- А ну-ка, распорядись, чтоб ванну мне приготовили, - одёргивая юнца, стоящего у входа в опочивальню, глаголет Басманов, сердечно надеясь на то, что речь его ломанную разобрали, да сызнова внутрь удаляется.
Только подумать, целый месяц, ежели не поболе, власы его, да тело мыла с водою горячей не видели! С головы до ног юноше чувствуется будто жиром его облили, и в последние дни всё так преужаснейше зудит, не хватало ещё, чтобы вши завелись али какая другая живность. А вдруг уже?!
Чрез какое-то время всё тот же юнец прибегает обратно и еде внятно сообщает о готовности испрошенного, да спроваживает Фёдора в небольшое тёмное помещение, чей мрак разрезают лишь пара острых огней, от свечей идущих, которые колеблются лишь от валящего клубами пара, что исходит из купальни благоухающей дико травами.
Скинув все, не первой свежести одежды, ещё долго отогревается, да отмокает в корыте этом Басманов. Всем, чем только можно, до красна натирается, в рвении собственном даже шрамом не щадя, и пребывает в большой благодарности за то, что лишний раз лицезреть их ему не приходится в сумраке таком. В оконцове, едва ли не варясь, полудремлет юноша, и сон этот хрупкий нарушает лишь кто-то из прислуги, заглядывая, дабы удостоверится жив ли он вообще.
“И какое такое трепьё мне здесь могут присмотреть, окромя вещей самого князя? Никаких верно боле и нет, ежели токмо со слуг последнее стаскивать”. И в этой мысли Федька не прогадал. Уж когда он вновь на постели восседает, натянув на себя лишь имеющуюся рубаху нательную, ему притаскивают пару княжеских одежд. Примеряют их на его худощавое тело и приговаривают мол, что подошьют. Да столь велики они ему, что тут не подшить надобно, а чудо сотворить. “Как будто по раннему отрочеству дюже взрослым себя почувствовал, да батькины вещи натянул, от не больше, не меньше”. Однако, раз сам Михаил Кузьмич кудесник ещё тот, может и прислужный его на что-нибудь этакое способны?
Кто ж ведает, может и так, да не его это забота нынче, сейчас ему положен сон, хотя бы просто потому что Басманов сам так решил. Уж больно разнежила его эта постель, и так соблазнительно к юноше рука морфеева тянется, а кто он таков, чтобы не подать свою длань в ответ.
***
Спится очень даже сладко. Видно, на радостях, которые принёс день прошедший, морок невзгожий, настигающий его разум ночами, отогнать на этот раз удаётся. Долго бы ему ещё бока отлёживать, раскинувшись на подушках, слушать дождливый перестук, да, сонными очами хлопая, утыкаться притуплённым взглядом в обшитый каркас балдахина сквозь мрак устоявшийся в покоях за пасмурностью поры зимней, однако то ли у слуг лично, то ли у самого князя планы на него совершенно другие.
Громкий стук раздаётся и с разрешения внутрь опочивальни всё те же, что и вчера, служки проходят, одежды в руках держа. “Неужель уж всё? Ну, право, чародеи”. По примерке всё Фёдору впору приходится, даже росшив сложный по спине в меру возможную сохранённым оказывается, а ведь большую обрезь ткани, верно, сделать пришлось.
Крутится довольно пред своим отражением юноша, любуясь на себя со всех сторон. Не дурно, весьма не дурно смотрится на нём этот разубразный алый кафтан. В конечный раз обернувшись по своей оси, он откидывает кудри с плеч, руками по бокам стан подпирает, да притопнув каблуком, с широкую улыбкой разворачивается к портному, сотворившему сие убранство. Заявляет о том, что всем доволен и выпроваживает всех вон, желая, раз уж больше не спать ему, занять себя чем-нибудь.
Сначала ходит он из стороны в сторону, меблировку, да устройство комнаты подобрее рассматривая. После же, вдоволь налюбовавшись, к поклаже своей тянется, уж собираясь достать толмут порядком потрёпанный, но отнюдь. Книги и в помине нет, по крайней мере там, где он надеялся её отыскать. “Неужели на корабле позабыл? Да никак не мог, точно складывал”, - но что уж тут попишешь, как ни огорчительно.
Значится, неча ему, получается, таперича здесь делать, оттого, покинув горницу, на странствие по замку, да на поиски князя отправляется Фёдор.
