Люк отсека этого оказывается куда тяжелее того, что ведёт в фёдорову каюту, а вот лестница точно такая же вниз плетётся и из стороны в сторону ходит низменно также. Помещение трюма в тьму кромешную погружено, вытянуто и просторно. А окон, кажется, и вовсе нет. Странно, отчего тогда в его каюте окна имеются? Подобных евоному гамаков множество навешено, а груза различного в ящика древянных, да мешках распихано по углам мерено-немерено.
Пару человек из команды, делами порученным до того занимавшиеся, таперича на него пытливо глядят. Да так жутко во мгле лица их перекорёженные на все лады смотрятся, что, почти не сводя с них взора своих очей в ответ, юноша быстро хватает лопату, стену подпирающую, и обратно вылезает, сразу лицом к лицу с Иванычем становясь.
- Так значит, вода на борт попадает и воно, льдом застывать стала, убиться можно. Кто-то отодрать всё это должон, так что вперёд.
Ну, выбора у него нет. Так что да, вперёд.
***
В постоянной пляске дней вкруг светила, безмятежно стелится дорога сквозь воды бескрайние, с курса не сбиваясь. Ветра подгоняют бока Змия покатые и, скользя с волны на волну, аки по маслянному куску скользит судно огромное.
Чрез время некоторое, юноше всё-таки удосуживаются объяснить хоть сколько-нибудь строение корабля. И он честно, да скрупулёзно заучивает всё, стараясь отложить в голове как можно больше. Не единожды в день подле одного из тех устрашающих мужиков сидит Фёдор в свободные от работы мгновенья и слушает вдумчиво, мотаясь то и дело взглядом к разъясняемым вещам, в памяти запечатляя, раз уж записать негде.
Меж тем прознаёт он в разговорах этих редких, что его каюта это и не истинное помещение трюма вовсе, а как раз-таки каюта нижнего размещения и есть. Оттого окна в ней имеются, а выглядит аки хлев она потому что без надобности большую часть времени стоит. Молвит на этот счёт мужик мол: “Плыли там как-то иностранишка с бабою, да с тех пор и стоит без надобности, угодная разве что под размещение некоторой части товаров аль сора какого, отчего и трюмом зовётся”.
Не долго разглогольствуя и все четыре мачты, что видом своим особо волнуют душу юношескую, обрисовались, обрастая названиями верными. От носа к корме: фок-мачта, грот-мачта, вторая грот-мачта, названная так, в пример предыдущей, для удобства, бизань-мачта и нижний прямой парус - контр-бизань, стоящий на бегин-рее* бизань-мачты. А за этим всем марсели, бромсели и подобные неясные слова, формулировки. И хоть преуспеть в чём-то к моменту нынешнему уже вышло, но к высшей точки познания ещё тягать и тягать.
Однако, при всём прилежном старании, на появление у Басманова некоего понимания дела корабельного Борис внимания никакого не обратил. И Фёдор уж успел утвердиться в мысли, что драить полы ему до скончания века свого, не разгибаясь от ведра. Да не тут то было.
Неожиданно, спустя некоторое время, старпом сжалился над ним. Верёвки какие-то, идущие с самого верху мачты, поручено было закрепить на основании древка, да на вантах несколькие из них. Но когда же юноша взглянул на предмет работы своей, понято как никогда стало, что бояться желаний своих и вправду стоит.
Ведь канаты эти тем же узлом, которым штаны подвязываешь, закрепить не получится. Тут специальные узлы нужны, да сила в руках ощутимая. И ежели второе у Федьки ещё как-то имелось, то умение узлы вязать особые он точно не имел, а обзавестись подобным знанием доселе не удосужился. От и сидит сейчас пред мачтой с верёвкою в руке и крутит-вертит её в стороны разный, не представляя что делать.
Рядом другой канат был уж до Фёдора кем-то подвязан узлом правильным, сложным. Казалось бы, возьми и повтори. Но вовсе ему не понятно при взгляде со стороны как творить что-то этакое, а отвязать ни в коем случае нельзя. Ведь обратно привязать может он и не смочь, а это токмо проблемы одни.
И близь никого знакомого, кого можно было бы испросить о помощи. Мужика того, что его наставлял, не видать. С Иванычем и так всё ясно. И с Михаилом тоже. Князь токмо смотрит на его неуспешные попытки извернуть канат как надобно с возвышения юта, да лицо, как бы нечаянно, косит в таком выражении, что в голове не медля слова его недавние всплывают: “Каждому своя работа, Федюш”, - едва ли в меру поучительным тоном.
Однако тут, как небесами посланный, на палубе в поле зрения Еремей появляется. Не знамо Басманову, сколь ладная идея просить помощи у него, да больно не охота сидеть здесь до посинения, потому испытать затею стоит, авось получится.
