На улице уж смеркается, когда Штаден пересекает порог кузьминского дома. С письмом за пазухой, огромной надеждой в руках и лёгкой дрожью в ногах, которая неумолимо гонит его вперёд, делая даже секундное бездействие болезненной карой как для изнывающей плоти, так и для взбудораженного сознания.
К тому моменту, люда на улицах Новгорода становится в разы меньше, и теперь мужчина рассекает их уже куда свободней. Он почти бежит, лавируя меж строениями, теперича особо не заботясь о лишних глазах, что могли обратить на него своё внимание. Не важно это более и путь для него есть только один, окромя которого нет больше ничего.
Гулким эхом в ушах отдается каждый сердечный удар, виски горят и взор словно пелена обрезает, не позволяя сбиться ни на миг. Туда. Скорее. Кажется, ещё немного и он, поднабрав ходу, забудет про лошадь и своими неуёмными длинными ногами понесётся к цели, несмотря на то, что не знает точного местоположение указанного монастыря, несмотря на себя, несмотря ни на что.
Наконец настигнув избу, в которой он оставил коня, да ловко оседлав его, Генрих, прокладывая себе дорогу сквозь мрак лихорадочно горящим взором, выдвигается куда-то на северо-восток, всей душой уповая на то, что с примерным направлением он не прогадал. Осталось совсем немного.
***
И сызнова дорога тянется в даль, обрамляемая столькими селениями и встреченным людьми, что не упомнить. День, другой, схватившись за руки, заводят вокруг него хоровод, закручиваясь всё быстрее и стирая междоусобные границы в этой кутерьме. Они вскруживают генрихову голову, и он слабнет в этом водовороте, будучи в край замученным долгой дорогой.
Однако лишь одно событие, ради которого и было проделано всё это, подстрекает мужчину сломя голову нестись дальше. Эта долгожданная встреча уже видится ему наяву, не оставляет его во снах и при одной мысли о ней заставляет воспрять духом.
И вот, спустя немалое количество времени, выезжая на озеленившийся, да ярко цветущий луг, пред ним расстилается здание белокаменного монастыря. Весь такой грузный и величественный в своём виде, он зиждется чуть далее. К нему ведётся множество троп, по которым туда стекается много простого народа, пришедшего за благословением этих святых стен и людей, в них живущих.
Оставив своего верного спутника неподалёку, Штаден вливается в эту стройную толпу и медленно вслед за ней прошагивает внутрь храма. Его едва ли не трясёт от нетерпения, но на ногах мужчина стоит как никогда твёрдо, что придаёт ему непомерное количество сил и не позволяет дать излишнюю вольность этой внутренней дрожи, да затмить тем самым его разум.
Шаг за шагом продвигаясь вперёд, он оглядывает эту светлую просторную обитель, старается дышать глубже, тихо втягивая через нос успокоительные благовония, рыскает оком среди всех, находящихся здесь служителей, но, на своё разочарование, Тео никак не находит.
Когда же длинная очередь наконец рассасывается, и перед Генрихов остаётся пара человек от силы, у него появляется возможность поближе рассмотреть церковного служителя, что принимает эту бесчётную толпу. Правда и эта попытка успехом не венчается. Тот упорно смотрит вниз, не поднимая главы, тело его скрывает бесформенная ряса и весь образ церковника оттого стирается, непонятным делается для смотрящего.
Оказавшись прямо перед ним, Генрих опускается на колени и слышит… Его. Этот голос, что так отрешённо молвит ему, как обычному прихожанину, какие-то формальности. Такой родной и признаный, несмотря на не знакомую, какую-то новую интонацию, ранее не слыханую Штаденом. Сердце его сначала до боли в рёбрах замирает, а после начинает заходится в оглушающем истошном крике. Душа радостно рвётся из тела, и мужчина готов хоть на священной Библии поклясться, что счастливее чем сейчас, он не был никогда за всю свою жизнь.
Штаден игнорирует поднесённое распятие и не притрагиваться к писанию. На один единственный миг в его глазу занимаются горючие слёзы. Сокровище, отмеченное крестом на этой запутанной карте, наконец найдено.
