ОДЕЖДА ЧИСТАЯ. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПОКИДАЛА ДОМ ДО МОЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ. ТЫ, КОНЕЧНО ЖЕ, НЕ СТАНЕШЬ МЕНЯ СЛУШАТЬ И ВСЁ РАВНО УЙДЁШЬ. ПОЭТОМУ, КОГДА БУДЕШЬ УХОДИТЬ, НАДЕНЬ МОЮ КУРТКУ. НА УЛИЦЕ СЛИШКОМ ХОЛОДНО.

Я сделала паузу, сжимая пальцами записку и не в силах подавить улыбку. Как только прочитала приказ оставаться в доме, я поняла, что уйду при первой же возможности. И, судя по всему, Броди тоже это знал. Мой взгляд метнулся к куртке, лежащей рядом с моей одеждой. Она была тяжелой и слишком большой. И в ней будет тепло. Потому что на улице слишком холодно для той одежды, в которой я вчера вышла из дома.

Неужели это было только вчера?

Мне казалось, что я пробыла здесь несколько дней.

Я продолжила читать записку.

КОФЕ ГОТОВ, В ХОЛОДИЛЬНИКЕ ЕСТЬ ПРОДУКТЫ, В ТОМ ЧИСЛЕ ОСТАТКИ ТЫКВЕННОГО ПИРОГА, ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ ЕГО НА ЗАВТРАК. У МЕНЯ НЕ ТАК МНОГО ТРАДИЦИЙ, НО ОДНА ИЗ НИХ — ЭТО ЕСТЬ ТЫКВЕННЫЙ ПИРОГ НА ЗАВТРАК ПОСЛЕ ДНЯ БЛАГОДАРЕНИЯ.

Вот оно. Маленькая частичка его самого. Праздничная традиция, хотя он говорил, что у него их нет. Я подумала о парне, который ест холодный тыквенный пирог в холодном одиноком доме.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОПЯТЬ ВСТРЕТИТЬСЯ С ТОБОЙ БУДЕТ НЕПРОСТО. НО ЗНАЙ, ЧТО Я ГОТОВ БОРОТЬСЯ ЗА ТЕБЯ, УИЛЛОУ. ДАЖЕ СЕЙЧАС, КОГДА ПИШУ ЭТИ СТРОКИ, Я ВСЁ ЕЩЁ ЧУВСТВУЮ ВКУС ТВОЕЙ КИСКИ НА СВОИХ ГУБАХ, И МОГУ СКАЗАТЬ, ЧТО ЕЩЁ НЕ УТОЛИЛ СВОЮ ЖАЖДУ.

От последней строки у меня задрожали колени. Я хотела скомкать листок и выбросить его — а вместе с ним и свои чувства к Броди — но быстро одумалась и разгладила записку. Затем оделась и положила записку в карман куртки Броди.

Я спустилась по лестнице. При дневном свете дом выглядел по-другому. Он был таким же красивым, во все окна светило солнце. Оно всегда сверкает ярче на следующий день после бури. Мне этого не хватало. Я и не осознавала, насколько сильно.

Аромат зимнего воздуха. Чашка горячего шоколада в холодные вечера. Звук шагов по хрустящему снегу. Я любовалась видом из окна, рассматривая окрестности. Невозможно было не восхититься красотой моего родного города.

Снег лежал на земле, и больше не падал. Это означало, что дороги уже достаточно безопасны для езды. Но моя машина в сугробе.

В доме было тихо, если не считать цоканья собачьих когтей по деревянному полу.

— Привет, девочка, — нежно поприветствовала я Велму, когда она послушно подняла голову, чтобы ее погладили.

Было приятно, что меня встретила взволнованная собака. Мое сердце снова сжалось от боли, когда я подумала о доме, в котором всегда жила собака, пока не умер мой отец.

Боль смешалась с паникой, когда я подумала о доме, а именно о том, как туда добраться. У меня не было машины, и я не смогу дойти пешком, даже если бы немного сориентировалась. Броди жил на той же стороне горы, что и мы, только дальше. Он солгал, когда вчера вечером сказал, что его дом ближе.

Наши дома находились примерно на равном расстоянии от того места, где я попала в аварию.

Но он привез меня сюда.

Это меня разозлило.

Я хотела продолжать злиться, но записка словно прожигала мой карман. Моя сумочка лежала на гранитном кухонном столике.

Я порылась в ней в поисках телефона, надеясь, что батарея не разрядилась и наконец-то появился сигнал. И мои надежды оправдались: и с батареей, и со связью. А ещё я обнаружила около сотни пропущенных вызовов от мамы.

Я поморщилась.

Она, должно быть, ужасно волновалась.

Я надеялась, что у Броди хотя бы хватило здравого смысла позвонить ей вчера вечером и сообщить, что я жива.

