Зелень мало помалу сгорает в осеннем вихре. Трава, что осыпала округу, загибается и увядает, перегнойным месивом втаптываемая в землю людскими ногами. А древы приодеваются в пёстрые, словно густо расшитые сарафаны, вспыхивая напоследок на этом конечном празднике жизни, готовясь впасть в затяжной мертвенный сон.
Самые поздние плоды урожая снимают, люда на улицах становится всё меньше. Грозные ветра, гулко свистящие по улицам, резво разгоняют всех по домам. В стенах особняка печи начинают топить усиленнее. Всё идёт свои чередом.
И жизнь продолжается.
***
Ноябрь уж стоит у порога непрощённый гостем. Но никто ему не приоткроет приветливо двери дома. Весь простой народ занят полдничной рутиной. Нет им дела до прешедшего к ступеням домов месяца. Как жили много лет до сих пор, как пережили уж множество лет, да зим, так и сейчас. И каплей внимания не удостоят гостя старинного. Пройдут мимо, спеша закончить всё начатое до сумерек. И даже не заметят, как отомрут последние дни октября.
Залезая чрез высокие окна, солнечный свет поражает его жителей, наконец прийдя на смену дождям и погодным невзгодам. Затишье, ставшее в особняке, разбивают лишь слуги, слоняющиеся по коридорам этажей туда-сюда, покамест хозяева отдыхают, расположившись в общей гостевой.
Камин пышет на них жаром и так приятно греться около него, вытянувшись вперёд. Тёплая медовуха мягко оседает на языке, да баюкает голову утопающую в пышной обивке кресла. И Фёдор дремлет, нелепо откинувшись на подлокотник алёниного кресла, а ноги уместив меж своим и генриховым.
Женщина, мотая руками, продевая иглу сквозь расшиваемое полотно, то и дело задевает раскиданные власы юношы, едва ли не вшивая их вместе с нитями в ткань. И, в конце концов, замаявшись отодвигать фёдоровы космы, отрывает небольшой моток нитей и начинает заплетать тугую косу, не вслушиваясь в спросонья вялые причитания Теодора. “Ничего-ничего, ещё боле не придётся ему по нраву, коли вырваны будут пару клоков.” И то верно.
- На охоту надобно съездить, - как бы размышляя вслух, молвит Генрих неожиданно громко.
- Но на улице уже так холодно, не стоит может, дорогой? - возражает Алёна.
- Но сейчас самое время, сезон самый.
- Но погода не сопутствует, недугов нахватать токмо не хватало, опосля беды не оберёшься, и никакие снадобья не помогут.
Так продолжаться может долго. Аки два упёртых барана, оба стоят на своём и, верно, в своих убеждениях оба так или иначе правы. А Фёдору что? Не встревает он, от греха подальше. Совсем нет для юноши в том резона. Женщина продолжает аккуратно подбирать курчавые пряди его влас, а он, закрывши очи, особо не вдумывается в их перепалку. В конечном итоге, супруги всё равно договорятся, с ним иль без него. Главное только то, что если всё-таки решатся ехать они, чтоб его тоже взяли. А остальное…
***
Отходя чуть дале от корабельной стоянки, мужик одним движением забирается на лошадь. Оправляет свой простенький плащ, который насквозь продувается хладными ветрами, и проверяет письмо за пазухой. На месте.
Под покровом ночи он выдвигается в путь. Морозы, что уж пробили воздух, едва ли не скрипят под лошадиными копытами. Однако от того желваки по бледному лику не заходятся. Ни что не волнует этот пропащий бесстрастный взор. Только ледяные длани, совсем одеревенев еле сжимают поводья. До места назначения не меньше недели, с учётом остановок на смену лошади. До выхода княжеского корабля в открытое море месяц. Времени должно хватить.
***
Комментарий к 6
“Райская альтернатива неизбежна” есть изначальный вариант названия, но не очень уж оно мне нравится, думаю сменить. Правда, в голову пока ничего не лезет.
========== 7 ==========
Комментарий к 7
*Приструги - ремень под крылом седла (с той и другой стороны) для пристёгивания подпруги
*Скранием - виском
***
- Тише, тише! - чуть ли не исходится на крик Фёдор, пока Буян с неистовой силой вырывается из рук его и рывками запрокидывается назад.
