- М-да, чудно, - отвечает он, хотя нет в этом ничего решительного чудного.

- Да с такой уверенностью, словно я и правда в них нуждаюсь.

На этот раз Штаден уж ничего не глаголит, отвлекаясь на служанку, которая подбегает к маркизе и что-то тихонечко сообщает. В ней юноша узнаёт ту самую непутёвую девицу, которая когда-то опрометчиво под ноги ему угодила. Видно, отыскать потерянное ей всё же удалось тогда и госпожа еёная крови девичьей не испила на сей раз.

Когда она их покидает, пиршество продолжается. Со временем всё выпитое ощутимо ударяет Федьке в голову. Веселее он, горячеет и за настроем своим вовсе не замечает, как женщина напротив смурнеет в лице, всё больше молчит и уж не ест, токмо пьёт, попеременно поглядывая то на него, то на кружку свою, в которой плещется поило терпкое.

- Теодор, а вы, спросив меня об имени, упомянули, что доселе его таковым, как я назвала, не слышали, - к чему-то заводит женщина речь странную чуть погодя, но Тео в поддатом состоянии смыслу в целом уж тому не придаёт и громко вторит девушке в ответ.

- Да-да, именно так.

- Однако, вы, верно, другое слышали. Какое в народе ходит, - озадачивает маркиза юношу на миг, но сразу тот в следующих словах находится.

- И таковое что-то припоминаю. Кажется, Цирилла. Это вы имеете ввиду?

- Точно. И ведь это не всё.

- А как же тогда? Цирилла..? - затягивая паузу, задумывается он, да госпожа с ответом поспевает заместо него.

- Кровопийца и злостная душегубица. Право слово, своими ушами слышала и не раз. Звучит и впрямь вздорно. Вы не находите? Помилуйте, собственным очами взгляните, неужели у меня есть чем кровину человечью пить? - и, пошире разверзая уста, зубы свои самые обыкновенные позволяет юноше лицезреть.

- Нет, нечем.

- А знаете отчего нечем? Это всё отого, что спиливаю я их.

- Что простите? - опешивает от этакого заявления Штаден и оставляет явства, очами широко распахнутыми немигаючи глядя на маркизу и совершенно не понимая о чём та толдычит.

- Говорю подпиливаю я зубья свои остёрые. Ну вот вы представьте, сидела бы я тут, говорила бы с вами, ела в присутствии вашем и всё с клыками торчащими. Весьма неучтиво было б то. Вызывающе излишне. Не так ли? - “Чушь, несусветица полная…” - возникает дюже стройно в одурманенном разуме, да напрягает плоть сильнее и с каждым новым словом до костей пробирать берётся, аки ножом подобрее заточенным.

- А вы пейте, пейте. Вино славно кровь по жилам разгоняет, - да сама опрокидывает в себя остатки, опосля, покачиваясь, с места свого вставая.

За стол барышня придерживается, кружку отставляет и в сторону гостя направляется, прожигаемая взором евоном, до ужаса пристальным, но не приостановленная им ни на миг. Точно уверенная в себе и в том, что собирается сотворить.

Подходит медленно, вполоборота, длань худую на подлокотник креслища фёдорового опускает и за плечом юношеским становится, заставляя того, заламывать шею, в не оставленных попытках не сводить с неё взгляда. Изгоняет госпожа пьяную шаткость из тела и гласа тогда, на момент последующий, который вязкостью своей ложится тяжко на плечи и, связывая стрелки часов, время мучительно тянет.

- Будьте так добры, подайте мне вон ту пустую пиалу, - с расстановкой, вкрадчиво глаголит она, указывая на прошенный предмет.

Вынужденно, за неимением противопоставления, ввиду ещё не осевшей туманности в голове и пред очами, он отворачивается от дамы, но, ухватившись за край посудины, успевает только потянуть её на себя, до того как явственно ощущает крепкую хватку на затылке. После сего в порыве резком: зала, стол, посуда, скатёрка, огни - сливаются пятном единым и перед взором проносятся, как в последний раз, по крайней мере ему так кажется в час этот долгий.

