Окинув особняк быстрым взглядом и взойдя на его широкое крыльцо, Генрих оборачивается своим ликом к Алёне.

- Ну что ж ты там стоишь, как вкопанная? Иди ко мне, - приставляя ладонь к устам, громко молвит мужчина, а жена, наконец оторвав взгляд от дома и взывая к мужним словам, направляется в его сторону.

Взявшись за руки, они вместе отворяют двери их личной обители и те легко поддаются, будто сами собой распахиваясь створками внутрь, без приложения какой-либо силы.

- Да, работы тут ещё намеренно, - отзывается Штаден, осматриваясь кругом.

- Потому так дёшево вышло? - испрашивать в ответ Генриха Алёна.

- Не токмо этим он так вышел, дорогая. Говорят, предыстория у особняка плохая. Мол, с характером домишко, не уживается в нём никто.

Алёнины бровные дуги боле округляются, да летят вверх, аки пара пташек, вся она навостряется и обращается в один сплошной вопрос.

- Что, даже ни одной неупокоенной души не бродит здесь по коридорам? И никто из проживавших не умер ужасной смертью, не сбросился-то с этой высоченной крыши, тем паче, даже не повесился на этих-то крепких балках под потолком? Всего-то байка обо вредной избушке?

- Верно, чудно получается! - подхватывая её на руки восклицает Штаден, улыбаясь всё шире.

- Ну это-с ничего, мы ох как заживём и обязательно приструним его, - прижимая ближе к себе жинку, да расцеловывая её румяные ланиты, приговаривает он.

Алёна покрепче обхватыет шею, да плечи мужа и, заливисто смеясь, всё заглядывает ему в одно единственное око. А оно лучистое, светлое-светлое такое, почти прозрачное. С тёмным, разливающимся озерцом где-то на самой глубине своей, что как-то не весело обрамляет мужий взор. Алёне бы окунуться глубже, посмотреть на это недоброе озеро поближе, угадать тихий плеск печали, да шибко глух он для неё сейчас, никак не достать. Лишь смотреть и лелеять надежду, чтобы позже смочь прикоснуться к этой гудящей тоске и, может быть, тогда утешить её, но не сейчас.

***

Май уж буйствует по улицам, задорно рассекая озеленившиеся кроны древов, да высокую траву тёплыми порывами ласкового ветра. Прожигающий зной ещё не обуревает всё вокруг, но земля уже вдоволь прогрета и готова к повсеместному засеву. Всякие букашки шумно копошатся в зарослях, а люди наполняют своим присутствием каждую улочку, занимаясь своими делами, да чаруя взглядами, совсем мимолётными, а может и глубоко задумчивыми, проплывающий мимо поднебесный мир.

В углу небольшого пыльного помещения зоркие зеницы женщины углядывают пару одинаковых чёрных шкафов, чуть потёртых, но с таким симпатичным посеребрением по рамкам деревянных створок, что смотреть на что-то иное из представленного хлама уже не хочется.

- И вот это ещё вынесите, пожалуй, всё на том, - подытоживает вслух Алёна, да отсчитав деньги за выбранные вещицы, выходит прочь.

Ещё один покинутый дом в округе и выставленный на распродажу, был теперича посещён ею. А дело-то оказалось примечательно полезным. Коли не слуг отправлять, а самой в скучный поздний час влезть на коня и отправиться выбирать разные безделушки для одиноких зал, да покоев, уже любимого, но покамест пустующего дома. Порадовать душу, занять этим голову.

Хотя, по правде говоря, делать ей этого не стоит уж. Не ошиблась она в своих ощущениях, это счастие, конечно, но с шибко быстрорастущим животом рассекать улицы верхом всё же не следует. Она сама это понимает, тем паче Генрих очень волнуется за неё, обхаживая будущую мать со всех сторон, но никак девушка не может отказать себе в полной свободе движений, пока это вообще возможно.

Покуда прикупленное добро заканчивают водружать по телегам, баронесса, вступив ногой в стремя, забирается на свою ясноокую Матрёну и, похлопав её пару раз по шее, да шепнув несколько фраз, направляет кобылу на нужную дорогу. Та бьёт своим пышным хвостом из стороны в сторону и фырчит всё, мотает главой туда-сюда, копытом стучит, то и дело останавливаясь.

