Платформы всё разрушенней и гаже.

Провинции в свечении дневном

Лишь снятся уголки столичной блажи.

Торгаш в вагоне вертит резво нож

И шокер, говорит – огонь-вещица.

На гопника матёрого похож.

Он предлагает всем вооружиться.

Смеются урки с тамбура хитро,

Травмат из них покручивает рыжий.

Здесь в карманах у каждого перо,

Кто в подмосковной гуще хочет выжить.

Проходит мимо урков музыкант –

Патлатенький, втихую, осторожно.

Смеются вслед ему: «Вот это франт!

Слышь, Круга знаешь, клоун придорожный?»

Пройдётся по проходам полицай,

Бандит пузатый – урканов не хуже.

Сеть пропадёт, а за окошком – край

Совсем уж дикий пролетает в стуже.

Сойду в полях, походный рюкзачок.

Оборванный и святый, как миссия,

За мной в тулупе выйдет старичок –

Как отраженье преданной России.

Ночная электричка, тихий треск.

Одна в вагоне я во мгле кружащей.

В межтамбурных дверях таится блеск

От приглушённых лампочек дрожащих.

За окнами черно, хоть глаз коли.

Не разобрать, что пролетает мимо.

Моргнут раз в километр фонари,

А остальное всё, увы, незримо.

Лишь отраженье – мраморная бель –

Моё дрожит уставше в серой раме.

Кочевница, ну что, куда теперь?

Самой себе я улыбнусь губами.

И не ответит зазеркальный клон,

Тряхнёт главой. Ни с кем не жаждет встречи.

Никто не ждёт его, не бьёт поклон,

И от того на сердце сильно легче.

Скрипит сквозь вешность синевы,

Трещит вагон старухой.

Отъедь две мили от Москвы –

Везде царит разруха.

Глядит обшарпанность в упрёк –

Панельные трущобы,

Поля в бурьяне. Козырёк

Платформы сгнил в чащобе.

Войдёт поддатенький мужик.

Ну как тут быть тверёзым!

Мчит электричка напрямик –

В окне пошли берёзы.

Эх, роща-роща, хороша!

Стволы с ветров косые.

Лети, распятая душа,

По проданной России!

Лети, пропащая, лети,

Нам всем мечта здесь снится.

Пропащим в дикости пути

Отрадней заблудиться.

Бульварами пройдусь – легка, одна.

Меж ветхости с оконным перламутром,

Наедине с сентябрьским ясным утром –

Чужая незнакомка тишина.

Савёловская. Полосы путей

Увижу. До вокзала мчатся кеды.

Сорвусь смеясь и загород уеду –

Бродить в полях осенних без затей.

Как тень для всех воздушна, далека.

Нет за спиной семьи, друзей, любимых.

Лишь только дали пролетают мимо.

Отверженность в свободе так сладка.

Отверженность, за жизнь благодаря,

Как чудо-крылья, радости как пенье.

Отверженность, но всё же единенье

Со всем живым и с утром сентября.

Мне нужен город, чтобы возвращаться

В него вечерним поездом одной.

Как к родной матери, к родному братцу,

Чтоб мчать в него в недельный выходной.

Чтобы стоять на стынущем перроне

И предвкушать увидеть во дворах

Любимых, лист как поросль уронит,

И мчит автобус вдруг на всех порах,

Как тихих улочек укрыл копною

Сосновый лес – нетронутый покой.

Быть незнакомой всеми и родною

В том городке, разрезанном рекой.

В том городке далёком от столицы,

В том городке, заброшенном судьбой.

И, приезжая, точно раствориться

В меня признавшей дали голубой.

Заборчик покосился в деревах,

Почтовый ящик ржавый – писем фикция.

Укрой меня в кленовых головах,

Нескладная далёкая провинция.

В своей пятиэтажной стороне,

Оставшейся в эпохах перестроечных,

В Проспектах Мира, Ленина, вовне

Столицы и её проездов троечных.

Укрой гудящим светом фонаря

Лучей, в ночные ножны хлада вложенных.

Ты принимаешь ведь таких, как я,

Всенеприкаянных и всевстревожных.

Останусь тут, среди твоей листвы,

Как птица на зимовье сизокрылая.

Покой мой будут каменные львы

Стеречь и осень дикая и стылая.

Монастыря затихшего приход,

Грачи над колокольней неуёмные,

О Волга, с чернотою глубоких вод,

Я стану твоей дочерью приёмною.

Болота, сосны, в чахлости дворов,

И небо полотнищем неотмеренным.

Я знаю, ты предоставляешь кров

Здесь всем в тебе нечаянно потерянным.

У вокзала встану на мосту.

Даль моя, ты даль… Совок, разруха.

Давит рюкзачонка на хребту,

Электричка звякает на ухо.

Стройки, стройки, пыли колеи,

Блоки, неустроенность, бечёвки.

Люди, эх, ей-богу, муравьи –

Средь песка спешат в свои хрущёвки.

Даль моя – застройка, высь бела.

Даль моя, что близость для туземца.

Как ты в душу влезть по гроб смогла,

По упадку, что скучает сердце,

Уезжая в благости края,

Уезжая в грады-государства?

Эх, Россия, бедная моя.

Пустыри, бурьяны и мытарства.

Гудит Отрадное спросонок.

Пройдусь скалой против ветров,

Случайно выживший ребёнок

Московских улиц и дворов.

Толстовка, куртка нараспашку,

И буря марта как сквозняк.

Промчится мимо быстрой пташкой,

Гудя, с шипеньем товарняк.

Район проснулся. Ждут трущобы,

Когда столпятся у метро.

Эх, вот дождаться бы ещё бы,

Чтобы рассвело и расцвело.

Но март грозится мне вдогонку,

Под ноги стелет льда покров,

Как неуёмному ребёнку

Московских улиц и дворов.

Мой синий плеер, старый добрый друг,

На деньги куплен от работы сдельной.

Товарищ детский. Дисковода круг,

Игравший рок как звуки колыбельной.

Что заменял отца собой и мать,

Моей починкой был не раз распорот.

Когда лишь начинал он песнь играть,

Мне виделся один далёкий город