О том думает, что вредно это много думать. И задавать вопросов лишка тоже вредно, получается. Оттого и помалкивает, покуда Михаил из-под стола бутыль достаёт, да Борису передаёт, чтоб тот с лихвою по рюмкам поило разлил.

- Пиздец, - ёмко изрекает по истечению дум своих юноша и опрокидывает в себя всё налитое разом, даже не поморщившись и, кажется, бледнея ещё на пару тонов.

Вслед за ним старпом с капитаном также распивают крепкий напиток, чокаясь пред тем. А затем, звонко ударив по столу толстым дном рюмки, князь вновь обращается взором к Фёдору, принимаясь прямо-таки изъедать его болезный лик очами своими.

- М-да, Басманов, скоро пуще меня обрастёшь, точно тебе говорю.

- Да ну? - дотрагиваясь перстами до щетины отросшей, пространно испрашивает он в пустоту. И правда. Жёсткая такая, малоприличная для него по длине своей.

Не о том он просто как-то в последнее время размышлял. И вовсе запамятовал какого это, в зеркало смотреться.

Дальше сидели в тишине. Ещё по рюмке испили, а потом ещё, да со слов Луговского о желанном отбое разошлись кто куда.

***

Открывши очи сонные, Федька тут же вновь их смыкает, подобрее кутаясь в какую-то из своих одежд, что теперича покрывалом служит, да к стене отворачивается. Но опосля пробуждения, уж не замечать гулкое топанье ног сверху, впридачу с хором голосов делается недостижимым. Отчего и дальше разлёживаться без возможности сызнова впасть в пленительные объятья сна становится незачем.

Да и прятаться здесь боле ни к чему, получается. Раз князь-то теперь на месте, то впридачу с ним может и всё остальное на свои места встанет. По крайней мере, не плохо бы, чтоб так и было. Дай Бог.

“Обрастёт, со слов Михаила, значится? Ну-ну” - не восторженно мыслит юноша, роясь средь своей поклажи, в которой ну точно зеркальце было, не могло не быть, он сам видел. И… О да! Кругленькое, всё из себя приажуренное, да увесистое. Очередной дар прямиком из штаденова дома ему на радость.

А в отражении и ничего особенного. Фёдор за время последнее страшился не только на всю головушку свою бедную, но в щетине сединой пойти. Ан нет, седин не больше, чем и до ныне. Обриться, расчесаться и за человека сойдёт. Причём о-чень даже распрекрасного.

Со скрипом отворив окошко, на волне удаётся поймать воды морской для какого-никокого утреннего туалета. Ледяная какая, бодрит жутко! Но тем лучше. Кинжал в руки и за работу.

В зеркало таких размеров смотреться, да бриться одновременно не очень сподручно получается. Однако руки уж не подводят с такой скверной переодичностью и напрягшись можно даже не бояться изрезать себя. Настоящее достижение, чтоб его.

Космы кучерявые с трудом, а всё ж поддаются гребню, да на сколь можно зачёсываются назад. Одежда, что потеплее, посильнее запахивается на груди жилистой, штанины в сапоги поплотней заправляются, и люк наружу, с лёгкой фёдоровой руки, распахивается, выпуская его в новый, совершенно иной день.

День солнечный наконец играет. Матросы снуют по кораблю, а за штурвалом теперь же не старпом, а сам капитан стоит. К нему юноша и направляется.

- Миша… - только собирается завести разговор Басманов, подходя к рулю ведомому Луговским, как крепкий подзатыльник прилетает по евоной голове.

- Это что за своеволие матрос? Михаил Кузьмич и никак иначе! - громко парируют в ответ на неудавшуюся попытку, покуда юноша, ухватившись за болящий затылок, шипит себе недовольно под нос, на том оставляя желание поговорить.

Князь тоже молчит. От и стоят. Фёдор у перил, ограждающих ют, иногда поглядывая в сторону несостоявшегося собеседника, а он всё также у штурвала корабельного, кажется, уж лишко увлечённый ведением судна.

- Нукось, Федь, слыхал когда-нибудь об заложных? - прилетает со спины вопрос престранный.

- Токмо ежели краем уха, - вполоборота становясь молвит озадаченно юноша в ответ.

- Оно и ясно. Закошмарил тебя Борька совсем. Потешно вышло однако, - как бы в подтверждение словам своим посмеивается коротко Михаил и продолжает.

