В очередной раз выполняя подобный манёвр, Генрих слышит окрик в свою сторону. Сердце мужчины начинает так бешено заходиться, что стуком своим достаёт аж до самого горла, не позволяя даже на миг сглотнуть будоражащий страх. Весь он обливается холодным потом, взмокает донельзя и чует, чует худшее. Однако спустя пару мгновений Штаден усилием воли берёт себя в руки и аккуратно поднимает голову, слегка разворачивая её, но не капюшон, тем самым скрывая половину лица, в сторону откуда предположительно его звали.

Там, чуть дальше, на крыльце высокого дома стоит Морозов, вперив взгляд в сторону немца, ноги которого вросли уж в землю, осталось только камнем обратится от взгляда этого пристального и Богу отдаться. Барин отчего-то безмолвствует, томя Генриха страшным молчание, после чуть отводит свой взор и, размыкая уста, повторно окрикивает, как оказалось какого-то Кузьму, что тут же отзывается, да направляется к Морозову, рассыпаясь в извинениях. Барин отводит глаза от Штадена и от сердца оного отстаёт тяжкий груз.

Генрих уж собирается впопыхах убраться с этого проклятого места, но не опуская главы отчего-то продолжает глазеть на подоспевшего Кузьму, что развернут к нему сейчас вполоборота. Где-то немец уже точно видел этого человека, однако где? Всматриваясь в грубые черты его лица, Штаден достаёт из закромов памяти всё, что только может, вертится у него на языке это знание и… Наконец-то! “Это ж мужик прислужный, что постоянно таскался за Вяземским”, - посещает мужчину осознание, тут же осыпая ворохом новых вопросов.

А самого-то Афанасия он не видел и даже сейчас, осторожно оглянувшись по сторонам, нет князя поблизости. И Басмановых, какой бы недоброй горечью это осознание не оседало внутри, он ведь тоже не видывал и не слыхивал.

Прошёл Штаден уж не мало и больно ему хотелось взять хоть какой-то след, а потому, сызнова обратившись ликом к Кузьме, он решает следовать за ним. Тот в свою очередь, окончив разговор с Морозовым, направляются куда-то и Генрих более не упуская его из виду, идёт с ним чуть ли не шаг в шаг. И, разглядывая того изподтишка, всё размышляет.

Ведь право чудно, что он с Морозовым якшается, а не хозяин его самолично. Да и выглядит Кузьма, прямо скажем, более прилично, нежели может себе позволить человек подобный ему. Некое бадражное дело, что-то из ряда вон выходящее произошло за время отсутствия Штадена. Кому-то, да хоть самому Кузьме, в конце концов придётся ответить перед ним за этот кавардак.

А пока, афанасьевский мужик под пристальным присмотром Генриха останавливается у одного из небольших домов, да отряхнув сапоги, скрывается внутри него. Шустро пройдя вдоль боковой стены этого строения и оказавшись позади него, мужчина, опираясь на узкий выступ, осторожно подтягивается до окна и, на его счастье, дом оказывает пустым, за исключением самого Кузьмы, конечно. Тот стоит левее от окна и склоняется над каким-то грамотами, что покоятся на столе.

Уличив момент, когда людей в округе станет как можно меньше, Штаден вновь отходит к передней части дома и, быстро взойдя на крыльцо, помедлив лишь долю секунды, аккуратно отворяет тяжёлую дверь, на сколько возможно тише входя внутрь и затворяя за собой её деревянное полотно.

Когда Генрих со звонким стуком задвигает дверной затвор, Кузьма резко оборачивается и, уставившись на него во все глаза, пятиться назад, упираясь в стол, да стараясь скорее прибрать грамоты от чужих глаз. Не признаёт мужик немца, покуда тот укрывает голову капюшоном, но стоит только Штадену снять его с себя, как в глазах Кузьмы загорается ещё больше непонимание.

Генрих не медлит и, выхватив из-за пояса кинжал, стремительно пересекает комнату, заставляя Кузьму ещё сильнее склониться над столом, да вжаться в него, будучи застигнутым врасплох. Видно, он теряет дар речи, а Штаден не может решить о чём дознаться в первую очередь, потому они просто играют в гляделки, не нарушая мирную тишину.

- Поведайка мне, где сейчас Басманов? - ощутименее приставляя лезвие к собеседнику, напрямую выдаёт Генрих.

