- П-побойся Бога, п-п-пусти ум…

Не успевает договорить мужик, как Генрих в пару резких движений вновь задирает длань с зажатым в ней кинжалом к самой челюсти оного и, прижав лезвие как можно ближе, с усилие вдавливая его в, расползающуюся словно масло, влажную кожу, проводит поперечный надрез.

Разрез глотки отверзается во всей красе и голова откидывается назад, неестественно изгибаясь. Крестьянин не успевает произнести ни слова. Жизнь тут же меркнет в его заплывших раскрасневшихся очах и улетает из них не пойманной пташкой, пока из вскрытого горла продолжает хлестать тёмными реками густая кровь, марая рубаху мужика и руки его убивца.

Штаден отходит чуть в сторону, откидывая селянина на землю. Ещё какое-то время напряжённо тело убиенного бьёт судорога, дёргая остающие конечности в разные стороны, но и она вскоре утихает, давая безжизненному телу окончательно обмякнуть. Немец наклоняется к мёртвому и, вытерев об его одежды окровавленные руки, да осмотревшись кругом, подхватывает мужика подмышки, оттаскивая его чуть дале, в сплошные заросли разросшегося кустарника. К тому моменту как его найдут, Штадена здесь уже и в помине не будет.

Чуть пошатываясь из стороны в сторону, мужчина возвращается обратно и вновь заваливается на землю, утыкаясь в колени челом. Око рдеющее иссушенное, в рот как песка насыпали. Дойти бы до лошади, что носит на себе вьюк, в котором есть чистая вода, только вот сил у него нет на это, совсем иссякли. Вся плоть словно тряпичная кукла, набитая гнилой соломой. Держится на добром слове. Он не знает, что будет делать завтра. Куда поедет и к кому подастся.

Ночная мгла всё больше вьедается в округу, напуская глубокие, еле заметные в общей черноте мира, тени. Грузные морщины глубоко рассекают опечаленный лик мужчины. Ещё сильнее сгорбившись, он накидывает на главу капюшон и прикрывает веко. Получится ли у него уснуть? Вопрос сложный, но утро вечера мудренее.

Изъедая едкими мыслями всякие намёки на сон, Штаден будет очень ждать этого утра.

***

Словно белилами обливаются окружные просторы, оставляя от луны лишь дырявый серый блин, что всё также зиждясь над округой, растворяется вместе с меркнущими точками звёзд. Проснувшееся светило оглядывается, сметая своим пламенным взором остатки ночной темени, побуждая жизнь вновь возродиться и пойти своим чередом.

Помутневшее от усталости око Генриха распахивается в ответ огненному шару, но взаимной радости утра ему не выражает. На последок несколько раз моргнув чуть ли не скрипящим веком, мужчина поднимает голову и с хрустом разминает затёкшую шею.

Конь всё также весело рыскает поодаль, видимо, будучи полным сил, в отличии от своего хозяина. Совсем вчера Штаден запамятовал, что надобно скотину-то привязать. Но лошадина с поклажей на месте и то добро, и Бог с этим.

Разминая ноющую спину, мужчина окончательно отходит ото сна и, зевая, обращает свой лик в сторону, где-то предположительно расстилаются останки Великого Новгорода. Своей цели нигде, окромя как там, искать не приходится, и покуда не оставила его надежда лучше выдвигаться снова в путь. День предстоит не из лёгких.

Взявши жеребца под узды и, нечаянно резко потянув их на себя, мужчина чуть не сваливается со спины животины, вставшей на дыбы. Успевая только шумно выдохнуть, да не более чем охнуть, он прилегает к лошадиной шеи и, момент, уже несётся верхом вперёд, задевая расклешённые стволы тонких древ. Слава Всевышнему, конь ему попался изворотливый и не дурной, все встречающиеся препятствия он обходит смело и мгновения эти не становятся последними для Генриха.

В конце концов собравшись, мужчина перехватывает управление и дальше они движутся без происшествий. Выехав из леса приходится сделать круг, что бы не попадаться на глаза сельчанам. Не решаясь ехать по протоптанной дороге, Штаден откланяется от неё, хотя и продолжает ориентироваться по ней.

