Для опытного контрразведчика лёгкая перемена в выражении лица коллеги не осталась незамеченной.

– Вы что-то хотите сказать, Ирина Васильевна? – прищурился безопасник. – Есть конкретные предложения? – поинтересовался он, сделав ударение на слове «конкретные».

Дронова вздохнула, пожала плечиками.

– К сожалению, нет, – признала она. – Просто вот это всё… дорого-бохато. – Она выделила голосом «ха». – Как-то не про сейчас. И не про нас. Про девяностые. Банк «Империал».

– А ведь вы его помните, так? – прищурился Иван Иванович. – «Всемирная история, банк „Империал“».

– Потому что ролики со всемирной историей делал Бекмамбетов, – заметила пиарщица. – А праздники тогдашние кто-нибудь помнит?

– Я помню, – сказал Гоманьков с кислой миной. В девяностые ему приходилось заниматься организацией и охраной массовых мероприятий. Воспоминания ему радости не доставляли.

– Давайте всё-таки к делу, – прервал Юрьев обмен колкостями. – Мы топчемся вокруг да около. Потому что не знаем, чего хотим. Точнее, не можем перевести рамочные условия в задачу. Я предлагаю ещё раз прокачать тему. Итак, что у нас?

– Юбилей прихода Группы в Россию, – проворчал безопасник.

– Двадцать пять лет, – уточнила Ирина Васильевна. – Четверть века.

– Вот именно, – подтвердил Алексей Михайлович.

Юбилей был действительно неординарный. Четверть века назад в России открылся дочерний банк одной из мощнейших в Европе банковских структур – Порта-Группы. История Группы уходила корнями в Средневековье, к меняльным и ростовщическим лавкам. В результате многих слияний и поглощений небольшой португальский средневековый банк обзавёлся сетью дочерних организаций с крупнейшей в Европе филиальной сетью. Почти во всех странах континента банки, входящие в Порта-Группу, входили в число наиболее крупных кредитных учреждений, обслуживая в совокупности не один десяток миллионов клиентов. И как только в Советском Союзе, надолго закрытом для частного бизнеса и корпоративных денег, повеял ветерок перемен, Порта-Группа одной из самых первых смогла получить разрешение открыть свой дочерний банк. За двадцать пять лет, прошедших с момента прихода Группы в Россию, он вошёл в десятку крупнейших. Группа действовала без лишнего шума, стараясь не особенно выделяться на общем фоне. Но сейчас нужно было другое: настала пора немного выйти из тени, обратить внимание на накопленный потенциал, мощь и выдающиеся результаты, достигнутые за десятилетия упорного труда, с тем чтобы в дальнейшем ещё больше нарастить обороты и бизнес.

– Что мы хотим показать этим мероприятием? – продолжал Юрьев. – И кому?

– Давайте попробуем оттолкнуться от негатива, – предложила Дронова. – Что плохого можно сказать о нашем банке?

Эту тему банкир знал даже слишком хорошо.

– За негативом долго ходить не надо. Нас, банкиров, в последнее время мало кто любит. Многие почему-то уверены, что мы только и делаем, что отмываем, легализуем и обналичиваем, грабим народ и загоняем людей в долговую кабалу. Надуваем вкладчиков, а потом сами от этого лопаемся.

– Ну, вообще-то, мы тут действительно не поэзией занимаемся, – заметил Гоманьков.

Юрьев почувствовал, что в голове проявилась какая-то мысль. «Не поэзией, – повторил он про себя. – Не поэзией». Мысль шевельнулась снова, стала видимой.

– Не поэзией, – согласился он. – А вот искусством занимаемся… Предметами искусства…

Знаете, какая коллекция живописи собрана банками Группы?

– Знаю, – оживился начальник безопасности. – За пятьсот лет можно было такого насобирать… Рубенсов с Рафаэлями.

– У нас Рафаэля нет, – усмехнулся Юрьев, – но мы тоже стараемся. Смогли-таки составить достойное собрание картин русских художников первой половины прошлого века. Особенно поставангард – Фальк, Прокошев, Шульц, Чирков, много кто ещё. Очень сильные работы. Жаль, что их мало кто видел.

Ирина резко подалась вперёд, подобралась, напряглась, как кошка, услышавшая мышиный писк.

«Она поняла, – решил Юрьев. – Она уже поняла и теперь просчитывает варианты».