- Ты убери нож, и тогда мы спокойно поговорим об том.

- Условия собираешься выставляеть? Жизнь-то тебе дорога, а? - распаляясь от нетерпения и щекотливости ситуации, повышает мужчина голос, да схватив за грудки Кузьму резко встряхиваеь его пару раз.

- Ну-ну, хорошо! Дык это… Смотря про кого из Басмановых ты спрашиваешь, но и так, и эдак ни того, ни другого здесь не найдёшь. Отец уж воно почил, в земле лежит, царствие ему небесное, - изрекает Кузьма и крестится, а Штаден замирает, аки не живой, и лихорадочно ждёт продолжения этой ужасной правды, что так страшился услышать.

- Да и сынок евоный, можно сказать, тоже.

- Ты что же это говоришь, чёрт плешивый!?

- Да что есть, то и говорю, - заверительно молвит Кузьма и умолкает, отвлечённый стуком в дверь.

Пришлый стучит ещё раз и ещё раз, а мужик всё мечется взглядом от человека, что стоит за дверьми, до Генриха и обратно, верно, рассчитывая свои шансы на жизнь, которых, судя по взору немца у него, если что, маловато. Миг молчания, другой и так, покуда стук, да шаги приходившего не утихают, вновь оставляя их наедине.

- А теперь, коли жить хочешь, всё сызнова и поподробнее, - ставит собеседнику ультиматум Штаден и с силой отталкивает на рядом стоящий стул, воззряясь на него сверху вниз.

Оттого, что Кузьме и деться некуда, заводит он долгий сказ. Всё выдаёт как на духу, только ощущение, что не договаривает он что-то важное никак не покидает Генриха. И тем не менее он не перебивает. Слушает, очень внимательно слушает, стараясь уложить в своей голове каждую деталь. Сначала глаз не сводит с этого мутного мужика, но во концовке всё равна начинает токмо оком бегать из стороны в сторону, силясь унять волнующие думы, а после и сам слоняться туда-сюда широкими шагами, будучи не в силах обуздать свои ноги.

К тому моменту, когда Кузьма кончает свой рассказ, немец уж чувствует себя выжатым, как лимон. Столько было сказанно, а вразумительного ответа о судьбе Тео он так и не услышал. Мужчина падает на стул рядом с рассказчиком и вопрошающе, даже несколько умоляюще, смотрит на него.

- А с Федькой-то что?

- Этого я не зн…

- Да как не знаешь, чертила?! Уж слишком много ты рассказал для человека, который ничего не знает, должно же быть хоть что-то. Где сейчас, к примеру, Вяземский, а?

- Афанасия Иваныча тоже нет. Под опалу попал он и… Всё на том.

- В опале значится, а что ж так? Неужто расскрылось дело, да и ты в таком случае почему ещё здесь? - вновь закипает Штаден и, вскакивая со своего места, впритык подходит к Кузьме. В великом желании просто убить этого, в край измучавшего его человека Генрих не знает куда себя деть и потому мечется, в который раз напарываясь взглядом на те самые грамоты, что собеседник так старательно сгрёб к себе поближе.

Вот тут-то и оно. Крепко ухватив Кузьму за предплечье и отодвинув его в сторону, Штаден хватает одну из бумаги и выходит на свет окна. Хозяин грамоты протестует и возмущается, пытается всеми силами отобрать её у немца, но тот поднимает бумагу над собой и, не обращая внимания на мужика, внимательно вчитывается в частые строки.

Грамота оказывается письмом, да не от кого-нибудь, а от пропащего Вяземского. Чем дальше Генрих читает, чем больше вникает, тем шире отверзается его око, да проясняется голова. Таперича всё встаёт на свои места и приводит его к долгожданному понимаю.

- Вот, так бы и сразу, голову ты мне тут морочишь, - дочитывая, молвит Штаден и, складывая письмецо, прибирает его себе.

- Это я возьму, пожалуй, а то мало ли какие люди бывают, а бумажка эта, как, верно и все остальные, преинтересного содержания, - поворачиваясь лицом к лицу с Кузьмой, ставит его перед фактом и, натянув посильнее капюшон, подходит к двери, да отодвигает затвор.

Мужик развивает рот и что-то уж было собирается сказать немцу вслед, да только Генрих опережает его.

- А ты не боись, но смотри мне… - и выходит вон.