А Басманов глазеет на то со стороны очами по пять копеек, да от жути охватившей всё естество не шелохнётся никак, тело будто к земле приросшее оказывается. Власы дико дыбом встают на затылке. Ни вздохнуть, ни моргнуть, ни охнуть. Господи! Столько чувств обуревает его ныне. Покуда в трезвой тишине юноша притихши наблюдает, как мужик, всё-таки заприметив неладное, убирает руки из огня, в голове евоной вертится лишь одно: “Да неужто прав был? Неужто те помешательские домыслы истинной оказалися? Неужели образ бесовской, рождённый в сознании, есть явь, а не выдумка сумасбродная? Да быть того не может! Нет…”

Безумно желается юноше в этот миг вновь закрыть очи и представить, что не было того, лишь показалось, страшным видением было и не боле. И, скорее всего, так и сделает он, потом. Однако так резво выпрыгивает сердце из груди, да так по-настоящему продолжают стоять пред глазами руки, обуянные огнём, что токмо свят, свят, свят.

Опасливо, не отрывая от тела, юноша возводит одеревенелую руку к груди и сквозь груду трепья крест массивный нащупывает, крепко хватаясь за него подрагивающими пальцами. Грани выгравированного распятия больно впиваются в длань взмокшую, а на устах токмо и застывает, будучи поговоренным глубоко в себя: “Господи Иисусе Христе, сыне Божий, огради нас святыми ангелами и молитвою всепричистой владычицы нашей Богородицы, силою честного и животворящего Твоего Креста*…”

И много-много раз ещё опосля первого прочтения повторяется прошение сердечное то, да других множество. К архангелу Михаилу, Николаю Чудотворцу и, верно, прямиком к чёрту самому, да к кому угодно блять, если они только способны ему помочь.

И так оставшуюся ночь напролёт. Не ведомо Фёдору спал ли он в продолжении молитв своих али на яву это всё вторил. Да в любом случае исход в том один - крест треснувший прямо вдоль, с боковым сколом крупным, который до утра в руке судорожно сжатой лежать остался. А после за пазуху был упрятан, дабы не утерять хотя бы то, что осталось от божьего рядом с ним.

***

Оживлённые улицы города расстилаются пред путниками и убегают всё дале вперёд. Галдёж бесконечного потока людей огибает их со всех сторону, то и дело не давая проходу. Полуденное столпотворение в полный оборот жизни заполняет округу. Лабазы в час этот открыты для посетителей, базары полны торговцев, да товару всякого. Ветер ледяной свищит по закоулкам, а с севера уж ощутимо морем веет.

Большая часть пути пройдена. Они почти на месте. Юношу то отчасти правда радует. Но всё ж из самых глубин души, даже в этот краткий радостный миг продолжает подниматься тревога, мандража нутро.

Ерёма-то коня свого оставил ещё несколькими кварталами ранее. И уж не единожды молвил, что сделать тоже самое необходимо Фёдору. В самом деле, не потащит же он Буяна с собой на корабль. Даже при всём желании.

А Басманов до сих пор в ответ ему токмо отнекивается, говорит мол, что конечно, он понимает. Однако всё продолжает держать жеребца при себе, не отпуская того. Слезши со спины лошадиной, медленно ведёт животину дорогую рядом, всё сбавляя ход, топчась поминутно на месте. Попросту растягивая время.

От уж и на пристань выходят. Ветрише здесь совсем неимоверный гуляет, не вровень тому, что по городским улицам шляется. Полы одежд разлетаются в разные стороны. Холодно очень. Опосля и на древянные помосты восходят, верно, прямиком к кораблю назначенному направляясь. Но Фёдор не видит того, вперёд не смотрит вовсе, а всё под ноги устремляет взор очей, останавливаясь на пол пути.

Еремей смотрит на него выжидающе, покуда юноша, обернувшись к Буяну, по холке того гладит, после опуская длани на могучую шею ему. Прямо в глаз чернёхонький заглядывает, да, боле не раздумывая, за ремни на морде дёргает, отворачивая её от себя. Подталкивает коня назад мол: “Давай, уходи”, - но тот упрямо продолжает стоять на месте, не сдвигаясь ни на шаг.

