========== Княжеский воин ==========

«Иди на голос, Лейла. Иди на голос».

Она шла на голос — там, где могла идти. Чаще приходилось ползти — обдирая ногти и колени, оскальзываясь на покрытых слизью камнях, хватая ртом спёртый пещерный воздух, тщетно вглядываясь в окружавший её кромешный мрак. Тьма давила на ставшие бесполезными глаза — такая густая, что нельзя было разглядеть собственную руку, даже поднеся её вплотную к лицу.

Хоть бы факел какой, или свечу, или хотя бы лучину — что-нибудь, способное породить хоть один лучик света! Но света не было. Единственное, что бросало вызов бесконечной ночи — это раздающийся где-то впереди голос, на который ей надо было идти.

«Только не умолкай!» — мысленно взмолилась Лейла, поскользнувшись в очередной раз и распластавшись на полу — чего? Лаза, туннеля, коридора? Что она будет делать, если последний путеводитель оставит её?

Но голос и не думал умолкать. Сильный и звучный, он упорно звал Лейлу вперёд.

Знать бы только, вперёд — это куда?

***

Город был взят ещё полгода назад. Тела князя и двух его сыновей вывесили на всеобщее обозрение под шпилем надвратной башни, и они висели там до тех пор, пока вороны и непогода не совлекли с костей последние клочки плоти. Жители окрестных деревень ждали, что вот-вот над стенами взовьётся пламя, но предавать древнюю столицу огню захватчики не спешили. Вместо этого город стал отстраиваться — с такой быстротой, на какую только были способны согнанные со всех концов страны каменщики.

Брат Лейлы тоже должен был быть там, но удача в кои-то веки повернулась к нему лицом. Как ему удалось сбежать — Лейла не спрашивала. Когда Андрис ввалился в дом, бледный, как мертвец, и приказал: «Собирайся!», она подчинилась без лишних вопросов. С двумя узлами, по одному на каждого, они бежали ночью, как воры. На вопрос Лейлы о том, куда же они направляются, Андрис загадочно ответил: «В леса».

И снова Лейла покорилась, предоставив всё воле и разумению брата. Брат умный, куда умнее большинства людей, которых знала Лейла: мало того, что Андрис был мастер по камню, часто уезжал в город, а два лета назад ездил в столицу строить дом тамошнему сильному человеку — он мог даже читать по-писаному, если буквы были достаточно большими, и, подписываясь, ставил не крестик, а выводил своё имя полностью. Если бы не Андрис, Лейла и понятия не имела бы о том, откуда взялась эта напасть — странные северяне, не говорящие по-человечески, а только болтающие между собой на каком-то птичьем языке. Оказалось, что война шла уже давно — только Лейла, живущая в своём мире, ограниченном кухонной печью да огородом, ничего об этом не слышала. Андрис говорил, что северяне пришли откуда-то издалека, за тысячу лиг, и что сначала они забирали себе другие земли, а теперь вот дошло дело и до них.

Зачем северянам понадобилось столько земли и почему для этого нужно было затевать войну, объяснить не мог даже Андрис, и Лейла пребывала в недоумении. Ладно бы они эту землю пахали и растили на ней хлеб, как все добрые люди, — так нет же, им это, похоже, без надобности. Старики говорили — Лейла слышала собственными ушами — что северяне идут к морю, туда, откуда на кораблях увозят хлеб, а назад привозят богатые товары. Верить этому или нет, Лейла не знала. До моря было далеко — дальше, чем до соседнего села, дальше даже, чем до столицы, и что там делать честному человеку, Лейла не представляла. Да и корабля она никогда в глаза не видела — если, конечно, не считать речных лодчонок, на которых деревенские переплывали на остров, где водилась прорва синей ягоды. Врут, наверное, старики.

