Действует. Тот дёргается в ответ на резкое движение, чуть покривившись физиономией, да наконец отходит, оборачиваясь. И тут корабль пред ним вырастает как из ниоткуда. Как он вообще, спрашивается, мог не заприметить такую громадину? Загадка… Но во дела! Футов на 200, а то и все 250* возвышается над помостками борт судна раскидистого. Все корабли, которые только довелось видеть Басманову до сего момента явно уступали этому чуду неземному, а некоторые настолько, что и вообразить трудно. Кто бы мог подумать, что и такое на свете бывает.

На корме, которой повёрнут гигант к прибывшим, гравировка искусная, размашистая красуется. “Serpens”. Змей, кажись. И то чудно. Бока змия названного выпячаны, покаты, а широки как. А парусов-то, парусов! Огромные белоснежные полотна немеренных размеров, едва-едва колышимые порывистым ветром, закреплены на убегающих ввысь мачтах.

Оставив в миг восхищения все свои тяжбы, да завороженно глазея на княжеское судно, Фёдор идёт следом за Ерёмой. По трапу, опущенному прямиком к помостам, они восходят на палубу. Там, по обширному корабельному пространству, шатается всего несколько одиноких матросов. Неужто это весь экипаж? Да быть не может. Однако боле никого не видать, кажется Басманову, до того момента, покуда не окрикивает их глас презнакомый. “Правда чей?”, - не можится вспомнить юноше. Но долго гадать не приходится.

- Явились не запылились, - раздаётся хрипло со стороны, явно адресовываясь Федьке, да Еремею.

Рожа та недовольная, ушлая ведома ему. То - Борис, стоящий в кормовой части, подбоченившись, да взирающий сверху вниз, оттопырив длинный угол рта в напряжённо натянутую щёку.

- Борис Иваныч, старпом Михаила Кузьмича-с, квартирмейстер отчасти, - пихая в бок, вполголоса любезно доводит до сведения ему неразумному Ерёма.

- Да зна… - уж собирается огрызнулся в ответ на то Фёдор, но, умолкнув на половине, брови кустистые сводит, недоумённо воззрившись на собеседника.

- Кто-кто?

- Старший помощник капитана корабля, вот-с кто, - бросает мужик, уж отходя на встречу Борису, который подзывает его размашистым жестом, всё бормоча себе что-то под нос, да грузно сходя ниже, на палубу.

Нехорошо это получается. Ой нехорошо. Не то чтобы он надеялся не повстречать Иваныча здесь. Нет. Но то, что тот оказался ещё и человеком не последним на судне, по-настоящему не сулит ничего ладного для Фёдора. И Миши нигде поблизости не видать. Дай Бог, кабы для него самого дурного из этого чего не вышло.

Провалившись в себя, от состоявшегося разговора юноша успевает уловить токмо конечное: “Свободен”, - опосля которого Еремей, откланявшись, оставляет их. И как раз таки тогда Борис переключает на него свой похмуревший тёмный взор.

- Чё, не сдох, Басманов?

- Как видишь, - только и остаётся глаголить в ответ.

- А жаль. И угораздило же… Эх, - вздыхает мужчина на то, да чешет затылок.

Смотрит всё на него, видно, решая что делать со свалившимся на евоную голову бедствием, прыгая глазёнками туда-сюда.

- Вскоре отчаливаем. В угол там забейся какой, разбери там своим пожитки. На том усё пока.

В оконцове слов своих, проходит дале, плечом к плечу пересекаясь с юношей и, как бы невзначай хорошенько поддав ему по спине, заставляет обратиться того назад. На люке решётчатом останавливается, притопывая звонко сапогом. Выражение лица его приобретает напускную куртуазность и, распростя приветственно руки короткие в стороны, Борис вновь молвит.

- Милости просим, Фёдор Алексеич, добро пожаловать в трюм, - опосля поддевает ту решётку, окончательно на том прощаясь с растерянным Федькой, который аки ребетёнок малый стоит посреди места незнакомого, как бы выражая всей своей малой забитой фигуркой насущный вопрос, а что он здесь вообще забыл?

Басманов в своей растерянности так бы и упустил Бориса, запамятовав прибережённый заветный вопрос, тем паче волновавший его, нежели предыдущий. Да спохватился он вовремя, притормозив ушедшего на самом сходе по трапу.

- Борис, стой! А князь сам где же?

