Власы мокрые, что навязчиво лезут в лицо, Фёдор откидывает назад, да спросонья пробарахтавшись чуть, вылезает за пределы ванной. Вяло обтеревшись, натягивает чистые вещи, решая, что проветриться ему точно не помешает. Необходимость в отдыхе исчерпана теперь подчистую.
***
Бродя по хладными коридорам, Басманов сызнова разглядывает каждую деталь замка этого. Подмечает всё как впервой, точно также, как подмечал только по приезде в особняк, разве что с наименьшим восторгом уже, более пространно.
И всё в нём тоже, что и пару месяцев назад, не колышат глыбу эту каменную такие малые сроки. Может вода и точит камень со временем, да человека всяк быстрее. Как стоял особняк здесь, на своём месте, так и стоит. А вот Федя уже другой, как ни крути.
Жизнь определённо за последнее время встала с ног на голову. Перевернулась целая страница жизни и сейчас на подходе ещё один новый разворот, а юноша даже осознать-то не успел, обдумать всё как следует. Однако будь его воля выбирать между хотя бы нынешним и будущим, он бы не сомневаясь остался в сегодняшнем дне.
То - всё фантазии, сказки, ворочая которые в голове, Теодор продолжает идти, вновь проходя мимо дверей своих покоев, а там и далее, да прерывает его скрип дверных петель, что так явственно разносится в тишине. Это, насколько юноша может разглядеть в темноте, дверь супружеской опочивальни отворяется и, никто иной, как Генрих тихо закрывает её за собой, выходя в коридор.
Смотрят они пару мгновений друг на друга, и Фёдор даже спросил бы у мужчины, куда это он поднялся в такой ранний час, но ответ слишком очевиден и греет юношеское сердце как ничто другое. Непростительно грубы будут любые слова, оттого они молчат и теперича вместе идут плечом к плечу.
Заря уж к тому моменту робко занимается на горизонте, отгоняя мглу всё дальше на запад. Морозный иней тонко ложится на ободранную землю и хрустит глухо под сапогами. В воздухе же, словно сам лёд застывает, и каждый вдох хладным остриём продирает глотку. Предрассветная бледность замирает на устах неба.
Пройдя до конюшен, Фёдор направляется к самому дальнему загону, где обычно держат Буяна, по дальше от остальных. Конь разражается громким ржанием, только завидев юношу и, отпрянув от стены, выставляется грудью за пределы решётки, потянувшись к прешедшему.
Теодор не оставляет его без внимания, как можно? Морду гладит, осторожно распускает спутанные пряди, по шее могучей ласково похлопывает, да отвязав, выводит жеребца наружу.
Там уж, на крыльце, гость вчерашнего вечера Басманова дожидается, придерживая рядом свою животину, не погруженную ни чем. Совсем с пустыми руками доехал он сюда что ли? Чудно.
На скорую руку нагрузив Буяна некоторыми федькиными вещами, сборы в путь оканчиваются. И коней уж они собираются седлать, подходя к самому выезду из резеденции, однако нет, Басманов чуть медлит и то не напрасно.
Обернувшись, на пороге особняка юноша наблюдается Алёну с Генрихом, что стоят под руку, глядя ему вслед. Он бы и по-людски мог распрощаться, только время драгоценное утекает, да и растягивать этот момент ему больно не хочет. Оттого Теодор просто кивает и, на силу оторвав взор очей своих от родной картины, пришпоривает коня, выезжая с гонцом за врата распахнутые, боле не оборачиваясь. Не знает он, свидится ли ещё с ними? Но до последнего сердечно будет надеяться на встречу. Раньше ли, поздней ли? Когда-нибудь Фёдор обязательно вернётся в этот радушный дом.
А сейчас дорога стелится пред ним, о ней бы мыслить. Да куда эти размышления приведут его, коли даже намеченный путь не известен? Знать не дано. Но раз уж ничего не попишешь, видно, придётся смириться. Надеется Теодор лишь на то, что за время ожидания этого смиренного тьма не пожрёт его с концами. Дай Бог, солнце засияет над ним ещё не раз.
***
Комментарий к 7
Михаил Кузьмич
Вы просто должны это прочувствовать
Произнесите по буквам
М И Х А И Л К У З Ь М И Ч
Хорошо?