Длиться немая борьба эта до того момента, пока Фёдор с силой не пихает животину в грудь и звонко прихлапывает уздечкой, прикрикивая приказным тоном, чтоб он, скотина такая неразумная, убирался восвояси. Буяну то, конечно, не по душе приходится, на дыбы встаёт треклятый, распаляется ужасно и, развернувшись, убегает с рёвом диким, покамест юноша угрюмо смотрит ему вслед.

Вряд ли им удастся ещё свидиться.

***

Пробудившись посреди ночии глубокой, Алёна едва ли не в калач от боли острой скручивается, хватаясь поперёк живота. Тогда душа её из плоти бренной стремится вызволиться, не иначе, так уж кидает из стороны в сторону бедную девушку. Вся фигурка её грузная сжимается и ноет в изнеможении, покуда вокруг целая свора слуг суетится.

Испарина холодная противно по телу горящему струится и кажется ей, что до невозможности жарко в покоях, несмотря на распахнутые створки окон. Уж и подкладывают тряпицы женщине всякие, и подушки под главой тяжёлую взбивают подобрее, и воды роженице усталой подносят к самым устам.

Да разрешиться с муками никак не выходит. Повитуха всё говорит что-то над ней, девкам указания раздаёт, а за дверью так и слышится беспокойный топот множества ног. Однако вскоре и это всё меркнет за криками женскими. Стенает Алёна долго, хватаясь толи за кого из прислужных, толи за постель смятую, покуда дитё усилиями её, да руками бабы умелой на свет божий вырождается.

Потуги её длительные, да боли страшные утихают лишь тогда, когда к собственным воплям примешиваются детские визги. А громкие какие, да пронзительные! Ничего так отчётливо за последние часы она не слышала. Будь силы в ослабленной женской плоти, Алёна непременно тут же возвела бы длани к небесам господним в щедрой благодарности за дар помилованный.

- Мальчонка! - прикрикивает повитуха, держа человечий кричащий комочек в своих руках.

Мальчик, мальчик! В великом счастии сердце её часто-часто стучит в заходящуюся грудь. Таким нежным позывом отдаётся в самом нутре каждый новый вскрик новорождённого, что от чувств несдержимых слёзы горячие катятся по лицу раскраснелому. Неприятно ланиты и без того вспрелые стягивают слёзы те, однако остановится женщине попросту неможится. Она взахлёб рыдает на радостях, да от усталости неимоверной, которые привнёс этот прекрасный долгий день, помнить который она по гроб жизни будет.

А меж тем, девки над нею лепечут, лицо омывают, власы от него подальше убирают, тело обтирают, покуда повитуха с дитём новоявленным возится. Голову ему правит, как надобно, ручки махонькие, да ножки разглаживает. Отирает тельце младенческое.

Алёна настойчиво руки дрожащие тянет к бабке повивальной мол: “Давай его сюда, скорее”. И ждать долго не приходится. Повитуха подходит к роженице, да укладывает новорождённого аккурат ей на грудь.

Весь он синенький, местами скрасна. Очи зажмурив, ручками машет, заходится в плаче до тех пор, пока мать новоявленная не обвивает его руками своими неумело, даже с опаской, да к грудям разбухшим не привлекает.

Власы светленькие, реденькие на головушке маленькой, очи большие, обрамлённые еле заметными ресницами. И весь он мягонький такой, сморщенный, совершенно трогательный в её глазах, чудесный до невозможности.

Сын. Её долгожданный сын.

***

Комментарий к 8

ДАДАДА я придумала новое название и даже описание! Молодец, что сказать)

========== 9 ==========

Комментарий к 9

*Это примерно 6-7,5 метров

*Ют - кормовая надстройка судна

*Рея - деревянная балка, подвешенная за середину к мачте или стеньге

*Грот-мачта - судовая мачта, обычно вторая мачта, считая от носа судна

*Грот-марсель - второй снизу парус на грот-мачте

*Ванты - канаты, удерживающие мачту с боков, помимо того служащие для подъёма матросов на мачты и стеньги

*Стеньги - часть судового рангоута, служащая продолжением верхнего конца мачты

*Форштевень - продолжение киля вперёд и вверх

***

Буян давно скрылся за нагромождёнными домами, а Федька всё смотрит туда, где дух его уже простыл, взор рассредоточенный оторвать не может, не сдвинется никак. А Еремей, тем временем, из опостылевшего ожидания, рукой об плечо евоное грохает, заставляя насильно сбросить затяжное наваждение.