Откинувшись на спину, Фёдор пальцы, в меду измазанные, к губам приставляет, а сам вновь в размышления окунается. Водит кончиками перстов по пухлым устам и вовсе не следит за тем, как сироп шустро сбегает вниз, да мажет собою кожу нежную, блеском янтарным растекаясь. Когда же затекать жижа вязкая в линию рта начинает, едва ли осознанно он размыкает её, да перста сладкие внутрь засовывает, по языку изогнувшемуся прокатывает, да снимает с них остатки, слегка проклацав по острым костяшкам и причмокивая на конец.

Надобно определённо нечто иное. Может и что-то близкое к мёду. Да, было бы славно, коли будь это что-то из явств. Чтоб достать труда не составило и под рукою точно было. А ежели… Сахар¹? Плавкий ведь? Плавкий. И огня свечи достаточно будет для него. А застынет, твёрже мёда будет, да и форму преданную держать должен хорошо. В поварне обязательно найдётся, в этом ему не откажут, и много-то песка не надо, в конце концов. А за подобными незначительными малостями князь подозрений никаких раньше времени и не возомнит, даже если вдруг решит справиться об том.

И сургуч нужно достать непременно. Он точно имеется и в рабочем столе князя, и в кладовых есть запасы. Однако каким образом взять нужное количество из стола? Заметно будет, его там не так много, кажется. Можно попытать понемногу выносить из михайлового кабинета, но то совсем не дело. Нет у Басманова столько времени. А в кладовую его просто так никто не допустит. Строго с этим здесь всё устроено. Можно, конечно, пред усмотрителем кладовой откреститься от распросом тем, что мол от самого князя, да ведь он скоро тогда всё прознает. Ей богу, юноша скоро без прибауток вовсе уверует в то, что глаза у Михаила, да уши везде, куда бы он ни шёл, имеются. Меж фёдоровых седин, скоро плешь вылезет, право слово!

Хотя, стоит заметить, что, судя по тому сколько писем тащил гонец по утру, за время последнее было израсходованно много сургучной смолы. Значит, запасы еёные пополнить надо будет в любом случае, а он, как серьёзный помощник, возмёт это на себя и за пазуху что-нибудь приберёт заодно, ибо другого пути достать то, что ему необходимо, на горизонте пока не зиждется. Авось получится.

И на этом решение можно бы успокоиться, обождать до завтра. Но так мысли его эти взбудоражили, что уж не усмирить. Таперича возможно токмо поддакивать вспыхнувшему воодушевлению от выдумки неожиданной, да идти на поводу у желания скорее что-нибудь предпринять. Шалость эту мало обидную совершить и душу облегчить. С сургучём нынче, конечно, ничего не выйдет, а вот за сахаром можно и сейчас спуститься.

Шустро, сквозь темень, опираясь лишь токмо на память свою, сбегает он по череде крутых лестниц вниз, покуда пред силуэтом его тёмным не вырастает дверь в поварню, да внутрь заглядывает, подзывая к себе первую попавшуюся девку. Та перво-наперво вздрагивает крупно, но, завидев Фёдора, лихорадочность движений поусмиряет, резво отвлекаясь на причитания господина о желчности снесённого ему напитка и на приказ об том, чтоб миску песка сахарного подали немедля.

Девок в услужении, в крепости, на самом деле, раз-два и обчёлся. Будь-то в воле княжеской, не было бы вовсе, да люду попросту не хватало б тогды. От, видно, ему и пришлось пойти на уступку пред самим собою, но при том по углам их далеча Луговский расшугал, и на глаза они кому-либо из вышестоящих редко попадаются, Теодору в том числе, а, коли и покажутся ненароком, то уж недоброе себе пророчат и явно не спроста. Аки мыши пужливые обратно разбегаются, ищи-свищи опосля.

Получив своё в сопровождении тысяча и одного заверения-извинения в том, что боле такого ни в коем случае не повторится, юноша ликует своей малой победе внутри и возвращается к себе, поплотнее припирая дверь за собою. Ибо служки, вхожие в его опочивальню, имеют в действиях своих время от времени бесцеремонную наглость, очевидно, кем посеянную, а вместе с тем привычку врываться без спросу, что не на руку, ой не на руку Феде, в особенности сейчас.

