— Подержать бы такое хоть в руках, — мечтательно проговорила Лейла. — Небось мягкое. А я ведь у себя дома не последняя ткачиха была. До сих пор пальцы помнят…

А ещё Цальмхаафен славился своими вышивальщицами. Шили и по шерсти, и по льну, и по заморскому шёлку, а ещё делали гобелены — да такие, что с трёх шагов не разберёшь, вышивка это или краской намалёвано. Бродяжка рассказывал, что ему доводилось слышать, будто у князя был плащ весь сплошь в цальмхаафенском узорном шитье — золотой и серебряной нитью да жемчугом. Якобы плащ этот делали ещё для прадеда последнего князя, когда тот собрался жениться на заморской царевне — и вышивка с тех пор нимало не потускнела, и даже ни одна жемчужинка не потерялась.

— Поучиться бы у них, у мастериц у этих, — жалобно вздохнула Лейла. — Небось не отказали бы, чай, тоже в этом деле малость смыслю — да разве ж туда попадёшь…

— А ты не зарекайся, — посоветовал Бродяжка. — Ты разве знаешь, каким боком жизнь повернётся?

Лейла пожала плечами. Мать тоже всегда говорила, что загад не бывает богат, но в такое верилось мало.

Прошёл ещё день, и Лейла почти уверилась: всё обойдётся. Может, и тогда все её тревоги были зряшные? Бабьим-то умом разве сообразишь, быть беде или не быть!

Но когда Лейла задала этот вопрос Бродяжке, тот только покачал головой.

— Нет, беда будет. И очень скоро.

Бродяжка как в воду глядел. Разговор этот у них был, как водится, на ночь глядя, а наутро оказалось, что десяток человек из лагеря как корова языком слизнула. Летард с воеводой ходили мрачнее тучи.

— Сбежали, значит — ну и скатертью дорога! — отрубил наконец Летард. — Крысы!

Воевода промолчал, только ещё сильнее нахмурился. Лейла видела, что он не совсем ещё твёрдо держится на ногах — но уговорить его отлежаться ещё пару деньков в землянке не мог бы никто, даже Летард. По несколько раз в день он самолично обходил весь лагерь дозором — и упустить десять человек для него было почти что смерти подобно. Понимали это и все остальные.

Ничего удивительного, что когда наступила ночь, Лейла не стала ложиться. Лагерь казался затихшим — но Лейла была почти уверена, что спать никто не спал. Воевода не спал уж точно.

Неизбывная тревога, копившаяся несколько дней, пиявкой присосалась к сердцу. Повинуясь ей, Лейла цепенела в бессонном бдении, уставившись в огонь невидящим взглядом воспалённых глаз.

Не спал и Бродяжка. Он сидел у огня с лютней — впервые с того дня, когда воевода казнил Рогира и Годвина — но не играл, а лишь задумчиво трогал пальцем то одну, то другую струну. Постепенно Лейле стало казаться, что звуки долетают до неё через водную гладь — замедленные, гулкие, густые, как кисель.

— Ты бы ложилась.

Лейла мотнула головой.

— Не могу. На сердце неспокойно, хоть убей.

— И у меня неспокойно. И у воеводы, и у Летарда. Беда идёт — не остановишь. А ты всё-таки ляг. Нескоро ещё сможешь выспаться.

Подчиняясь, Лейла вытянулась на уже ставшем таким привычным ложе из еловых веток. Бродяжка сам укрыл её вконец износившейся шалью и заботливо подоткнул края.

— Ну вот, так-то лучше.

Лейла думала, что глаз не сможет сомкнуть — но мир вокруг смазался и поплыл, едва её голова коснулась твёрдой, как камень, тряпичной скатки, всё это время заменявшей девушке подушку.

Сквозь подступающий сон Лейла слышала голос Бродяжки:

— Засыпай. До рассвета осталось чуть-чуть,

Ты устала, и надо поспать.

Уходи в царство снов, обо всем позабудь,

И душа перестанет страдать.

Лунный свет из окна на холодных камнях

Потускневшим блестит серебром…

Засыпай, пусть уйдут от тебя боль и страх,

И неважно, что будет потом.

Пусть приснится тебе голубая река,

Кони в сумерках на берегу,

И дорога, что лентой уходит в закат —

Я чудесный твой сон сберегу.

Не тревожься, пусть снятся тебе острова

Из цветов в океане травы,

Пусть сплетаются в песню простые слова —

Песню леса и новой листвы.

Я вплету в твои сны отражения звезд

Из серебряной чаши с водой.