Зачем идти в лес, Лейла поняла и без Андрисовых объяснений. Пожалуй, сама она сделала бы ноги ещё раньше — уж больно страшно стало в округе после того, как князь, которого обложили в столице, как барсука в норе, всё-таки открыл городские ворота. В их деревню уже два раза наведывались конники — много ражих парней на сытых лошадях и с железными пиками. Лейла, не помня себя, пряталась в огороде, в выкопанном братом тайном погребе, слушая, как в доме летит с полок посуда и переговариваются на своём непонятном языке налётчики. Да что посуда — миски-то с кружками дело наживное, а вот то, что скотину увели — беда так беда. Корову свою Рыжуху Лейла любила, даже разговаривала с ней, как с человеком, а перед дойкой всегда разводила ей курево от мошки и подмывала вымя тёплой водой. Когда к скотине с добром, и она отвечает тем же. Разумной, ласковой Рыжухи было жалко до слёз, да и без молока приходилось туго — ни тебе маслица, ни простокваши забелить похлёбку, да к тому же Лейла молоком, случалось, и приторговывала. Кур тоже забрали и всех поросят — а ведь Лейла любовно откармливала их парными отрубями и брюквой! При мысли о том, что её поросят сожрёт северянская солдатня, хотелось реветь белугой.

Да что поросята! Лейле ещё повезло — оба раза её убежище осталось необнаруженным. А вот подружку её, смешливую черноволосую Майю, северяне нашли — и учинили с ней такое, что и сказать-то язык не повернётся. А в деревне по соседству, говорят, сожгли заживо целую семью — мать и троих ребятишек — за то, что женщина не пожелала отдать последнюю козу. Козу всё равно забрали, а хозяйку с детьми втолкнули в дом, заложили дверь снаружи, да и подожгли с четырёх углов. Лейле рассказала об этом соседка, а той — ещё кто-то. Такие вот дела теперь творились, и когда всему этому конец — можно было только гадать.

Поэтому Лейла была только рада сбежать куда подальше — хоть бы и в лес, туда северяне авось не полезут. В конце концов, лес — ну что лес? Чай, не омут, не потонешь. Лес, он ведь, глядишь, и прокормит — где грибами, где ягодой, а Андрис при случае, может, и дичи добудет. Пока лето, можно жить и в землянке, а к осени они срубили бы себе какой-никакой домишко. С топором да долотом Лейла обращаться умела не хуже брата. Ничего, и в лесу прожить можно.

Они с братом шли всю ночь, а потом ещё весь день — поначалу чуть ли не ползком, перебежками, пугаясь каждого куста, но потом осмелели. За неполные сутки отдохнуть пришлось только один раз — когда на пути попался чистый холодный ручей, из которого можно было напиться и набрать воды про запас. А затем — снова в путь, по лесному бездорожью, потому что проторенных троп Андрис старательно избегал. Лейла ступала за братом след в след, ожесточённо отмахиваясь от комаров и звучно хлопая себя по голой шее. Когда обычный лесной полумрак сгустился, а вершины деревьев зазолотились, Андрис бросил свой тюк на землю и скомандовал:

— Спать!

И Лейла тут же уснула на жёсткой сырой земле — так крепко она не спала и дома возле печки. Уж на что она привычна к работе, кажется — хоть в соху пряги вместо лошади, а побегай-ка цельный день по лесу, да ещё с узлом за спиной — все ноги собьёшь да спину наломаешь. Сон обволакивал её, затягивал, как трясинная подушка на болоте, куда она, бывало, ходила за клюквой, и уже померещились родные бревенчатые стены, и мама — живая-здоровая, как будто не схоронили её ещё четыре зимы назад — сидела, улыбаясь, возле огня…

— Поднимайсь! — проревело над ухом, и Лейла почувствовала, как сильные руки хватают её, точно тряпичную куклу, и рывком тянут вверх. — Кому говорю!

Грубо оборванный сон уходил медленно, по капле, и голова у Лейлы гудела, точно литой колокол. Перед ослеплёнными огнём глазами расплывались два неверных силуэта.

— Кто такие? Чего здесь забыли? — спросил второй голос, не такой рявкающий, как первый, и вроде бы моложе.

— Мы ничего… мы на ночлег! — это уже брат. Голос хриплый со сна и дрожит, как заячий хвост. — Мы плохого не делали!

— На ночлег, говоришь, — в грубом голосе прозвучали недобрые нотки. — И с чего же тебе посередь леса ночевать охота припала?

— Мы… мы, м-мы, м-мы…

— По-моему, врёшь ты, братец, — второй заговорил с лаской, от которой волосы у Лейлы встали бы дыбом, если бы не были плотно стянуты в косу. — Разнюхать пришёл, где прячемся? Ну так плохой из тебя подглядчик вышел, голуба моя. Совсем никудышный.