– Выставка, – сказала Дронова. – Большая, распиаренная выставка. Культурное событие.

– Культурное событие года в России, – уточнил Юрьев. – С хорошим международным резонансом.

– Вы меня, конечно, извините, – язвительно выдавил Гоманьков, – но если у вас там будут одни абстракцисты, народ этого не поймёт.

Дронова подняла выщипанную бровь, как бы удивляясь, что за неприличное слово здесь прозвучало.

Начальник службы безопасности ухмыльнулся.

– Народ, – сказал он наставительно, – категория эстетическая.

На этот раз удивился Алексей Михайлович. Чего-чего, а таких слов от Ивана Ивановича он никак не ждал.

Гоманьков встал, повёл плечами.

– Затекло, – объяснил он. – Так я о чём. Народ – его что объединяет? Народ объединяет то, что он любит и чего не любит. Вот что главное. А доходы и прочие дела – так, обстоятельства. Народ объединяют вкусы. Снизу доверху. От мужика из подъезда до министра. Потому что вышли мы из одной культуры, советской. И любой чиновник вплоть до министра любит что? Баньку любит. Селёдку под шубой. Картошечку с маслицем. Коньячок армянский. Фильмы рязановские…

– Что-то такое в девяностых было, – раздражённо перебила Ирина Васильевна. – Сейчас всё поменялось. Селёдка под шубой не в моде.

– Ну да, теперь не модно. – Начальник службы безопасности дёрнул щекой. – А я думаю, что те, кто устрицами давится, на самом деле о селёдке мечтают да о картошечке с маслицем. И будут до конца жизни по ним страдать. Потому что в молодости ничего вкуснее не ели, а старая любовь не ржавеет.

– Я сам из того времени, – возразил Юрьев, – но селёдку не люблю.

– Значит, и раньше не любили, – упёрся Гоманьков. – Но я же не про селёдку! Я хочу сказать, что народ наш абстракцию эту вашу не любит и не понимает. И себе на стенку не повесит. На стенке должно висеть что-то понятное, про жизнь. Так что придут на эту выставку серьёзные люди, а там мазня непонятная, как помёт куриный размазан. Они, конечно, ничего не скажут. Но то, что там на стенах нет ни одного лица нормального человеческого, запомнят. На подсознанке. А с ними нам ещё вопросы решать.

– Вообще не аргумент, – почти зашипела Дронова и осеклась. Вкусы и мнения тех, с кем банку приходилось общаться, она знала неплохо. Они были не столь примитивны, как думал Гоманьков, но всё-таки достаточно консервативны. Им нравилось или признанное, или привычное. Картины малоизвестных художников, ещё и в незнакомом стиле, – в этом было что-то неоднозначное. – Может, на патриотизм надавить? – неуверенно предложила она. – Всё-таки эти картины – наше национальное достояние…

– Наше национальное достояние, – менторским тоном произнёс Гоманьков, – Шишкин, Репин и Айвазовский. Вот если выставку Айвазовского устроить, вся Москва сбежится.

– Нет у нас Айвазовского, – пробормотал Юрьев. Рассуждения контрразведчика ему не нравились, но он уже и сам видел: идея недоработана, чего-то не хватает.

«Нормальное человеческое лицо… – думал он. – Что-то в этом есть».

На этот раз идея проявлялась в голове медленно, постепенно, будто грузовик выруливал из узкой улочки.

– Нормальное лицо, говорите, – наконец сказал он. – А что, справедливо. У нас в банке помимо живописи одна из лучших коллекций старой художественной фотографии. Там есть настоящие шедевры.

– Извините опять же, – снова встрял Гоманьков, – но несолидно. Фотография – не искусство. Картину рисовать надо, а тут нащёлкал, и всё. Реальные люди на картины придут, а на фотки – очень сомневаюсь. Лучше уж тогда абстракционисты, – махнул он рукой.

– Нет, не так. – Юрьева охватило вдохновение. – Выставка должна быть двойная. Картины и фотографии. И те, и другие – редкие и ценные. Несправедливо забытые. Понимаете? – На этот раз он обратился к Дроновой.

Та нервно кивнула.

– Понимаю, – сказала она. – Оппозиция «картина – фотография». Фантазия против реализма. И общий стиль эпохи, стиль видения…