– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не получилось тогда. Не стало Петеньки.

Помолчала. Потом сама себе сказала:

– Бог простит.

Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Такого не было. Но зато нас никто никогда и не бил.

…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.

Свет пробивался в мазанку через крохотное оконце, которое я свободно мог закрыть своей фуражкой, что я иногда и делал, погружаясь в блаженный волнующий прохладный мрак и тишину. Правда, тишину иногда нарушали осмелевшие мыши, но шугать мне их не хотелось. Залетевшая большая и противная зеленая муха сходу запуталась в изголовье в паучьих сетях, и я с нетерпением ждал развязки события. Я мог бы предотвратить кровавый исход, тем более мне не очень приглянулся шустрый изобретательный умелец-паук. Но мне нравилась роль стороннего созерцателя – в том была своя прелесть. Не хотелось нарушать спокойствия царства, паучье-мышиного благополучия. А может, был я так сильно слаб от болезни…

Через неделю я выздоровел. Всю эту неделю дух антоновских яблок витал в мазанке вперемежку с бабушкиными рассказами из ее жизни, дедом Ерошкой, моим дедом, пахнувшим всегда сеном, сетями, передающим приветы от Карего – старого мерина, моего друга, оставшегося на далеком лесном кордоне в Моховом.

В одно из воскресений я упросил деда и бабушку взять меня с собой на Утевский базар. Я любил этот многошумный, разноцветный праздник. Там всегда происходили всякие неожиданные события. Случилось одно и в этот раз. На обратном пути уже, когда мы отъехали в своем гремящем фургоне от базара метров сто, дедушка, что-то приметив на обочине в пыли, остановил лошадь, слез с фургона. Через минуту он вернулся к нам, держа в руках огромную пачку денег, кое-как завязанную в пропылившийся серый платок.

– Ванечка, это ж беда какая, потеряли…

– То, что потеряли – это точно, только вот: кто?

– Много? – бабушка протянула руку к свертку. – Батюшки, да тут их ужас сколько! Убьются теперь до смерти от горя. Надо что-то делать.

– Кто сегодня коров да быков продавал, а? – дед начал вспоминать: – Горюшины корову яловую продали, они еще на базаре, Захар Гурьянов – быка полуторника приводил, но он сидит у сапожника Митяя разговоры разговаривает, было несколько зуевских, но они по другой дороге должны ехать.

– Лукьян Янин, а? – Бабка, удивившись своей догадливости, обрадованно смотрит на нас.

– Ну, точно же, Лукьян с Андреем быка продали. Вот неумехи. Поехали к ним.

Когда мы подъехали к Яниным, они оба, отец и сын, выезжали со двора.

– Здорово, Лукьян, – дед приподнял над головой картуз. – Далеко собрался?

– Сам не знаю куда, деньги Андрей обронил, а где, не ведает.

– На, возьми твои деньги, – дед протянул серый сверток.

Лукьян как-то даже внешне и не удивился. Взял сверток, задумался, внимательно посмотрел на нас всех поочередно, хмыкнул и молча пошел вглубь двора. Вскоре появился с черным вертлявым ягненком.

– На, Иван, от души, у меня еще есть.

Но бабка моя опередила:

– Ваня, не бери, не надо. Лукьян, спасибо тебе – хороший ты мужик, но нам чужого не надо.

– Ну раз так, то хоть с поллитровкой-то приду вечером. Не прогонишь?

– Не прогонит, не бойся, я вступлюсь, так и быть.

И наш фургон загромыхал от Яниных ворот под заливистый лай соседской собачонки. Дорогой мне вспомнились яблоки из чужого сада и писклявый ягненок Яниных. А ночью, когда я спал уже не в мазанке, а в избе, мне приснилось, будто этот ягненок ест антоновские яблоки и озорно мне подмигивает. А потом мы будто бы поехали на Самарку. На любимой мной больше всего в лесу песчаной отмели, знойно пахнущей смесью запахов краснотала, речных лопухов и янтарного цвета песка, на отмели с загадочным названием «Платово» дед Ерошка, давший мне пострелять из найденной мной винтовки, смеялся шумно, добродушно и заразительно…

Я проснулся и мне стало весело и легко. Показалось, что весь мир наполнен моим выздоровлением.

