Пусть чаще они с друг другом и молчат, а всё одно, в раскалённом разуме юноши, полнящем в себе будто недоброго духа, спокойней становится. Ему не неудобно, не неловко, не страшно с этой женщиной. Феде никак, просто немного лучше, чем обычно. А ведь это уже хорошо, не так ли?

Издалека он заглядывается на зеркало и, расшевелив в голове комок неопределённых сумбурных мыслей, медлит. За прошедшие дни спина так и не перестала болеть, а плечо так и вовсе разнылось донельзя, спать на этом боку стало невозможно. Может он уже погнил там где-нибудь? Посмотреть надобно. И, казалось бы, ничего сложного. Однако, несмотря на простоту задачи, Басманов продолжает просто сверлить до красноты в белках блестящую поверхность предмета и не решается, продолжает ещё думать невесть о чём, уходя в дальние дебри своим опьянённые сознанием.

Чуть погодя, наконец поднявшись с ложа, да пошатываясь, Фёдор быстро направляется к зеркалу, не аккуратно ворочая своими ватными ногами. А то, что это он, в самом деле? Сидит и к отражению своему подойти боится, совсем уж обмяк, ей Богу! Не годным ни на что такими темпами скоро станет, если уже не стал. “Как девка” - сокрушается юноша про себя и взьерошивая чуть спутанные пряди волос, остервенело смотрит на своего двойника.

Так противно ему делается. Тео корчит какую-то совсем нелепую рожу, ноздри его гневно раздуваются, а брови, подрагивая, резко сводятся к переносице. По лицу ходят желваки, и до скрипа стиснув зубы, юноша мотает главой из стороны в сторону, силясь унять дикое отвращение к собственному отражению. Не получается.

Во чреве худо делается, а желчь идёт к горлу и, дав дёру к окну, он свешивается наружу, испрожняя потугами своего скрученного в узел живота эту гадость. Вязкая, горькая слюна стекает по губам и ощетинившимуся подбородку, а рвота всё идёт и идёт, пробивая слабое юношеское тело крупной дрожью. Очи слезятся, их ужас как жжёт этот запах. Ещё немного и, кажись, он будет блевать кровью, а там уж и наизнанку вывернуться недалеко. Басманов ведь почти и не ел ничего за сегодня. Всё желчь, всё она.

Наконец окончив и отплевавшись остатками, он стоит так ещё какое-то время, часто-часто вбирая устами воздух. Голова идёт кругом, а ноги подкашиваются. Держит его, верно, только этот широкий подоконник, который неприятно впивается своей чёткой гранью юноше в больной живот. Накрыв ладонями лицо, он давит на зажмуренные веки, размазывая влагу по лицу, утирает челюсть тыльной стороной и резко, до вспышек пред очами подаётся назад, возвращаясь к себе, дабы начать всё заново. На этой раз, по крайней мере, блевать будет нечем.

М-да. Видок его пострадал от этокого конфуза, но впрочем и в целом ничего масштабно не изменилось. Юноша вглядывается в отдельные детали, безотчётно стараясь сровнять плечи. Едва ли это ему помогает и заставляет до кучи болеть правое плечо только сильнее. Сняв зеркало с гвоздя, Тео присаживается на колени и ставит его к стене, чуть в наклон.

Усаживается перед ним так, чтоб лучше видно было и, оценивающе оглядев себя, отгибает ворот нательной рубахи, чуть поморщившись. Ничего не видно. И, порешив, резким движением едва ли не сдирает её с себя, слыша как натянутая ткань звучно хрустит от этакого порыва.

Голову-то он высовывает, а вот снимать дальше вещь не спешит. Оставляет свои руки в заключении рукавов и сгибает их в локтях, прикрывая остальной тканью тело. “А может не стоит? Вот отрада любоваться на уродство! Вот забава-то!” - ядовито усмехается он про себя: “Верно и нету там ничего, просто сам себе придумал и теперича мучаюсь здесь почём зря.”

А вообще, ежели вдуматься, как давно он видел своё тело. В плане, чтоб как раньше он стоял да красовался подолгу у зеркал, рассматривая себя без исключений всего с ног до головы. Может не было момента? Не хотел? Испугался..?

“Вот ещё”

К счастью али к сожалению, жить в заключении этой побитой плоти придётся ещё Федьке. Не поворотишь никак уж. А нукось и вправду какие раны открылись? Вдруг сейчас не подметит, а потом будет поздно? Веский довод. Наконец сторговавшись с собою, юноша откидывает рубаху.

