- Не Цирилла ли часом?

- Да она-она. В общем и целом не простая девица, а вместе с тем совсем не рядовая и вполне желанная, что бы там не было, претендентка на приобретение большого количества моего товару. А ещё, поговаривают, любительница принимать у себя торговцев, в особенности, иноземных.

- И неужто ты меня к ней отправить собираешься? - в самом деле диву даётся юноша и наконец очей взор просиявший поднимает на собеседника, с нетерпением ответа ожидая.

- Совершенно, что ни на есть, верно. Это и будет твоя ответственная задача. А дело ведь и вправду серьёзное. Как раз, шанс проявить не токмо составительный, но и навык ведения деловых бесед, - те слова смутить успевают Федьку, однако вихрем сразу же проносятся и поглощаются чередой других.

- Однако, как ты понимаешь, особа то больно возвышенная, и тут в общении-обращении свои особенности имеются, а я уж подыскал человека, который всё тебе разъяснит. Удачи, Басманов, удачи!

- А когда отправляюсь-то?

- Так сегодня. Сегодня же, - и после слов сих, стоя у самых дверей во фёдорову опочивальню, княже на прощание рукою своей тяжёлой с силою похлопывает по плечу юношескому, да растянувшись в оскале широком, уходит, оставив сплошную муть на глади души беспокойной.

С одной стороны всё просто распрекрасно, день обещает быть не заурядным, да насыщенным, но… Что-то здесь не чисто, зуб готов за думы свои дать, не ладное творится прямо у него перед носом, а что? Чёрт его разбери! Он даже не представляет чего опасаться, не говоря уж о том, чтобы что-то предпринять. Да и много ли тогда, при подобном раскладе терзания его поменяют? Вот-вот. Кажись, надобно смириться вновь, да плыть по течению. С княжескими фокусами это действие уж достаточно привычным сделалось, как не крути. Ничегошеньки-то ему боле не оставили.

Оттого, власы свои подёргав, да чело напряжённое перстами растерев, он проходит в покои и за сборы принимается. Коли особа и в самом деле важная такая, то надобно лоску пущего, чем есть, навести. Всё самое нарядное подобрать, погуще приукраситься цацками всякими, а может и выбриться ещё раз, несмотря на совершённый давеча утренний туалет, дабы до идеала резковатый овал свого бледного лика довести. И всё это, аккурат к приходу, видно, того самого человека прислужного, что сопроводит его, да объяснит всё, что необходимо знать, да тот час же в путь.

Тресясь в карете и при том вслушиваясь в речи о том, какой тон необходимо соблюдать с маркизой, как обращаться, что делать дозволено, а что строго воспрещено, Федька всё думает об стойком ощущении спешности происходящего. Уж больно всё быстро, аки кубырем с горы. И до странного готово, с учётом того, что самого юношу в известность никто не удосужился поставить. Вот и обговорённость о встрече, вот и человек знающий, и бумаги готовые на руки. Хотя Луговскому свойственна в таких делах исполнительность. Удивляться, наверное, не стоит.

Покамест думы эти томятся в юношеской главе, за окном томится, аки в рассоле, восходящий день. Сырость ниспосланная с самых небес питает собою всё вокруг. И груд земельный, развезённый в стороны разные, словно перепаханный чьим-то кривёхонькими руками, и воздух густой, и одёжу, которая по ощущениям чудно что не хлюпает, да во влажные заломы не собирается в промозглости этой, и власы пушащиеся, и, кажется, будто сам короб кареты, что ещё чуть-чуть и заплесневеет по углам.

Мутное светило на небесном своде еле-еле виднеется. Рябит бледным, едва ли не тухнушим шаром из-за плотной серой завесы не то дыма, не то облаков, и всё ввысь уходит, спесиво отворачиваясь от людских земель. При том хлад, пускай и умеренный, постигает раздолье северной Англии. Длани, в перчатки не облачённые, стынут, а ланиты, да уши рдеют слегка, будучи покусанными стужей, усиленной мокрядью тумановой.