Уже неделя, как работаю, несмотря на то, что нахожусь на больничном. Два дня назад была конференция по итогам коллективного договора на год. Я просто не мог не быть. Кроме того, мы накануне проведения первого собрания акционеров нашего общества.

Что можно сказать об общезаводской конференции по подведению итогов? Год мы завершили неплохо. Сделали все, что могли, или почти все. Имели прибыль, несмотря на то, что наши потребители оплатили нам всего шестьдесят процентов продукции. Рентабельность составила восемнадцать с половиной процентов. Мы допустили незначительный процент падения объемов производства. Не распродали социально-культурные объекты. Все они работают.

Сама конференция прошла выдержанно, в рабочем ритме. Выступлений было много, но все были достаточно конкретны. Не было ни шумливости, ни сварливости, ни провокационных действий. Народ – как жесткая пружина. Все видят, что творится неладное в народном хозяйстве, и пытаются это понять. Коллектив стабильный, хороший, верящий руководству завода. Способствовало деловой обстановке на конференции и то, что я, по своему обыкновению, за неделю до нее в нашей заводской газете напечатал доклад не только по разделам колдоговора, а и вообще по ситуации, касающейся настоящего и будущего завода. Эта статья под заголовком «Испытание на прочность» привентивно дала ответы на многие вопросы. Удалось неспешно поговорить о нашем настоящем и будущем.

У нас традиция: раз в два месяца проводим «прямую линию». Собираю у себя всех главных специалистов, начальников отделов, и на весь завод по радио ведем разговор о заводских делах. Любой заводчанин может задать вопрос по телефону, и мы отвечаем. Все транслируется сразу, в каждый цех через радиоприемник. Обычно такая процедура длится два, два с половиной часа. А в этом году мероприятия такого не проводил. Слишком изменчива была во всем политика.

Очень трудно было говорить и обещать что-то конкретное на ближайшие недели. Жили, может быть, не одним днем, но многое в течение двух-трех недель менялось. Информация стала самой дорогой вещью. Она может здорово помочь в работе, но и сильно помешать. Сейчас у нас много намерений, контактов с фирмами, соглашений. Все это в преддверии акционирования, инвестиционных торгов, продажи акций. Настало время осторожного обращения с информацией. И мы пока перестали проводить «прямую линию».

Вопросов на конференции было много. Я отвечал, как думал. А думаю так: мы подошли практически к той черте, за которой зияет пропасть. И это в общем-то объясняется тем, что у нашего общества все-таки нет промышленной программы. Она должна быть в ближайшие полтора-два месяца обнародована, иначе народное хозяйство не выдержит хаоса. Она должна обязательно использовать элементы планового хозяйства. Я не думаю, что это звучит консервативно, как отступление назад, но элементы планового регулирования в народном хозяйстве должны быть. Я думаю, что естественным и необходимым должен быть комплекс мер государственного регулирования образования цен в переходный период. Надо определить приоритеты в государственной политике. Нужны отраслевые программы. И отраслевые программы должны работать через систему льгот. Каких льгот? По кредитованию, через систему прямых бюджетных ассигнований, освобождения от налогов. Должны создаваться условия для инвестирования, для реконструкции действующих производств. Необходимы стабильность и партнерство. В Правительстве должны работать не романтики, а сосредоточенные прагматики, я так бы сказал.

Коллектив понимает, что он ограничен в своих действиях. Забастовка? Нет смысла ее проводить, этим еще больше усугубишь свое положение. Это все прекрасно понимают и знают через каналы информации – из радио, телевидения.