— Уилл, — ответила она бодрым и спокойным голосом.

Видимо, Броди позвонил ей.

— Мама, — я съежилась от того, как робко это прозвучало. — Я, эм… — я пыталась придумать, что бы такое сказать. Надо принести ей около тысячи извинений, но точно не по телефону. — Ты можешь приехать и забрать меня? — спросила я вместо этого.

— Конечно, звездочка моя, — согласилась она без колебаний. — Я буду через десять минут. Люблю тебя.

Каким бы долгим ни был разговор, как бы недавно мы ни виделись, моя мама всегда заканчивала телефонные звонки словами: Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — ответила я, не колеблясь, как это было раньше.

Буря помогла мне осознать некоторые вещи, в том числе то, что я долгое время вела себя как сука по отношению к своей матери.

Пришло время повзрослеть.

❆

Мама приехала в течение обещанных десяти минут.

Она выскочила из машины прежде, чем я успела закрыть входную дверь в дом Броди, и обняла меня крепко-крепко, пока я куталась в громоздкую куртку Броди.

— Я так рада, что с тобой все в порядке.

Она поцеловала меня в щеку.

Я позволила ей, вспомнив о том, как испортила День благодарения.

— Прости, мам.

Она отстранилась и поцеловала меня в губы, после чего отпустила меня и оглянулась.

— У Броди такой прекрасный дом. Я никогда не была внутри. Можно заглянуть в его ящик с трусами?

Мама говорила серьезно. Конечно, она была серьезна.

— Мам, я хочу пойти домой, ты не против?

Вся игривость исчезла из ее глаз. В них было столько нежности, что я чуть не расплакалась.

— Конечно, — пробормотала она. — Ты всегда можешь вернуться домой.

К счастью, прежде чем я успела расплакаться, она усадила меня в грузовик — грузовик моего отца — и мы поехали.

Некоторое время я молчала, чтобы прийти в себя. В машине все еще витал его аромат. Кожа на сиденьях была потертой, консоль — чистой, как всегда. Радио все еще работало с небольшими помехами.

Мой отец все еще существовал в этом грузовике, но его отсутствие было невыносимо. Я смотрела в окно на проплывающие мимо нас заснеженные деревья.

— Почему ты не завела другую собаку? — проболтала я, переводя взгляд от окна на мамин профиль лица. — Он говорил об этом прямо п-перед… — я тяжело вздохнула. — Конечно, я знаю, почему ты не сделала этого сразу, но я думала, ты сделаешь это потом. Почему ты не завела собаку?

Мама перевела взгляд с дороги на меня, в ее глазах была такая же нежность, как и всегда. Но в них была и печаль. Глубокая печаль, которую либо она скрывала, либо я игнорировала.

— Я хотела, — сказала она. — Но у меня пока не хватило духу.

У моей матери не хватило духу… Это немыслимо.

Не колеблясь, я коснулась её бедра и сжала его.

На лице мамы на мгновение отразилось изумление, после чего она, оторвала одну руку от руля, накрыла ею мою и сжала.

Мама никогда не отказывала мне в ласке. Ни тогда, когда я в ней нуждалась, ни тогда, когда я ее не заслуживала.

— Ты меня ненавидишь, — сказала я матери, и в горле у меня внезапно пересохло. — Ты должна меня ненавидеть. За то, что меня так долго не было. За то, что не возвращалась.

Мама подняла наши руки, чтобы поцеловать тыльную сторону моей ладони.

— Милая пчелка, ты мое солнце, моя луна, мои звезды… Я очень сильно люблю тебя. Я никогда не смогу тебя ненавидеть.

Слезы навернулись мне на глаза.

— Но меня не было рядом. Когда папа… умер. Меня не было. Я подвела его.

— Отец в тебе души не чаял, моя дорогая девочка, — мама снова отвернулась от дороги и посмотрела на меня слезящимися глазами. — Ни один твой поступок он бы никогда не осудил.

— Но похороны…

— Похороны — для живых, — перебила меня мама. — Тем, кто ушел из жизни, они не нужны, хотя я уверена, что им нравится наблюдать сверху, — она подмигнула. — Ты знаешь свои пределы. С чем ты можешь справиться. С чем нет. Какую боль можешь вынести. Я знала, что ты не сможешь смотреть, как твоего отца закапывать в землю. Он знал это. И он никогда бы не обиделся на тебя.

Моя мама всегда готова понять, простить и поддержать меня, что бы я ни натворила.

— Но ты нуждалась во мне, — возразила я, не желая все упрощать для себя.

— Возможно, — ответила она. — Мне было эгоистично необходимо твоё присутствие. Но в тот момент, когда ты появилась на свет, я осознала, что в материнстве нет места эгоизму. Твои нужды, твои стремления, вся твоя жизнь всегда будет важнее моих потребностей. Несмотря ни на что.