- Ерём, подсоби а? - хватая мужика уж прошедшего дале за штанину, окликает юноша.
Тот оборачивает и уже по обыкновению молчит протяжно, заставляя напрячься ощутимо. Смотрит на него долго, совершенно непроницаемо, и Фёдор был бы ни капли не удивлён, если бы в момент этот долгий мужик зарядил бы ему по руке али сразу промеж глаз. Ни чуть не удивлён.
***
Комментарий к 10
Юбилей, 10 часть и Мишка собственной персоной!)
========== 11 ==========
Комментарий к 11
*Хоботня - возня
*Ирида - в древнегреческой мифологии первоначально олицетворение и богиня радуги; то бишь, иридово подаяние - радуга
***
По прошествии пары мгновений Ерёма смыкает веки и хмурит чело, прокладывая помимо той, что меж бровями, ещё несколько глубоких морщин. И опосля этого жеста Фёдор уж мало на что надеется. Но нежданно-негаданно мужик делает шаг к нему и негромко испрашивает, потирая бороду тонкими перстами.
- С чем подсобить-то?
“Ну слава тебе Господи”. Юноша на то верёвки протягивает, показывая их ему, и взором обращается.
- Так вот, как их вязать ума не приложу.
Еремей тогда рядом усаживается, становясь плечом к плечу с Федькой, и, просмотрев откуда канат тянется молвит.
- Тут лучше-с в четыре руки, узел здесь крепче надобен, - занятно, как же он тогда в одиночку, спрашивается, должен был это провернуть?
- Верёвку в одни раз вкруг древка оборачивай-с, - и он исполняет как нужно, после оборачиваясь к мужику, да безмолвно испрашивая, что дале.
- Таперича-с на два слоя накидывай и несколько раз оборачивай вокруг вышедших концов каната. Вот, и ещё, - руками своими доводит, чтоб Фёдор докинул ещё один оборот.
- А сейчас затянуть нужно, - Прямо за дланями Фёдора руки на плетения каната укладывает и, ногой уперевшись в основание мачты, утянуть помогает. Туго идёт, а всё ж вдвоём дело спорится, и узел крепко накрепко встаёт на место назначенное.
- А вот те, что потоньшее-с будут можно на один-два раза окинуть и хватит с них. Ясно?
В ответ он кивает и мычит согласно сквозь сомкнутые уста, разглядывая творение получившееся, и, когда Ерёма встаёт на ноги, собираясь уж уйти, оборачивается на него, взгляд задерживая на бледном лике покойника живого. И ведь правда, покойника. Ну дела… Губы чуть разомкнув, сказать, наверно, что-то напоследок хочет юноша, однако так и молчит. Покуда мужчина, задержав на один единственный миг ответный бледный взор, уходит, провожаемый синими очами.
***
Золотая монета светила небесного мотает полдень, старательно огревая борт судна неприступного, медовыми перстми палубу марая в свете бледном, лика разнеженного еле-еле касаясь, почти невесомо кожу оглаживая. Ветер колючий, оттого, что влажный, тихо разгуливает по здешним просторам. К волосам льнёт, забирается в них руками своими вездесущими, путая пряди тёмные меж собой, пробирая до самого загривка стужей кусачей.
Ланиты ненароком рдеют от ласк таких, данных миром, что объял его со всех сторон, да сжался вкруг. Длани, в перчатки кожаные, мехом подбитые, спрятанные, стынут вслед.
А веки сильнее смыкаются, скрывая очи ядовито-зеленушные под стройным рядом ресниц, и думается, что можно самому миром обратится.
Да ведь так и есть, без дум всяких даже. Нет здесь ничего вокруг него. Это он вокруг всего и не иначе. И те редкие гости с воздуху, птицы иногда встречаемые, которые рассекают клиньями крыльев своих распахнутых небесные толщи высоко над головой. И рыбёшки те, все до одной, плешущиеся в водах поблизости и не токмо. Каждая песчинка с дна морского, камешек каждый, глыба и утёс. Водоросливовые сады, что лесами целыми окиян вдоль и поперёк заполоняют. Раковины, скрывающие жемчуга бесчисленные в створках. Все реки и вулканы-изверзители подводные. Решётки рифовые бескрайние. Всё, что когда-либо затонуло, морю отдалось в расчёт. Всё это - он. Вся эта юдоль окиянская, величественнее широт который на земле нигде не сыщется, ему принадлежит, им является, в его сердце кишит. Это его воды шипят за кормою, на которую со стороны борта опирается всем телом мужчина. И ничьи боле настолько они, насколько его.
