотреть, обуревающими красота в силу полную насладиться. Роса ещё не осевшая, утренняя, с трав поросших, ногами животин сбиваемая, летит в разные стороны, разъедая уж и без того прохудившееся покрывало тумана бледное-бледное, еле видимое в лучах светила огненного. Пернатые певцы заливаются отовсюду в мелодии переливчатой, дюже громогласным хором, слышимым яснее всего до въезда в окрестности градовы. Однако опосля того притихшие, заглушаемые теперича шумом городским.

Гулкий перезвон всеведующих колоколов, самобытный говор люда местного, стук копыт, да колёс неуёмный воцаряются здесь суетой бытующей заместо прежней звенящей глуши. Куда не плюнь, там домишко вырастает, там камень на камне шуршит и, собираясь в дорожки, в улицы целостные, эта обитель глыб и штыков разрастается городом по всем сторонам света, пробегая рядом с возницей, кучером, а там и Теодором, и конягой евоной, вплоть до назначенного порта Куэйсайда и устья реки Тайн.

Пред широким взором очей проплывает и площадь круговая, довершённая так и неизведанным собором иноверским, и в порядке привычном угловатые простецкие постройки, перемежающиеся с драматичными возведениями, что подобны капеллам англиканским, и базар обширный, за которым уж пристань виднеется с верфью бок о бок.

Море своим присутствием здесь шибко бьёт в нос, солью столь ощутимо обдаёт, что, кажется, будто вот-вот осядет она на власах просидевший кристаллами белоснежными, а олуши так кричат, так кричат… Шум волн обступать отовсюду начинает, словно в уши воды натекло, и вторит стихия жизни кипучей, из-за каждого угла воет, и далёким простором уходит за горизонт, под руку с кораблями могучими.

Завидев Змия издалека уж, по пути неотрывно токмо на его возвышающиеся мачты и глядит Федька, щуряся, угадывая корабль средь других даже отсюда. Опосля, выйдя наконец к судовому пристанищу, окидывает взглядом с возвышения корабль целиком и, вместе с тем, фигуру самую нужную на нём выхватывает, прекрасно осознавая, что та выжидающе наблюдает за ним в ответ.

Мгновение-другое спустя, трогается юноша с места, вдоль парапета к помосту спускаясь, и тотчас же вслед за ним фигура облюбованная спешит покинуть борт корабля, навстречу дорогу прокладывая. Шаг, шаг, ещё шаг. У самой кромки воды остановку берёт Михаил, дожидаясь Теодора, да меж тем зеницами острыми его силуэт прыткий изъедает. Тот идёт не спеша, медленно даже, и токмо поспевает посетовать князь об том, что хоть бы для приличия ходу прибавил, как Басманов, будто не произнесённую думу расслышав, ускоряется, да чрез мгновение как штык стоит пред ним, голову кудлатую чуть груди в поклоне склоняя, а взора не опуская, пронзая глазами пытливыми в ответ. Весь зардевшийся, запыхавшийся, а лохматый какой, Господи… Глаза выкатятся и усохнут, покуда всего его обозреешь. “И молчит чертила. Чего ж молчит?”.

- Ну? - подталкивает его Луговский прервать безмолвие, пусть и не гнетущее.

- А что ж тут молвить, княже? - изворачивается на то юнец, в едва ли не медоточивой манере, хотя мог бы попросту уж и припасённое за пазухой согласие молвить, ей Богу.

Глаза закатывая, в как бы порицательном выражении, на изречение сие, глаголить что-либо сверху мужчина не берётся, оставляя речи лукавые. Затем, длань фёдорову в свою руку заключая, поднимает её выше и перстень, из-за пояса выуженный, надевает на палец, который посерёдке, наблюдая опосля что сделает, что скажет юноша, жадно выхватывая из образа евоного всё, что токмо можно и нельзя.

Хоть догадывался, хоть знал Басманов о подарке грядущем заранее, об том, что так будет, а восхищения сдерживать не посчитал надобным. Изворачиваясь перстами на свету ярком, восторженно камня кровавого переливы на гранях множественных разглядывает он, металлическое плетение схожее, а не такое же как на княжеском кольце, прослеживает, пальцами другими поглаживает изящный, крепкий изгиб.