Тот послушался, и Лейла насыпала ему полные горсти голубицы. Бродяжка попробовал одну ягодку — и тихонько засмеялся:

— Это что, нектар?

— Нет! — ответила Лейла, счастливая его радостью. — Это голубица! Спелая — аж шкурка сходит! Ешь, пока не раскисла!

Кто-то подёргал Лейлу сзади за подол. Девушка обернулась — и увидела Виту.

— А тебе сейчас в миску насыплю! — весело пообещала она. — Угощайся, сколько влезет!

Голубицы оставалось ещё порядочно, и Лейла призадумалась, что же с ней делать. С мёдом сварить не выйдет: мёда нет. Киселя тоже не сделаешь. Просто отжать сок — жалко: уж такие ягоды крупные, с налитыми боками, одна к одной.

Лейла вспомнила про воеводу, которого всё ещё трепала лихоманка. Пожалуй, надо бы снести ему. С такой ягоды и у здорового сразу прибавится сил. Да, это она верно придумала. Воевода, пожалуй, сейчас не прогонит. Только вот Летард…

Как уж повелось, Летард был не в духе.

— Чего тебе? — огрызнулся он, выглядывая из-за приоткрытой ровно на ладонь двери и буравя Лейлу неприветливым взглядом.

Лейла, как щит, выставила вперёд лукошко с ягодами.

— Я вот — воеводе полакомиться…

— Иди-иди отсюда, — тряхнул головой Летард. — Не до тебя сейчас.

— Летард?

Голос был слабый, звучал чуть слышно, но не узнать его Лейла не могла. Воевода живой! И не бредит уже!

— Летард, кто там пришёл?

— Это я, воевода! — крикнула Лейла, не давая Летарду раскрыть рта. — У меня для тебя гостинец!

— Лейла? Летард, пусти её!

Летард посторонился неохотно, давая Лейле ровно столько места, чтобы протиснуться в землянку боком, но той было не до его грубиянства.

Воевода лежал на постели, укрытый Летардовым плащом, и даже в неверном свете лучинки было видно, какой он тощий и слабый после болезни — рёбра под рубахой проступали, как у заезженной лошади. Рубец на лице багровел, обещая оставить после себя белый широкий шрам. Ввалившихся щёк не видно за мягкой светлой бородой, а вот виски — как есть две ямины. А уж бледный — будто сроду солнца не видал. Бродяжку сейчас рядом поставить — и тот небось на вид покрепче покажется.

Спохватившись, что разглядывает воеводу слишком уж долго, Лейла поспешно отвела глаза и уставилась на собственные ноги.

— Ну что ж ты? Садись, — пригласил воевода, и Лейла с облегчением услышала, что голос у него звучит приветливо. Значит, не досадила, хоть и пришла незваной. Сесть, правда, было некуда — только на воеводину постель, и Лейла умостилась на самом краешке, стыдливо подобрав юбку и ощущая, как щёки полыхают пожаром.

Наверное, воевода понял, что вконец засмущавшаяся Лейла теперь не заговорит, даже если занести над её головой меч, поэтому спросил сам:

— А гостинчик-то, говоришь, где?

— Ой, правда! — Лейла закраснелась ещё гуще. — Да вот же он, воевода — смотри!

— Хороша голубица, — улыбнулся воевода. — А ты сама ела?

Лейла закивала. И почему воевода не спешит брать у неё туесок?

— Так ягодой-то — угостишь? — глаза воеводы лукаво блеснули.

Тут Лейла поняла, чего он хочет, и вспыхнула до корней волос. Ну воевода, ну удумал! Раз болеешь — так что теперь, дитя малое из себя строить?

Дрожащими пальцами Лейла взяла одну ягодку и вложила воеводе в губы. Потом ещё и ещё. Десяток ягод спустя Лейла не выдержала и утвердила лукошко понадёжней — в изголовье постели.

— Пойду я, воевода, — прошептала она, не в силах поднять на него взгляд.

— Что ж, иди. Благодарствуй за гостинец.

— Ты благодарствуй, воевода — что не погнал.

Воевода ничего не сказал, только вздохнул — но Лейла поняла, что слова пришлись ему не по нраву.

— Чем я перед тобой оплошала, воевода?

— Ничем ты не оплошала. Только меня звать по-другому.

«Бенегар», — хотела вымолвить Лейла, но не успела. Снаружи донеслись какие-то выкрики. Слов было не разобрать, но крик приближался, а с ним — хохот и пьяное пение. Лейла вскочила.