“Федька…”
***
Комментарий к 4
Господи, я и не думала, что способна написать столько, на макси иду!
========== 5 ==========
Комментарий к 5
*Хмурень - сентябрь
*В Древней Греции времен Гиппократа лекари были уверены, что меланхолию (так раньше называли депрессию) вызывает избыток «черной желчи» — одной из основных жидкостей организма
*Мазь из сока полыни горькой - используется традиционной медициной для лечения плохо заживающих ран и язв
*«Никео-Царьградский Символ веры» - главная формула христианского вероисповедания
***
Теодор сидит сгорбившись на своей постели, чуть утопая в её перинах, и согнутыми в коленях ногами подпирает книгу, покоившуюся в подрагивающих без опоры руках. Опосля поворачивается к сундуку и, взяв уж на половину опустошённый стакан с водкой, делает большой глоток жгучей воды. Горько. В горле першит, да только закуси он никакой не взял. Ну и поделом, не проблема это, ежели в целом посмотреть.
Отхлебнув ещё, юноша возвращается к толмуту. Под спиртом эти сказочные бредни становятся ещё хлеще. Множество легенд обо всяких змиях делаются более невообразимыми. Невидимые чудища глубин, да много каких с хваткими лапами, рыбёшки всякие разноцветные, остроносые, большебрюхие. Усваивать прочитанное становится сложнее во сто крат.
Но в самом деле, с каким бы недоверием Фёдор не относился к написанному, а где-то в глубине души всё равно как-то по-ребячески мечтает увидеть, да хотя бы этих цветных рыб. “Вдруг, на ощупь они какие-то другие, не как обычные, а бархатные может? Зелёные, синие, а может даже золотые или вообще фиолетовые?” - с неким придыханием размышляет он, всё больше расходясь в своих фантастичных соображениях.
И уж было юноша собирается полистать книгу в поисках более подробного ответа, однако, только взглянув на буквы, сознаёт, что они расплываются в разные стороны и собирается в цельные строки никак не желают. Придётся как-нибудь потом разобраться с этой затеей. С поилом он-таки перебрал.
За последнюю неделю заметно посмурнело, оно и ясно, что хмурень* пришёл. Зной больше не печёт крыши, да бока фигурных домов, обращая их печьми, не превращает каменные дороги в адовы горящие тропы, не жарит боле бедную иссушенную землю. Недавно ещё зверствовавшее светило скрывается, не кажа носу, выдавая своё присутствие лишь скромным светом, исходящим из-за стройного облачного полотна, что серым покрывалом заполняет собою весь небосвод, который день не рассеиваясь.
Удушающе горячие ветра перестали держать за глотку своими вездесущими руками округу и таперича, поуспокоившись, наоборот токмо разгоняют остатки летнего жара. Всё воспряло единым духом, как по щелчку.
Сентябрь вытряс живность на улицу, заставил её повылезать из своих далёких углов, разогнал всеобщий застой. И жить вроде стало проще, и дышать-то легче. Только вот, ежели раньше юноша страдал от непереносимой духоты, да режущего глаза огненного лика, которые изо дня в день старательно выжигал любой живой порыв из младой головы, то теперь же эти меланхолично затянутые плоскими облаками небеса, кажется, готовы обрушится на его плечи и болезненно прижать к перине куда поболе, нежели чем всё остальное
Дело, видно, не в погоде. В нём самом, может. Застой чёрной желчи* или ещё что-нибудь в этом роде, поди разбери. Фёдор делает ещё один глоток и, закинув руки за голову, отводит очи от окна. Обводит в бесчётный раз ими свою опочивальню и думает, что вид её давно бы уж замозолил ему взор, если бы Алёна в последнее время так старательно не вытаскивала его отсюда. Просто так, куда угодно, пусть даже и на этаж ниже, совсем не выходя наружу.
Чьё-то присутствуе, окромя прислуги, помогает перебить неподвластный ему самому внутренний ропот, что не замолкает обычно ни на миг, вынуждая желать просто-напросто разбить голову о ближайшую стену или хотя бы расковырять щель в ней, чтобы собственными ногтями выскрести оттуда всю зудящую дурь.