Движутся они на север, аккурат к англо-шотландской границе. Едут неспешно, витиевато, муторно в общем. И Федька вянет, подобно подгнилой траве здешних однообразных пейзажей. Утешают токмо слова прислужного о том, что мол не далеча осталось: “И не солгал, получается”, - ведь чрез какое-то время они наконец-то въезжают в обширные владения, именуемые Цирилльским графством, о чём любезно сообщают прохожие простецы.

На всём пути плантации раздольные, но нагие совсем стелятся и от них поодаль селение небольшое, которое наполнено крестьянским народом, что глазеет на проезжающую карету с любопытством неприкрытым, покуда раннее не виданные приезжие не покидают сие место, выезжая навстречу могучему замку, являющемуся резиденцией уж самой маркизы.

Строение это по праву можно назвать грандиозным. Крепость то величавая, обширная, необъятная в своих масштабах настолько, что умом-разумом осознать трудно. Схожа она в основной своей части с крепостным замком Луговского, но в остальных деталях даже приблизительно несравнима с ним. Не может лицезреть взор фёдоров с первого взгляду, но замок не ограничивается только передней частью. На самом деле тулово евоное намного длиннее и четырехугольником обносит собою внутренний просторный двор, что упрятан от глаз тех, кому не дозволено попасть внутрь. Имеется четыре круглые башни и три квадратные центральные башни на юге, востоке и западе стены. Главный вход в замок располагается в середине двух башен-сторожек, с которых был уж издалека запримечен гость ожидаемый и тяжёлые врата распахнулись, радушно пропуская экипаж в потаённые глубины резиденции.

При въезде в клуатр* обо всех своих думах тот час же забывает Теодор и разве что рот не развивает от представшей пред взор очей восхищённых картины удивительной. Доселе он и представить не мог, что нечто, хотя бы отдалённо походящее на это существует. Поистине удивителен мир огромный, чего только не встретишь! Трудно поверить, что руками человеческими сооружено это невообразимое создание, что сие великое воздвигнуто не божественной силой.

Покамест юноша, из кареты выходя, высматривает округу, преинтересно оформленную, его уж встречает прислуга посланная лично самой маркизой. Почести воздаёт мужчина весьма учтивый, обращаясь к нему так витиевато, изящно, словом одним по-англицки - “милорд”, и пройти за собой приглашает, направляя в нужную сторону гостя почётного.

Чрез врата, расположенные со стороны внутреннего дворища в здание самого замка они проходят. Коридорный, а это именно он, насколько уяснил Фёдор, коротая путь изъясняется с ним по делу мол: “Было предпринято решение первым делом договор об купли-продаже рассмотреть, да оформить”, - и добавляет под конец речи своей, что опосля того миледи собственной персоной желает принять его как подобает. Ну что ж, он не против такого расклада и тем паче польщён.

Внутренности замковые оказываются сплошь похожими опять же на те, что крепость михайловскую заполняют, различий здесь уже явно меньше. Те же холодные расписные стены, тот же таинственный мрак. Верно, внимание его поболе завлёк бы вид изнутри на башни эти множественные, однако на сей раз побывать Басманову там возможности не представилось и, миновав однообразные друг к другу коридорные переходы, чуть погодя он в сопровождении коридорного настигает покои нужные.

При входе первое, что бросается в глаза - это помпезный в своей вычурности силуэт, принадлежащий несомненно той самой барышне, что довелось повстречать Фёдору в празднество на площади городской. Теперича образ её не чувствителен, не синтементален, а напротив буйственнен и бросок. Не заметит попросту невозможно.

О, это бордовое плато с глубоким угловатым декольте и позолотой на богатой отделке. Оно идёт к полу плотными бархатными складками по каркасу, по плечам валами тугими венчается и к сгибу локтя расходится, открывая вид на изящные руки, упрятанные в длинные лёгкие перчатки по последнему решению моды англиканской. Волос белокурых на сей раз мало видно, по пробору ровному они расчёсанны под арку французского чепца, а сзади вуалью длинной прикрыты, что вслед за власами по спине бежит. А злата, сколько ж на ней злата! Не знай Фёдор кто женщина эта на самом деле, принял бы за саму королеву и не меньше.