— Сиди здесь! — в один голос велели Летард и воевода.

— Да как вы не понимаете? — закричала Лейла. — Там же Вита, там же Бродяжка! Пустите!

Она готова была оттолкнуть Летарда, даже ударить его, но тот посторонился сам. Лейла выбежала из землянки и опрометью кинулась на голоса.

Ни с Бродяжкой, ни с Витой, по счастью, ничего не сделали — их вообще поблизости не было. В самой серёдке лагеря, у главного кострища собрались человек десять. Двое изо всех сил махали пучками веток, раздувая огонь, так что искры летели во все стороны.

Подойдя поближе, Лейла увидела, что возле костра свалены три бараньи туши и какой-то шевелящийся мешок. По доносившемуся гоготанью Лейла поняла, что в мешок запихнули живых гусей. Было ещё несколько мешков, пузатых и не очень — те молчали. Да ещё два бочонка. У одного была выбита крышка, и, судя по тому, как у парней заплетались языки, к бражке они успели приложиться изрядно.

— О, Лейла пришла! — с пьяной радостью заорал кто-то. — На-ка вот, пей — бу-ушь весёлая… как мы.

— Где вы это всё взяли? — силясь придать голосу твёрдость, спросила Лейла.

— Где взяли — там уже нет! — хитро улыбнулся Андрис, тоже от души хлебнувший вина и потому зарозовевшийся, как маков цвет. — Что стоишь — милости прошу… к шалашу…

Слово «шалаш» так развеселило Андриса, что он зашёлся в пьяном хихиканье.

— Что здесь за безлепие?

Голос Летарда прозвучал среди пьяных воплей, как труба. Парни замерли.

Летард обвёл глазами происходящее. Широкое обветренное лицо окаменело от ярости.

— Воровать? Крестьян грабить?!

— Тихо.

Воевода вышел на свет — в одних портах и рубахе, босой, но при мече. Он медленно обвёл взглядом всё вокруг.

— Летард!

Летард с готовностью подошёл. Воевода вполголоса сказал ему несколько слов — Лейла не расслышала, что именно, но Летард отрывисто кивнул и зашагал прочь.

— Баранина, значит? — миролюбиво спросил воевода.

Стоявшие у костра парни кивнули.

— А гусей жирных отобрали?

Снова кивки — теперь уже поуверенней. Приободрились.

— А там что? Зерно?

— Пшеница, воевода, — осклабился Андрис. — Самая что ни на есть отборная — чистое золото! В ладони набери — прямо светится!

— А что в бочонках, я уж и сам вижу.

Солдатня довольно гоготнула.

— Кто ж тут такой добытчик будет?

— Я, воевода! — Андрис выступил вперёд, раздуваясь от довольства, как бычий пузырь. — Я, значит, добытчик и есть!

— Под себя-то всё не греби! — оборвал его ражий детина с нечёсаными волосами и рытвинами на щеках. — Вместе дело обделали!

Воевода всмотрелся в оспяное лицо.

— Ты ведь Рогир будешь?

— Да, воевода, — ощерился тот в улыбке, в которой не хватало половины зубов. — И как ты все имена помнишь!

— Рогир, Андрис, а ещё кто?

— Я! — выскочил вперёд тощий парень, костлявый и юркий, как угорь. — Я Годвин!

— Знаю.

— Воевода-батюшка! — осмелел Рогир. — Ты бы это… наградил, что ли? От щедрот-то! Всему твоему отряду пожрать притащили!

— Награжу, — пообещал воевода. — По заслугам награжу.

Лейла тихонько охнула и зажала рот ладонью.

— Рогир!

Тот с готовностью выдвинулся вперёд.

— За грабёж и насилие я, Бенегар, княжеский воевода, приговариваю тебя к смерти.

Несколько голосов сдавленно охнули. Лейле помстилось, что Рогир сейчас задохнётся — так страшно выпучились у него глаза и зашевелились губы, словно ему не хватало воздуха. Отпрянув от воеводы назад, он обвёл всех диким взглядом, готовый вцепиться в глотку кому угодно — хоть родной матери, окажись она сейчас между ним и свободой — и вдруг бросился бежать.

Но бежать было некуда. За спиной Рогира, как тень, вырос Летард, а за Летардом стояли человек десять верных воеводе воинов — каждый с обнажённым мечом в руке.

Воевода вытащил из ножен собственный клинок.

— На колени!

Рогир затравленно оглянулся и, убедившись, что спасения нет, плюнул, едва не попав воеводе на ноги:

— Да будь ты проклят, собака! Убивай!