Так бы продолжался дрейф размеренный по каскадам разглагольствований бескрайних, но самым краем ока зацепляется Федя за новое что-то. Изворачивается тогда шустро, за ванты придерживаясь. И, конечно, то не земля английская есть, но пики скал, что прямо из моря торчат, тенями выразительными представая. “Это ж, сколь длинны они, раз со дна и до самой поверхности достают? Во дела…”.
Ну чудо, вправду, токмо такие гиганты и могли посредь стихии столь буйственной вырасти, до сего момента лишь источившись в изящные возвышения. На вершинах своих и выступах обрывистых они ко всему, коли юноша правильно углядел, ещё и гнёзда лохматые держат. Птицы в них бурые с клювами длинными рассиживаются. На чаек не смахивают, а более никаких морских пернатых он и не знает. Они же, видно, и гладь морскую бороздили давеча, мелками точками мелькая, что бросились врассыпную при появлении судна громадного, опосля разлетевшись по своим витым пристанищам. И они же, паря в воздухе на полном размахе крылов своих небольших, с высоты едва ли не равной скалам, которые, между прочим, превосходят в размерах грот-мачты, сигают вниз аки отчаянные самоубивцы, лишь затем, чтобы спустя некоторое время вынырнуть с рыбою в клюве обратно. Вот же эки актёришки!
Покамест судно проплывает мимо, близко совсем, навязчиво думается, руку протяни и достать выйдет. Оттого Федька, на ногах выпрямляясь, стан вперёд вытягивает, да за тросы крепкие держится притом. Попытка-вторая, наклон сильнее и… Наконец, самые кончики перстов намозоленных касаются грубого камня, да проезжаются по нему до тех пор, покуда корабль не отходит от скалистых выростов, укатываясь вслед за восходящим солнцем дале.
***
Гоня в порыве на всех восьми раскрытых парусах, к полудню-таки они наконец-то настигают восточные брега Англии, приближаясь к широченному устью Тайн. Уж издалека виднеться начинает отвесное возвышающееся побережье по обе стороны от реки, и поначалу кажется оно даже не настоящим. Разве возможно, что столь ровно срезанные холмы, взаправду не задумкой людской являются, не стеной какой аль другим строением? Однако по приближению становится ясно, что, видно, и такое на свете белом есть.
Совершенно голы берега эти, не прикрыты ни растительностью, ни снегом. “Тьфу, какая ж это зима? Просинец* уж на дворе, а это что?”. И то верно, будто токмо осень царит, а чем другим здесь и не пышет ни капли.
Скалистая огранка прибрежья сплошняком идёт вдоль отвесных холмом и кишит теми самыми птицами, что уж довелось повстречать Басманову поутру. Гогот такой стоит от них, словно гуси напуганные орут, ей Богу. В особенности, когда корабль рядом начинает проходит, заходятся в лепете общем и целыми табунами в стороны разлетаются, шум на всю округу подымая, да в небе сером исчезая, аккурат за тучами грузными.
Да, чем ближе они к цели были, тем плотнее занавес небесный нависал словно покрывалом, светило заслоняя. От ныне оно вовсе скрылося и носу не кажет. А тучи низкие, скверные такие, того и гляди разразятся, обрушатся на мир. И ведь легка на помине мысль! Как разлив моря остаётся за кормою, так накрапывать тот час же начинает и не снегом, нет, а водою. Хладный дождь расходится, противной влажностью одежды отяжеляя, и, по всей видимости, о прекращении сего бедствия можно и не беспокоиться в ближайшее время. Оно попросту не придвидится.
Чуть погодя впереди показался заветный город, но преждию, конечно, порт. Не впечатляющий своим маштабом, а всё ж не маленький. Людьми наводнённый, да оттого оживлённый в меру крайнюю, шумный очень. Помимо возгласов человеческих, тут и там работа орудий кипит, ни на миг не замолкая. То - верфь, что раскинулась и теснит пристанище судов приезжих. Теснит сильно, в самом деле, а гремит ещё сильнее, руками множества людей суда возводя всех мастей, да размером на загляденье всеобщее.
По приближению к помостам в воду уходящим, палуба Змия порядком пустеет. Большая часть команды скрывается в трюме, оставшиеся облачаются в маломальски приличные для люда обычного одеяния. И вот уж не ходячие мертвецы пред фёдоровыми очами, а вроде ничем непримечательнный экипаж. Всё в точности как перед его прибытие на корабль этот. Эх, если бы он тогда только знал.