Но отнюдь, тьма кромешная недолгой оказывается, и сразу же жгучей болью разъедается, искрами разлетаясь в разные стороны. Встреча со столом вышла ни сколь не мягкой, аки обухом по носу пришлась. Однако, несмотря на разыгравшееся голокружение, Фёдора тут же настигает отчаянная трезвость, и свет вновь растекается в отражении синих глаз, когда рука маркизы притягивает его обратно. “Никогда бы не помыслил, чтобы настолько слабые на вид ручонки к такому способны были”.

- Вы уж простите за грубость такую с моей стороны, но, повторюсь, кусать мне вас нечем теперь, оттого крайней меры касаться приходится, - на удивление, в некотором извинении твёрдо проговаривает она и на соседнее креслище приземляется, добавляя скоро наконец.

- А вы пиалушку-то подставте, подставте. Нечего кровь спелую разливать куда попало.

И так страшно передёргивает её слов этих опосля, что Тео уж боле ну никак не может перекинуть всё на бредни запитого воображения. Кровь горяченная пылким потоком струится из ноздрей и по подбородку стекает вниз, аккурат в посуду подставленную. Федька главу к ней склоняет, дабы не глотать собственную багровину, но оттого, кажется, токмо сильнее биться во челе боль режущая начинает. Глаза при том слезятся, заплывают. А потому точно сказать можно, что вспухнет это всё ой как быстро и не скоро ещё потом ныть перестанет. “Чёрт бы побрал эту суку рукастую!”. Хотя, ежели бы она что-нибудь ему вспорола, было не лучше.

Когда же кровь ход свой начинает сбавлять, женщина перстами тонкими переносицу изломленную сдавливает, тем самым шипение болезненное и резкие выдохи вызывая у юнца напротив, и ведёт вниз, прямо-таки выдавливая жидкость густую из носу разбитого.

Подождав ещё немного, она хватает пиалу и жадно испивает всё до последней капли. Потом перчатку стягивает и ладонь голую на щёку перепачканную укладывает, аккуратно, даже с нежностью подтирая кровь и оттуда, дабы потом с пальцев её слизать. А как глазищи её в момент сей горят, как желваки по лику ходят, остаётся только дивиться тому, что не набросилась маркиза на него ещё и заживо не выпотрошила.

- Мне думается, вы с неожиданности могли ещё язык прокусить. Достаньте, я погляжу, - отрывисто, уж точно не потерпев бы отказа, приказывает девушка и Теодор, озлоблять её не желая, вытаскивает и вправду прикушенный язык, вперёд его вытягивая посильней.

Сначала уста поджимает она, чуть хмурится, мнётся, но в конце концов всё-таки накрывает язык протянутый ртом своим, тупыми зубами впиваясь в плоть скользкую и выуживая кровинушки сколь возможно.

Не может Фёдор выразить, что чувствует по поводу этому. Однако точно, что ничего лестного и хорошего. Таперича ведь ясно, просто так она его никуда не отпустить. “Когда человек перестаёт удивляться, ему пора на кладбище, долго жить будешь, Федь”, - мерным боем звучит в голове тяжёлой некогда сказанное князем и юноша сердечно надеется, что даже опосля такого, так тому и быть.

Надобно срочно что-то предпринять, покуда положение не стало совсем плачевным. А вот что? Что?! Уговорить её? Да она, верно, в мыслиях его уж по кускам разделала. Слушать навряд ли станет. Бежать может? Куда уж там, вокруг столько слуг, стражей в том числе. Запросто встать и ринуться куда глаза глядят не получится. Но сделать что-нибудь здесь и сейчас, покамест маркиза закончила с ним ненадолго, необходимо! Ведь более шанса может и не представиться! И поминай как звали!

Тогда одну из прислужниц столовых он подзывает. Вина, в ту самую пиалу, по стенкам которой ещё багровина евоная блещет, долить приказывает для маркизы и уж в кружку для него самого. После предлагает выпить и женщина ему в том не отказывает. Вот только он, в отличие от неё, токмо вид делает, а сама, покуда она разделывается с налитым бегло, но вполне спокойно вопрошает.

- Маркиза, прошу, позвольте мне попросить, чтоб двери заперли.

И та, занятая чашей ныне и, видно, будучи не в полном разуме, позволяет ему на свою беду. Юноша встаёт, подходит к двери, стучит, как делала сама женщина, и как только тяжёлое полотно приоткрывается… Пускается наутёк. Да, ничего умнее он не придумал! Ну так что ж, в этакой-то скользкой ситуации выбирать не приходится! Что есть, то есть.