Отставляя пиалушку на время в сторону, Басманов обходит покои свои вкруг и собирает по ним все имеющиеся свечи, составляя их друг к дружке на столе. Потом к письму возвращается и, не спеша, ногтями, а где-то и остриём кинжала, поддевает печать, отделяя её от бумаги. К подносу обращается, ведь фаянсовая тарелочка отнюдь не сойдёт для подобных занятий, да это в отличии от серебряной столовой ложки, так и не тронутой им за всю трапезу, которую юноша прибирает к себе и тут же примеряет на неё смольную блямбу. Та, в виду подтёков излишек, большеватой оказывается, но вот ежели их подрезать самое оно будет.

Опасливо заведя над свечою бляху печати самым ребром, Тео прогревает края еёные, а когды убеждается в том, что достаточно уж, всё тем же кинжалом обрезает смолу по форме надобной и к сахару приступает. Зачерпывает ложкою побольше, да над огнём прогревать начинает, наблюдая за тем, как плавится сладкий песок и в конечном итоге подкипать порывается. Тогда же убирает он ложку от тепла подальше и остужать принимается. У него всего одна попытка, коли не остудит до температуры надобной печать поплывёт, и всё пропало. Второго шанса в случае таковом можно будет и не предрекать.

Чуть погодя, дабы проверить, Федька длань к ложке тянет в первый раз и платится за нетерпеливость своей обожжённой плотью. Лишь со второго раза процесс успехом венчается. На свой страх и риск он печатку рельефным полотном вдавливает подобрее во всё ещё вязкий, однако едва-едва тёплый сгусток подгорелый, и недвижимо ожидает, не отрывая взгляда и мысли от ложки ни на миг.

Долгий момент, вслед за ним такой же, ещё и ещё, вплоть до полного застывания получившегося сиропа, что ошибкой оказывается по итогу, пусть и не такой ужасной, как могло бы статься. Смольная блямба почти намертво встаёт в отвердевшем сахаре и выковыривать ему всеми правдами и неправдами её приходится, осторожничая тут и там. Что-то само отлетает едва ли не со свистом, а что-то ни в какую не идёт без помощи ножа, однако, рано иль поздно Фёдору всё ж удаётся освободить форму созданную и, стараниям усердным благодаря, почти без повреждений в ней.

Поднося сие творение ближе к свету свечей, дабы лучше рассмотреть его, юноша в ухмылке лёгкой расплывается. Во чреве его, прямо под грудиною, раздувается ком щекотный, стесняющий души просторы, волнующий думы и ноги, которые так и норовят прямо сейчас в кладовую лететь. Но рано, пока рано.

***

Вскочив по утру даже ранее обычного, Федька проверяет упрятанные средь поклажи вещицы, и ещё до прихода слуг выдвигается к кладовой, в которую, уж особо предупредительно очами стреляя, его всё ж пускают, позволяя взять прошенное. Шустро, да не слишком, дабы не навлекать взора лишнего, набирает юноша в мешочек гранул смольных и, то и дело вслушиваясь в шорохи за соседними полками, нет-нет, да отложит пару-тройку в другой мешок, который всё в той же руке держит, за пояс аки кошель привязав.

Добравши нужное количество и затянув горлышко обоих котомок, Басманов ещё раз основательно оглядывается по сторонам, уж больно гулко каждый вдох отдаётся в сплошной тишине. Опосля того оправляется и, состроив как можно более непринуждённый вид, выходит вон, направляясь прямиком к двери кабинета Луговского.

На любезно принесённый сургуч, о котором не было ни просьбы, ни приказа прямого, мужчина поначалу отзывается лишь паузой, да взглядом затяжным, неморгающим, что будто душу юношескую тянет на себя и вопросом, не заданным вслух, в серьёзной манере, да без обиняков, как бывает изредка, испытывает. Едва ли не слышится во фёдоровой голове уже: “Басманов, это ещё что?” - отчего испарина тела взбудораженного начинает катиться по спине, противно склеивая её с рубахой нижней. Однако, наконец заглянув в стол, княже в лице меняется, и душу трепетающую обратно в тело пускает, отставая от Феди по этому поводу.

До возвращения в покои, до долгожданной вечерней поры всё своим муторным чередом после этого ползёт, отличившись лишь одним единственным моментом, когдысь Михаил как бы между делом испрашивает об обожжённом накануне пальце. На этот раз сердце удаётся удержать в груди и собранно, совершенно не тушуясь, он лжёт, что, якобы, в свечной воск нечаянно залез, что пустяк и не более. На этом отхожие разговоры дня этого кончаются. Уже под ночь ему наконец жалуют отдых.