- Слухай теперь меня сюда. Все на корабле этом, окромя нас с тобою и Бориса оно и есть - заложные. Усопшие такие неупокоенные. Ты ж сам про утопленников молвил и оно верно получается. Мёртвый они все, оттого и страшные на рожу такие, ты больше не пужайся. Оставь это.

- Что-то вы, Михаил Кузьмич, странное говорите, право слово, - с сомнением, но уже без удивления, даже веруя в сказанное.

- Но разве не подстать тому, что уж видел ты, не подстать ли мне? - и то верно.

- Людей, смертию собственной почивших, ты знаешь, в основном в море не хоронят, ведь так? Полно их, таких заложных, на дне окиянском валяется. А я кого нашёл, кто приглянулся мне из них, к себе прибрал договором душевным. И им не мучаться, на дне не лежать, и мне удобства сплошные. Еды не просят, сна не требуют. Благодать да и только! Прекрасное решение, как по мне. Подумаешь кривые-косые, да кто их увидит-то? Вишь, у пристани когда стоянку держим они не высовываются и проблемы решены, а ежели что, они и под воду уйти могут. Воно ты тоже кривой и ничего, - “Да чтоб тебя, Луговский”.

- Мы б с тобою ещё днём ранее встретились, обговорились, да я в первые за два дня из моря вышел тогда, измаялся в край, даже заходить к тебе не стал. На люк безделушку повесил и был таков, а по утру раннему сызнова в воду, - на то Федька просветлел ликом, да из-за ворота цепочку вытащил, безмолвно любопытствуя мол: “Эта?”.

- Да-да, она самая, - вытаскивая подобную из-под шиворота своих одежд, глаголет кивая мужчина.

Подвеска вот точно такая же. Токмо на кости выгравирована не единица, а тройка по диагонали в ряд. Сложи вместе - четыре. Победное число Луговского над Басмановым. “От плут”.

- Почти что в оригинальном экземпляре. Можно было бы оставить изначальные, те самые, кости, но не вписалось бы, да и просто слишком выходило. Легендарная вещь, между прочим. Затащила самого Фёдора Басманова ко мне на корабль! Чем не достойное воплощение? - самодовольно льётся речь, а по её истечению, украшение вновь прячется с глаз людских.

Разговор бы на том и прекратился. Но невесть к чему, скорее к уточнению жизненно важному, юноша вновь решил испросить князя, да тем самым выудив из него ещё пару стройных тирад.

- А Ерёма он тоже… Того?

- А как же, и Ерёмка.

Вот теперь-то всё ясно. Даже потешными со стороны от ныне выглядят все его дёргается и волнения на этот счёт. Время, конечно, надо чтобы всё в конечном итоге осмыслить, но… Не хворь какая и то вперёд.

- А Ерёма это ж вообще сказ отдельный. Я к тебе уж об этом писал и ещё раз повторюсь. Мужик дельный, молчаливый. И поперёк слова никогда не скажет. Усё выполнит как наказано и ухом не поведёт, просто навес золота. Он ж этот, самоубивец, - на том шире очи фёдоровы разверзаются, но не сбивает Михаила он, отодвигая вопрос на потом.

- А ты думаешь, чёй-то он с физиономией кислой такой завсегда ходит? Вот-вот. Мы как с ним познакомились-то. Дело было пару тройку лет назад. Недалеча от Киева швартовались, по вопросам торговым надобно было. Сходим с Борей на пристань и гля, на одном из холмов обрывистых, коих не мало там было, мужик стоит. Глядел он всё вниз, глядел, да и ринулся вниз головой прямо в воду. А у берега-то не глубоко ведь совсем. Ну он об камень головой, и помер в миг. Я и пораскинул, что полюбопытствовать не лишним будет, да только как и предполагал, с первого разу не согласился он. Они, только умершвлённые, особливо по воле собственной, сразу положения свого скверного в меру полную не ощущают. Но я настроился и чрез пару часов вернулся. И вот тогда-то он уж охотней со мною забеседовал, ну я и взял его к себе.

- А чего он сбросился, а?

- А мне почём знать? Поди и спроси, коли интересно так, - и умолк, до момента покуда из каюты своей Борис не вышел.

- Вон, старпом на работу заступает и ты поди к нему.

На том и расстались. На этот раз, на удивление, не ведро с тряпкой помощниками ему назначили, а в другой отсек трюма отправили за лопатой. К чему бы она не была нужна.