Когда Солнце добирается до своего зенита, мужчине до града остаётся всего ничего. Сразу углубляться в Новгород, али въезжать в него с когда-то главных врат очень опасно и необдуманно, потому, беря по мере приближения всё правее, Генрих решает осторожно пробираться по его окраине, изначально только выглядывая сложившуюся обстановку.

План, конечно, хорош, но на деле вскрывается то, что он забыл учесть какие именно дома составляют окраину города, а это - самые простые деревянные избы, которые при погроме Новгорода были сожжены едва ли не до основания и никакого укрытия дать ему эти остаточные огарки не способны. Натягивая посильнее капюшон, да получше запахивая своё предусмотрительно тёмное одеяние, мужчина не планомерно выдвигается глубже в город.

Отпускать коня на произвол судьбы Штадену больно не охота. Где он потом в ближайшей округе, случись что, сыщет себе подобного выносливого жеребца? Вот-вот. Потому, пройдя чуть дальше, он подыскивает неприметную, но целую избёнку и, заведя туда лошадь, привязывает как можно прочнее за торчащий из стены металлический крючок.

Дале мужчина продвигается длинными, однако редкими перебежками, исходя из кричащей необходимости. Выглядывая из-за соседних друг к другу зданий, он тщательно осматривается и выверяет каждый свой последующий шаг. Что бы никакой лишней веточки, никакого неожиданного камня или чего подобного вдруг не попалось ему под ногу и не выдало его присутствие.

Генрих не желает, тем паче, страшится даже представить какая участь ждёт его, ежели он не будет достаточно бдителен и попадётся. “Может будут долго пытать, силясь выудить какую-нибудь информацию. Подвергнут распятью, вывернут суставы, да так, что токмо по-звериному и можно будет передвигаться. Ногти вырвут вместе с мясом, ну и для большего извращения может выдерут оставшийся глаз, много ж среди опричников мастеров к подобному, а способов изувечить плоть и того поболе. А возможно смерть быстрее будет, просто-напросто сожгут али сварят заживо, делов-то”, - тяжело сглатывая вязкий ком, мыслит про себя Штаден.

“А Тео… Что же будет с ним, коли станет известно, что жива живёхонька его душа, да бродит себе преспокойно по свету?”, - задавшись этим вопросом, он вжимается спиной в стену очередного дома и, кажется, что при мыслии этой шея у самого своего основания удушливо рдееть, иссушая глотку, а во чреве болезненно мутит. Ой как мутит!

Выкинув хотя бы на какое-то время эти лихие помыслы из головы, мужчина улавливает чьи-то голоса и тут же заостряет на них слух, напрягаясь всем телом. Их обладатели, верно, далеча от Генриха, ибо слышно уж очень худо, а потому он позволяет себе чуть выглянуть из-за угла.

И вправду, поодаль от дома, за которым прячется немец стоят несколько человек, что облачены в чёрные одежды. Они о чём-то переговариваются, постоянно переходя на повышенные тона, но слышно всё равно скверно и от того вовсе не понятен Штадену их разговор. С такого расстояния и лиц их разглядеть не получается, но что-то подсказывает ему, что будь он хоть впритык к ним всё одно - не признал бы. Ведь ни с кем из опричнины, окромя самых приближённых к царю, он особо дружбы не водил. Разве что по пьяни, но это уж смысла вспоминать нет точно.

Оставив их, он скрывается за рядом стоящими остатками каких-то сооружение и, согнувшись в три погибели, пробирается далее. Раз мужчина наконец встретил кого-то, значится двигается он в нужном направлении. Стоит, конечно в обходную, двинутся чуть левее и, скорее всего, тогда он настигнет того, кто ему пригодится.

И верно, в этом Генрих не ошибся, по мере приближения к центру города людей становится всё больше и скрываться становится всё тяжелее. Передвигаться только перебежками становится вовсе невозможно. Слишком много глаз. Слишком много свидетелей к подобным, на самом деле странным со стороны действиям для человека, которому нечего скрывать.

Иногда, вжав подбородок в шею как можно сильнее и уставившись так старательно в землю, ему приходится проходит очень близко к встречающимся, чуть ли не сталкиваясь с ними плечами. В такие моменты душа его, кажется, едва ли не покидает тело, а нутро замирает молчаливо и чутко прислушиваясь к обстановке.