Ты пройдешь по дорогам видений и грез,

Что волшебной встают чередой.

Но светлеет восток, и исчезла луна,

Гаснут звезды в небесной дали.

Скрип замка разобьет мир волшебного сна.

Просыпайся, за нами пришли…

Металлический лязг и крики грубо вторглись в сон, прервав его резко, словно пощёчина. Лейла открыла глаза.

Вокруг плясали языки пламени. Горел кухонный навес, горели крыши землянок. Лейла кубарем скатилась с постели. Бродяжка — следом за ней, держа на руках Виту.

— Бежим к реке! — закричала Лейла. — Давай руку!

— Лейла, стой!

Пальцы Бродяжки стиснули ей плечо с неожиданной силой.

— Слушай сюда, — приказал он. — Хватай Виту и беги! Ты меня поняла?

— А ты?

— Я тебя найду… потом.

С этими словами Бродяжка оттолкнул от себя Виту, судорожно вцепившуюся в его рубаху. Лейла подхватила девочку. Та царапалась и пыталась лягаться. Прижав ребёнка к себе, Лейла опрометью кинулась к знакомой тропинке. Скорее!

Ветка орешника упруго хлестнула по лицу, едва не выбив глаза, и в тот же миг за спиной послышались крики и грохот стали о сталь. Боги, сохраните! Лейла бросилась на землю, закрыв собой Виту. Та силилась вырваться. Лейла пригнула ей голову к земле и сама распласталась как можно незаметнее.

Крики раздались снова, на этот раз совсем близко к её убежищу, и земля задрожала от тяжёлого топота ног. Лейла зажмурилась, плотнее утыкаясь носом в прелый мох. До её слуха донеслись слова, но чужие, бряцающие, как железо. В последний раз звуки этого языка Лейла слышала давным-давно — когда почти точно так же пряталась в погребе, а в родной избе бесчинствовали северяне.

Так это не бунт! Северяне в их лагере, северяне нашли-таки воеводу, который столько им досаждал! Что бывает с теми, кто оказывается у них на пути, Лейла знала слишком хорошо.

«Бежать!» — взвыл в Лейле обезумевший зверь, царапаясь изнутри когтями. Бежать, бежать как можно скорее — отползти назад, в самую темень, и быстро-быстро, где пригибаясь, где на карачках бежать отсюда, пока северяне заняты солдатами Бенегара! Лейла стиснула зубы, принуждая остатки разума снова взять верх. Бежать нельзя. Не сейчас, когда северяне так близко. Пусть пройдут мимо… на локоть… на пол-локтя…

Теперь пора! Не давая себе опомниться, Лейла одним прыжком подняла непослушное, не желающее подставляться под копья тело и в три шага перебежала до ближайшего шалаша, который каким-то чудом огонь обошёл стороной. Совсем рядом двое северян вздели на копья одного из солдат воеводы. Ещё один таращился на пожар выпученными, остекленевшими глазами, роняя с губ кровавую пену — из груди у него торчало древко сулицы, а по бревенчатой стене землянки, к которой он привалился, тянулся кровавый след.

Вот она, тропинка! Скользя по утоптанной глине, Лейла скатилась вниз чуть ли не кубарем. Слава богам, лодки были целы. Девушка принялась отвязывать одну из них, моля небо, чтобы Вите не взбрело в голову кинуться прочь.

— Садись! Да скорее же!

Ледяная осенняя вода резала ноги, словно ножом, но Лейле было не до того. Тяжёлая лодка неохотно качнулась раз, другой, снимаясь с песчаного дна — и, почуяв под собой течение, споро поплыла к самой стремнине. Лейла встала на цыпочки, в последний раз выглядывая в лодке Виту — и вдруг ощутила у горла холод остро заточенной стали.

— Ну здравствуй, сестрёнка!

***

Андрис волок её за собой, как козу на верёвке, намотав на руку косу — нарочно потуже, словно желая вырвать её у Лейлы из затылка. В таком положении не шибко удобно приглядываться, но Лейла видела, что бой всё идёт и идёт. И, кажется, северян было много больше, чем людей воеводы.

— Лейла!

Девушке показалось, что это кричал Осберт. Андрис побежал было, волоча за собой сестру, но между ними и Осбертом встал ещё один старый знакомец — Альвин.

— А со старым другом на радостях обняться, а? — подначил он Осберта, наставляя на того копьё. Осберт отвёл удар. Последнее, что успела увидеть Лейла, — Альвин осел на землю, залившись кровью, но на Осберта со спины насели ещё двое.