Долго ли, коротко ли бродит по коридорам захолустным, в большей степени, потому что то и дело теряется, и вскоре это плутовское кружение, словно на одном и том же месте, начинает ему надоедать. Сплошные винтовые лестницы, других здесь, кажись, не имеется вовсе, совершенно одинаковые на первый взгляд писанные краскою стены, потёмки нескончаемые и тугие сквозняки в конечном счёте всё же остаются им побеждёнными, да оставленными позади дверей кабинета князьевского, которые юноша с облегчением запирает за собой.
И каково же складывается его удивление к ряду с глубинным неудивлением, когда, обернувшись, в руках Михаила он находит потерянную накануне книгу. “Ну говорил же, что не мог запамятовать, прав был!”.
- Доброго утра, Те-о-дор, - не отрываясь от чтива, молвит княже и на последок, в сущности будто насмешливо, но не по интонации, перебирает по слогам имя новое, стараясь примерить его на человека, стоящего рядом.
- Доброго, а вы… Не соблаговолите вернуть мне мою вещь?
- Нет, ни в коем разе.
На то Федька в ответе не расходится, но продолжает у двери куковать, чувствуя, несмотря на молчание Луговского, что за сим последовать ещё что-то обязанно. И правда, перелистывая очередную страницу он, видно, главу оканчивает и наконец ликом обращается к пришедшему.
- И что же это ты такое читаешь, немец названный? Будь мы нынче не здесь, я бы нарёк это бунтом на корабле. Где ж ты только взял этаких побасёнок собрание? - предъявляя как доказательство проступку какому, протягивает князь книгу в сторону Фёдора, зажав толстый переплёт между перстами, да потешается меж тем, кажется, больно чем-то увеселённый.
- У Генриха отыскал, подарок это, - отметя весь накал, легко слетает с уст и, чаясь вернуть рукописи, Басманов всего в пару больших шагов проходит вперёд, хватая протянутую книгу, которую, конечно, тут же вырывают обратно.
- А у Андрюшки откуда вещичка такая?
- Чего не ведаю, того не ведаю, - оставляя чаяния излишние до поры до времени, дабы не навлечь на себя настоящий гнев, отвечает он вновь, да усаживается рядом за стол.
- А что, прям-таки побасёнки всё?
- Отчасти, Федь, отчасти, да, честное слово не приберегая, есть пара преинтереснейших моментов, - и заново листать начинает, боле сплошняком не читая, токмо на отдельных абзацах задерживаясь.
- Откуда ж её Штаден достал? Однако в целости это уже не важно. Ты знаешь, хоть, очевидно, у виновника сего творения и покренилась голова, всё же имеется в ней… Некоторое. Нельзя, чтобы такая писанина из рук в руки ходила. Совершенно не надобно, - да перекладывает толмут в другую руку, готовясь встать, и вот тут-то Федька и хватает его сызнова. Ой шибко по руке загребущей прилетает тогда, звонко и до красна.
- А ну! Не гневи. К тому же зачем тебе эта блажь? Всё, чего покамест не видел собственными очами, ещё увидишь и даже поболе. А этому место в топке, от греха подальше, - и забрасывает книгу в горящий камин, откуда после токмо зола на разгребание слугам останется.
- Вот также, верно, и создатель её когда-то погорел, - смотря как пламя жестоко расправляется с трудом безымянным, выдаёт мысль Луговский, которая уже однажды посещала и федькин разум.
- По крайней мере, в одном виде писание это доселе существовало, а значит человек этот языка за зубами держать не умел иль попросту ума-разума не хватило на то, - опосля, наконец оторвавшись от камина, к которому уж успелося прильнуть, к Фёдору отходит, склоняется, дабы лицом к лицу вкрадчиво испросить.
- А ты, Басманов, умеешь за зубами язык держать? Тайны чужие хранить умеешь? - и, не дожидаясь ответа, возвращается на своё место, оставляя простор назидательным думам в юношеской голове.
Молча дальше сидят. Чуть погодя Михаил, погружаясь в какие-то свои заботы и труды, начинает обрастать со всех сторон всё большим количеством разных книг, что собираются в целые стопки по обеим сторонам от мужчины, свитков и грамот. Он за тем наблюдает и вот чёрт его дёргает распросить князя о том, что тот делает. Потому что опосля этого на него начинает литься столь тяжёлая в своей стройности речь с кучей неясных словечек тут, да там, что очи на чело заползать начинают. Сызнова он ощущает себя ничего не смыслящим дитём. Теодору таков расклад решительно не по нраву, что в сведённых бровах, да чуть сморщенном носу выражается на его лице. Однако Луговского мало то заботит и, даже если он и подметил перемену в собеседнике, то обращать внимание особое на то явно не собирался.