Хорошо)
========== 8 ==========
Комментарий к 8
*Студёный месяц, он же студень, он же декабрь
*Седмица - неделя
*Защитная молитва Иисусу Христу от любого зла
***
Лошадиные копыта резво отбивают подмёрзший груд голых дорог, покуда могучие хорсовы руки медленно возводят солнце-шар аккурат по небосводу, разгоняя редкие скудные тучи. Разливая за собой багрянец, светило лишь на одно единственное мгновение разбавляет тусклое зарево, опосля неповоротливо заваливаясь всё выше и выше, точно во злобе какой, совсем стараясь сокрыться с глаз людских.
Изредка сыплет сверху толи дождь, толи снег, противно оседая на лице и уж каченеющих руках, которые оттого приходится сильнее сжимать на уздечке, дабы не соскользнуть. Стройно вливается в эту по-ноябрьски грозную симфонию и ветер свирепый, что безжалостно обдаёт кожу мокрую ледяными порывами, да с такой силою буйствует, что, кажется Фёдору, всё дальше отодвигает их от цели, не давая проехать далее.
А то как же ещё объяснить не сменяющуюся картину округи? Эта пустая бесконечная тропа, голые древы тут и там, да недвижимая спина скачущего чуть впереди посланника, которому как бы и всё не по чём. Усталость, видно, застилает взор голубых очей, вот и смазывается всё пред ними в неразличимое месиво.
Судя по всему за полдень уж давно перевалило и даже к вечеру идёт, а они ведь ни одной остановки за прошедшее время не сделали. И в любой распогожий день такая поезда была бы не легка, а при такой общей скверности и подавно. Отдых надобен по горло. От-дых.
- Эй, ты! Остановку нужно бы устроить, - подгоняя коня вперёд, окрикивает гонца Басманов.
А тот в ответ нем, аки рыба. Как будто не к нему обращаются, едет себе дале и ухом не ведёт.
- Эй!
- Обожди-с немного, впереди селение будет, там на ночь и осядем-с, - наконец молвит ему монотонно мужик, не оборачиваясь даже и на сей раз.
“От скотина! На ты к тому же”. За это юноша ещё спросит с него, а пока остаётся токмо терпеть до привала и лишний раз вообще лучше ничего не говорить. Мороз и без того уж пробрался в самые сапоги, а испытывать свою плоть на стойкость ему сейчас хотелось в последнюю очередь.
Сильнее чем есть, сводить конечности Феде начинает тогда, когда в очередной раз бросая гневливый взгляд на мужика, он, за неимением других развлечений, обращает интерес свой на одежёнку оного. “Мать честная…”, - вытаращив очи, думает он. Да и правда, в тряпках-то таких токмо летом и щеголять. Накидка какая-то худая, рубаха под ней и всё на том. “Как он ещё не помер, бес этот?”. Не по себе делается Фёдору от увиденного и, передернув плечами, он отворачивается к дороге, от греха подальше.
Капли воды осевшие на ресницах, смаргивать постоянно приходится, судорожно поджимается бесчувственная линия рта, а сжатые крепко длани уж и вовсе не разгибаются обратно. Перста на ногах немеют. Иногда от тяжести собственной головы, промороженной уж от чела самого и до макушки, Фёдор льнёт ею к лошадиной шее, едва ли не заваливаясь на коня целиком. А они тем временем всё скачут и скачут. И где, спрашивается то недалёкое место привала?
Когда уж смеркаться начинает, в самом деле из-за холмов показываются одиноко стоящие домики небольшого селения, обрамлённые тихим светом лучин. В основном всё маленькие они, приземлённые, но имеются также и возвышающиеся над другими, ладные двухэтажные домищи, около одного из которых и приостанавливают свой ход всадники.
Слезши с буяновой спины, юноша оставляет его на привязи у входа и только собирается покинуть коня, как тот хватает его самыми зубами за шиворот, не желая отпускать, капризничая. Слегка прихлопнув его по наглой морде, юноше приходится задержаться, он честно-честно обещает Буяну, что обязательно ещё спуститься и принесет ему чего-нибудь и при том прямодушно верует в понятливость животины, которая всё ж пускает его, чуть боднув головой на последок.
Внутри, на удивление, оказывается до невозможного жарко. Видно, к вечеру на этом безымянном постоялом дворе печи во всю растопили, точно в бане, ей Богу, только для кого? Гостей-то раз-два и обчёлся, но то и ясно, глушь такая. Стянувши с себя мокрый тяжёлый плащ, Басманов тяжело выдыхает, чуть оттопыривает ворот нижних одежд, да оглядывается, ища спутника свого.