Не будь его тело одними лишь костями, оно, верно, свисало бы дряблой грудой скудного мяса. То плечо, что таперича вечно скошено вниз, стянуто огромным рваным шрамом, доходящим аж до самой подмышки и чуть не достающим до лопатки позади. Из-за отсутствия настолько большого куска плоти там, кажется, будто впадина. Большая такая. Бугристая и розовая, даже с красна, в отличии от остального тела. Будучи обтянутыми совсем тонкой кожей, кости остро выпирают и торчат как палки.

Юношеское сердце пропускает удар и, видно, замирает вовсе от этой картины. Он не дышит. Лишь замерев сидит и мнёт свои затёкшие голени, да таращиться на этот ужас. Ни охнуть, ни вздрогнуть. Разбить этот тяжкий миг прострации выходит далеко не сразу. В отвращении криво изогнув линию рта и больно напряжённо насупив брови, Басманов заносит левую руку и самыми кончиками пальцев дотрагивается до скомканых алых краёв увечья, проводя чуть дале.

Аки белое полотно он сейчас, не иначе. По лику бледному, несмотря на приложенные усилия, всё ж проскальзывает судорога и вся выдержка тут же камнем идёт по дну. Ничего более обезображенного и отвратительного, думается Федьке, рука его ещё не касалась. Не чьё-нибудь это уродство, а его. Его!

Как бы старательно он не пытался гневно сводить брови, они жалостливо изламываются, а лицо морщится в горьком отчаянном выражении. Отведя руку от этого убожества, мальчишка закатывает глаза к потолку и как-то сжимается весь. До этого так старательно распахнутые плечи горбятся. Мутным взор делается. Он старается сглотнуть, подкативший новой волной, комок в горле, да не выходит. Шея напрягается и начинает ходит туда-сюда.

В полном бессилии Фёдор покрепче стискивает зубы, а слёзы так и прут из прикрытых глаз. Крепко-крепко обхватив себя руками поперёк изнывающей тупой болью груди, он сгибается пополам и воет. Так скорбно и отрывисто, задыхаясь в собственном сухом плаче, что чувствует, будто вместе с этим воей душу из него кто-то тянет, так зверски вырывая у него остатки хоть какого-то достоинства. Выглядит жалко. И ничтожно.

Захлёбываясь своим срывающимся голосом в рыданиях, Тео сильнее стискивает заходящуюся грудь, надеясь унять себя. Но выходит из рук вон плохо. Щиплющие слёзы катятся не удержимым потоком, капая прямо на колени. Заползают в рот, в нос и оседают неприятной плёнкой. Лицо всё красное, подопухшее. В голове звенит. И столь же ярким звоном в добавок отзывается скромный стук в дверь.

- Господин Штаден, баронесса приглашает вас отобедать, - оповещает его Агнет.

И такой резкой волной раздражения откликаются в нём эти слова, что резко вскочив со своего места, юноша в чём есть устремляется к двери, в великом желании обматерить девку, которая на свою голову оказалась там, где не надо, прямо в лицо.

Покамест на неё сыплет град самых витиеватых оскорблений и приказаний пойти куда подальше, бедная служанка просто не знает куда себя деть. Стоит и трясётся как осиновый лист, старательно отводя взор очей в сторону от столь срамной картины и не знает, что делать.

- Пошла вон отсюда! И передай баронессе… - уж было собирается окончить свою тираду Басманов, как на него обухом снисходит озарение.

Не прийди он на обед, Алёна ведь будет распрашивать. Не отстанет, заискивать будет. И, не дай Бог, сделает это сочувствующее выражение, тогда провалиться ему тут же на месте.

Чертыхаясь себе под нос, он громко захлопывает дверь. Совсем ум за разум у него зашёл, раз позволяет так себе позориться перед какой-то крестьянской девицей. Дрожащими руками размазав остатки соплей и слёз, юноша опрокидывает в себя остатки водки и, очень не осмотрительно поставив стакан на край сундука, отходит в сторону, не обращая внимания на полетевшую на пол посудину. Зеркало в гневном порыве тоже отправляется на пол и, наверное, бьётся.

Шустро, несколько раз запутавшись в ткани, Федя натягивает на себя рубаху и внезапно останавливается на мысли, что, возможно, и чрез рубаху заметно это уродство, накидывает сверху ещё одежды, да выходит прочь.