- А нету Михаила Кузьмича, ничего-то он вашей великой персоне не передал. Позже будет.

“Как это позже? Раз вскоре отправляются, то когда же?”. Однако, по всей видимости, давать внятные ответы на это мужик уж не собирался, а потому скрылся внизу, за высоким бортом, вверяя Фёдора его собственным размышлениям, да бросая его наедине с отпертым трюмовым люком.

Прижав поклажу ближе, подходит юноша к нему аккуратно, чуть сторонясь. Темным-темно внизу оказывается и воняет так премерзко, что с фёдорова места уж чуется. Передёргивает от того, да только боле отвращает. Но деваться некуда, приходится лезть.

Вниз ведёт шаткая верёвочная лестница, ходящая из стороны в сторону, спускаясь по которой Фёдор едва-едва не ускоряет свой спуск падением плошмя. Но то обходится, ибо какая-то сила, да ловкость всё-таки имеются у него в теле. Не столь слабы руки, да ноги его с недавних пор.

Уже находясь в трюме, вовсе здешняя мгла юноше непроглядной кажется. Запах отсырелой пыли и рыбья вонь до рези в очах окутывают, до боли голову кружат. Нащупав по стене тряпку тяжёлую от влаги, он сдёргивает её, открывая дорогу свету божьему в это замшелое, провонявшее затхлым морским духом место. Тогда-то глазу и открывается общий кавардак, да срач сплошной. “Полный пиздец”. Иначе и не скажешь.

Если бы ему пару месяцев назад изъявили, что жить барский отрок когда-нибудь так будет, он бы принял то за бред умалешённого и для верности покрестился бы, от греха подальше. Ведь Господь Бог велик, он бы не допустил этакого вероломства в отношении дитя свого. Это же шутка какая, ну точно. Не может всё так быть. Никак не может.

Исторгая тяжкий вздох, Фёдор даже и задуматься-то не успел, что зря это, да зачихал, закашлялся грудь полную, вдыхая всё больше пыли грязной. “Вот Дьявол!”, - токмо и стоит в голове. Юноша прикрывает рот, дабы боле дряни этой не глотать, а в грудине уж совсем спирает. Видно, продуло его до кучи в дороге ещё. От незадача!

Но эта напасть вскоре оставляет его на неопределенный срок, и сквозь слезящиеся очи появляется возможность рассмотреть помещение получше. На противоположной стене висит точно такая же тряпка, верно, занавешевая собой такое же худобедное мутное оконце. Далее вперёд длинный кусок ткани, скреплённый веревками на концах, к потолку привязан. Престранная конструкция, право слово. А прямо за ней множество забитых неизвестным содержимым мешков.

Аккурат пред ним, да и по всему полу, раскидано что ни попадя. Поди знай, нужное что али мусор какой. В целом, пространство совсем махонькое. “И это что весь трюм? На таком-то корабле и такое подпольное помещение?”. Ему казалось здесь должно быть просторнее. Намного просторнее.

Не решаясь, попросту не желая лезть в этот мутный омут дальше, юноша распихивает ногой обломки досок из под себя, на расчищенное место скидывает вьюк и усаживается поверх, поближе подобрав конечности. Целей ему никаких не ставили, поручений пока ещё не давали. Делать нечего.

Хладный воздух здесь. Не столь, как снаружи, но всё-таки. Пар из уст, да носу так и прёт. Длани подворачивать в тёплые рукава приходится. Зато ветрише не достаёт. И то славно. Довольствоваться теперича приходится такими мелочами. “Какой ужас”, - только и остаётся отстранённо мыслить про себя.

Припадая спиной к крепчалой стене, юноша отворачивает голову взлохмаченную к окну еле проглядному. Размытые силуэту сквозь него рассматривает. Там, за бортом, виднеется лишь одичало стоящее малое судёнышко, да пристань немноголюдная. Небо тусклое и штиль полный, разбивать который время от времени осмеливаются лишь чуть лепечущие волны, смутьянящие токмо тот самый кораблик, стоящий на якоре поодаль.

На самом деле, подозрительно это получается. Город-то, к которому прилегает пристань эта, отнюдь не мал, но как шаром покати вокруг. Федька внимание на это как-то сначала не обратил, а вот сейчас время появилось и смутное осознание тут как тут. Изначально было ему непонятно, почему в такое суровое время князь только отчаливать решился, а таперича и подавно неясно, при таком общем контрасте.