- Ну ничего, голубушка моя, чуть-чуть осталось, - спокойным тоном приговаривает Алёна, поглаживая кобылку, и крепче берёт её под узды.

Объехав окраину близлежащего града, делегация из возниц и лошадей выбирается на загородную тропу, а там, проехав с час другой, въезжает в хозяйский двор. Передав Матрёну на руки конюшим, да проследив за разгрузкой вещей, женщина направляется в дом. Уж очень ей хочется покичиться прикупленными обновками.

Обходя весь первый этаж Алёна не находит мужа и по наставлению недавно нанятого коридорного, имя которого она все никак не может запомнить, направляется выше. Второй этаж особняка оказывается также не удостоенным присутствием Генриха. В длинных коридорных закоулках третьего этажа его тоже не находится.

Дойдя до двери супружеской опочивальни девушка отворяет её, в самом деле надеясь найти там Штадена и узреть не привычную картину, но чуда не происходит. Несмотря на имеющуюся таперича мебель, вещи её благоверного все также одиноко покоятся в углу, будучи не разобранными с самого приезда. Он сам не спешит их разобрать и ее руки тоже никак не дотягивается. Сверля очами поклажу, Алёна сводит свои тонкие брови на переносице в слегка грустном выражении и вновь выходит в коридор. Прикрыв дверь и наклонившись немного вбок к стене, чуть дале она замечает другие распахнутые покои. Ну конечно.

Надобно было сразу идти сюда. За последние пару недель Генрих крепко прикипел к стенам именно этой опочивальни, спасибо Господи, что хоть не ночует там. Мимо пройти спокойно не может. Ухватится взором за эту несчастную дверь и немигаючи смотрит. Видно ждёт, что кто-то откроет её изнутри, да выйдет на свет божий. Но этого из раза в раз отнюдь не происходит. Зайдёт и, приставив табуретку к окну, глядит куда-то вдаль.

Вот и сейчас, аккуратно, стараясь не нарушить вязкую тишину этого чуть ли не скорбного места, Алёна подходит и, оперевшись о дверной косяк, наблюдает ту же самую картину. Её муж, сгорбившись, сложив руки на подоконнике и спрятав в них голову, сидит у распахнутого окна. “Небось спит”, - думается ей.

Медленно, выверяя каждый свой шаг, она подходит ближе и укладывает длани свои к нему на плечи. Генрихово око тут же отверзается. “Ошиблась значится”. Женщина наклоняется к мужу и, устроившись щекой на его светловолосой макушке, приобнимает мужчину.

- Ну..? - несколько пространно спрашивает она его невесть о чём.

- Не могу я, Алён, - через какое-то время негромко отзывается Штаден, чуть оборачиваясь к ней.

- Так не можится мне, что чую душу отдать могу.

- Господь с тобой, родной мой, - молвит в ответ ему жена, да заключает его худощавое лицо в свои ладони.

Сколько уж раз они поднимали этот вопрос и меж друг другом, и про себя, а к единому решению прийти так и не могли. Их обоих продолжали одолевать разные сомнения и страхи какие, а меж тем Алёна продолжала наблюдать, как любимого её съедает тоска. Проходу ему не даёт и сдавливает день ото дня всё сильнее в своих тисках, совсем отрекая от нормальной жизни. Сердце её каждый раз сжималось в один болезненный ком, а грудь сдавливало от мыслии, что придётся отпустить Штадена назад в эту яму бесовскую, откуда он может и не вернуться. Однако наблюдать этот общий мужий упадок было не менее тяжело и приходится решать хотя бы для себя.

- Угадать будущее нельзя, но раз надо ты поезжай, дорогой, мне ведь смотреть-то на тебя уже страшно, - еле касаясь перстами бледной кожи генрихова лица, да переступая чрез себя молвит как можно более заверительно женщина, опосля примыкая устами к челу мужа.

Тот молчит и Алёна не может наблюдать сквозь прикрытые веки его несколько потерянного и удивлённого выражения лица. Он накрывает её руки своими и, сжав их покрепче, отнимает от собственных серых ланит, да прижимается к ним пообкусанными губами. После вскакивает с едва не полетевшего от этакого порыва стула и, судорожно просияв ликом своим, благодарно смотрит на жену. В иступлении крепко обнимает Алёну на прощание и покидает её, не проронив ни слова больше.