Вход с помостов в сам порт по ограждению табличкой видной знаменуется. “Quayside*. Novum Castellum*”, чтобы это не значило. Однако, что-то из этого, верно, название града есть, а вот что именно вопрос уже другой.
Покуда лоцман местный руководит мягким, без лишних проишествий заходом Змия на стоянку, юноша уж весь напружинивается. Мотается взад-вперёд по возвышению бака и всё места себе от предвкушения не находит.
От уж и приказ об отдаче якоря звучит, затем со скрипом оный ко дну уходит, трап на берег выводится, и капитан, стоящий рядом, наконец выдаёт такие долгожданные слова: “Мы на месте”, - да зазывает его за собой.
От уж стоят они, готовые вот-вот ступить на землю, но отчего-то не делают этого, ждут, медлят. Точнее сам Луговский ждёт, задерживая весь процесс. И его ожидание отвечается. Мгновение спустя из каюты своей спешно выходит Борис, на ходу пояс кафтана оправляя, к ним приближается.
- Ну, свидимся, Борь, - глаголет на прощание князь ему, руку на плечо укладывая.
- Обо всём надобном обмолвились уж, дело за тобой, не пропадай.
- Да куда ж я денусь-то, Михал Кузьмич, пропадать эт по твоей части, так что желаю того же, ежели вообще могу о таковом просить, - кладя свою длань поверх княжеской, коротко отвечает старпом, да вновь приостанавливает Луговского, который уж покинуть судно твёрдо вознамерился.
По шее пальцем себе постукивает Иваныч, указывая мол: “Посмотри чё”, - да неодобрительно, главой покачивая, наблюдает за тем, как, нащупав чешуйку не замеченную, княже, вместо того, чтобы втянуть её, раздосадованно выдирает частицу с корнем, в желании поскорее с ней разделаться. Опосля того шипит сердито, крови капли утирает, да окончив с этой досадой, вместе с Басмановым на берег сходит, теперича полностью вверяя Борису командование. “Невозможный человек, право слово”, - только и остаётся думать.
Только сойдя по трапу, юношу со всех сторон захлёстывает речь иноземная, в том числе и из уст Михаила, что бегло объясняется с каким-то человеком, одетым и выглядешим более чем прилично. Вместе с ним они продолжают дальнейший путь, а Федька всё вертится по сторонам, не можа глаз оторвать от невиданных до селе мест.
Люди все по чудному разодетые, даже не то, что не как на Руси, отлично даже и от генриховой родины. Валаны потешные, гротескные объёмы, но это, видно, у кого побогаче, коих здесь не много совсем, а простолюдины уж в виданных им портках. Они, верно, всюду одинаковые.
Задрав голову повыше, на покатой крыше здания он замечает вновь ту самую птичку. Как поведали, олуши то. Их здесь, у воды как слепней, ей Богу. Тельце ихнее длинное, но величественности то не предаёт, ведь лапы аккурат из середины торчат. От и получается, что несоразмерно длиннющий хвост тащится за этим существом, покуда оно еле-еле, вразвалку плетётся по своим делам. “Ну какая ж это олушь? Уродливая утка всего-то”, - задержавшись, успевает заключить он, пред тем как за руку оказывается схвачен и потащен вперёд.
- Не смей теряться, - строго повелевает ему княже, да покрепче перехватывает под локоть юношу.
- Раз уж ты здесь, то боле не матрос Федька мне нужен, чобы я матроса-то с собой таксать стал? А, скажем, такой же приезжий купец, что для верности прибился к теперича общему делу и на меня работает, а звать будут тебя…
- Теодор Штаден.
- Добро, условились, - и отвернувшись от юноши, Луговский возобновляет разговор с сопровождающим их господином.
Во время их спокойного шествия по улочкам так и не обозначенного града, Фёдору представляется возможность рассмотреть так долго настигаемую цель подобрее, а ещё ощутить, да подметить, что, несмотря на таперича крепкую твердь под ногами, его плоть до сих пор ведёт из стороны в сторону, как бы силясь даже и сейчас уловить равновесие, хоть боле этого и не требуется. Однако, оглянувшись на Михаила, тоже самое беспочвенное стремление он замечает и в нём, а, значит, всё так и должно быть. Верно, с чего бы было иначе, опосля целого месяца проведённого в море?