Грохочущее ржание взбушевавщегося жеребца слышно за версту, не меньше. “Дьявол!”. Только подобранная толстая коса из гривы, которую Федька так старательно плёл и не успел стянуть на конце, вот-вот распадётся. Конюший мальчишка, которому видно надоело жить, и он решил, что Басманову тоже, не осторожно подошёл сбоку с корзиной какой-то снеди для копытных и спугнул Буяна. “Болван!”. Конь как легнулся, что страшно и предсказать участь юноши, если бы он не успел метнуться назад. А жеребец-то высокий богатырский. Вот сейчас как боднёт его башкой своей деревянной и поминай как звали.
По прошествии пары мгновений от этой неравной и безуспешной борьбы, на свой страх и риск, Теодор отпускает поводья, шустро подхватывает из той самой корзины яблоко и берётся водит им перед мордой зверя, пятясь всё дальше назад. Тот, ещё пару раз резко встряхнув головой, начинает дёргать своими большими ноздрями, видно, учуяв, и поусмиряется. Вышагивает навстречу юноши, подходя, шлёпает губами, да надкусывает сладкий плод. Ушами так задорно шевелит и глазёнками трогательно моргает. Чудится, словно извинение так выпрашивает. “Негодник”.
- Ну-ну, славный, - поглаживая Буяна по длинной морде, тихо, да протяжно молвит Басманов, быстро снимая с сердца любую злобу и обиду на это чудовище.
Подбирая уж поистрепавщуюся косу, он сызнова бёрется за плетение. Прядь сюда, прядь туда. Ладно получается. Посильнее старается натягивать густые космы, ленту вплетает широкую и ею же подвязывает своё творение по окончанию. Чёрная косища свисает на грудь Буяну. Тот задирает главу ввысь и треплет ею. Красавец, что сказать.
Покамест юноша причёсывает не собранную часть гривы, сзади осторожно подходит кто-то из слуг, держа в руках седло и лук, заготовленный для Фёдора, однако ближе подойти не решается. Очами своими в стороны стреляет, а сам стоит как вкопанный.
- Дай сюда! - отбирает у мужика Басманов все снесённое и, отложив оружие в сторону, принимается крепить седло на лошадиную спину.
К тому моменту, когда всё приструги* плотно затянуты и дело сделано, во двор начинает стекаться народ. Небольшая возница, да вслед ей ещё одна грузятся всем необходимым, несколько лошадей запрягаются к поездке. И хозяева особняка наконец спускаются вниз, прямиком к окончанию сборов.
В конце концов, Генриху с Алёной удалось договорится. Остановились на том, что на охоту они всё же едут, но без остановок на ночлег. А на своём присутствии женщина настояло особо сильно. Куда ей, в такой тягости-то, спрашивается? Но нет, она на отрез отказалась оставаться дома, мол: “Раз дожди окончены, значит и мне надобно выехать за пределы особняка, развеяться, покуда морозы в полную силу не ударили”. Точка.
И вот теперича, в полном составе семьи, они собираются выезжают за пределы резеденции. Сошлись супруги и на том, чтобы женщина всё-таки не ехала верхом, а потому Алёна едет в укрытой вознице, чуть погодя за Фёдором и Генрихом. Восседает на мягко обитом сиденье, облокотившись назад и высматривает новые своему взору окрестности, да краем глаза поглядывает на мужчин, что скачут впереди.
Те то разгоняются, далеча отходя от возницы, то сбавляют ход и всё забавляются меж собою, притираясь лошадиными боками. “Как дети, ей Богу”.
Пейзаж тут складывается немного иной. Насколько женщина помнит, так далеко по эту сторону леса она ещё не была. Деревья стоят реже друг от друга и, кажется, ниже они немного, нежели чем древа растущие прямо позади особняка. Опростоволосившись по осени, эти не жмутся бок к боку, напротив, раскидываются во все стороны длинными ветвями, хватывая небо над проезжающими, что всё боле углубляются в лес, разнообразной извилистой аркой. Словно то - путь в какое королевство, не иначе.
Просветлевшие грозные тучи расступились, и над главами вновь развернулось пусть и серое, но такое ясное чистое небо. Сегодня им это благоволит, однако завтра, верно, заморозками отзовётся. И уйдут на покой, вслед за уснувшим под хорсовыми ногами миром, последние одинокие птичьи голоса, которые ещё пока звенят где-то дале, в самой чаще. И тогда, даже самых иссохшихся, самых почернелых листьев, конечных отголосков жизни, сыскать средь вездесущих снегов не получится.
