— Пожалуй, что больше и не буду, — Мина закончила перебирать изюм, цукаты и орехи для теста. Рождественский пудинг никто не отменял.

Рождество теперь постоянно ютилось на Берриз Лейн, 192. Потому как ни Мэри Эшли, ни стариков Донни в живых давно не было.

— Только не понятно, где скрылся комплимент. До сих пор были одни упрёки, — спохватился Робин, отрываясь от изучения золотящегося гусиного бока в духовом шкафу.

Мина хмыкнула.

— Для своих лет ты выглядишь очень хорошо.

— Так вот он комплимент…

— Но даже это не даёт тебе повода цепляться к простым смертным, папа.

— Ошибаешься, милая, у твоего отца повод всегда наготове, — усмехнулся Фрэнк.

— Как прикажешь мне справляться со скукой, Мина? — попытался защититься Робин.

— Скука? Вы на месте не сидите! Я временами не вижу вас неделями, пока вы в какой-нибудь завалящей Камбодже. И «абонент вне зоны обслуживания»! Господи, а ты, папа. Ты же всегда был домоседом, — Мина принялась за папашу Эшли.

— Потому что Бобби работал, как уважаемый белый плантатор. Но надобность в просиживании штанов отпала, когда компанию продали, а вы выросли.

— Вам уже под сотню лет.

— Неправда. Мне только девяносто два, — покачал головой Фрэнк. — Я в порядке.

— Нет, вам столько, сколько я сказала. Даже то, что вы выглядите лет на семьдесят, не делает ваши сердца безусловно моложе.

— Сердце моё в порядке, — Фрэнк снялся со стула, подошёл к Мине, обнял её и прижался губами к макушке.

— Вы вообще никого не слушаете. Ни Фрэнка, ни Майка, ни Присциллу, ни одного из внуков.

— Мина, достаточно. Прекрати нам выговаривать. Мы тебя любим и понимаем, что тобою движет, когда ты в таком настрое, но мы твои отцы. Заботились мы о себе задолго до того, как ты родилась. И разве же был хоть один прецедент, когда мы дали тебе настоящий повод для волнений?

Мина, всё ещё стоя в объятиях Фрэнка, быстро сообразила, что в папаше Донни включился его императив. И сколько бы ни было ей лет, действовал тот на неё и окружающих всегда одинаково: следовало затыкаться и соглашаться с тем, что Робин Донни прав.

— Хорошо. Просто вы уже старики, а я волнуюсь. И Майк волнуется. И Фрэнк с Присциллой.

— Очень приятно, что твой муж волнуется о твоих отцах. Майк Роджерс мне всегда нравился. Разве что у него один недостаток.

— Папа, то, что он тоже хирург — это не недостаток.

— Все мужики-хирурги в глазах твоего отца не из тех, кто заслуживают доверия, Мина, — объяснил Фрэнк, выпуская дочь и уходя, чтобы открыть двери. У порога два раза позвонили.

— И худший из них… — начал говорить ему вдогонку Робин.

— Знаю. Чёртов рыжий Мак О’Нил. Которого уже давно нет в живых, — отсалютовал мужу Фрэнк, скрываясь из глаз окончательно.

Гулянка намечалась масштабная, поскольку семейство Донни-Эшли разрослось до правнуков.

Мина приехала самой первой.

Теперь на пороге стояли младший с Присциллой, Тиной и Ларсом. Следом подходила Элизабетта с маленькой Бобби на руках.

— Слушай, как и не расставались, — улыбнулся младший, приобнимая отца.

— Я предлагал остаться и переночевать, — напомнил Фрэнк.

— Нет. Твой день рождения — это одно. А канун рождества — уже другое, — не согласился тот.

Эшли-старший перецеловал сноху, внуков и невестку с маленькой Робертой, которую все, как сговорившись, стали называть Бобби. Фрэнк предоставил прибывшим гостям заниматься самими собой, просто показав, где выпивка и сладости на перекусить. Сам же хотел вернуться к Мине и Робину, но не тут-то было. В двери снова позвонили. Второй подвоз включал Майка Роджерса с дочерью и зятем. Двухлетний Тони стоял на пороге, едва удерживая в ручонке упакованную рождественскую коробку.

— Дед, это тебе, — хмуро сказал он, съедая сонорные.

— Милый, как здорово, — Фрэнк забрал коробку и пропустил родственников в дом.

Куча мала воодушевлённо загалдела, радостно побросавшись друг другу в объятия и повисев на шеях. Потом занялась столом и сервировкой. Следом был вынос блюд. Жемчужиной рождественской семейной попойки явился запечённый гусь, начинённый капустой, рисом и зелёными кислыми яблоками, которого приветствовали «ура» и «попался, бедняга». Почти мгновенно по прибытии Барбара Роджерс поставила рождественский диск, и пришлось внимать Мерайе Кери, Энье, «Вом», Элвису Пресли, Синатре и прочим, кто на протяжении десятилетий заводили рождество. Довольно-таки скоро Робин и Фрэнк на полном праве устроились в диване с виски, позволив жизни кипеть вокруг, омывая и накатывая.

— Видишь, к каким тусовкам в перспективе мы скатились? — спросил Фрэнк.

— Успех очевиден, если учесть, что наши ровесники вообще до такого не дожили.

Это было верным. Ни Кел и Мелани Уайт, ни Стэфания Грасс, ни Мак О’Нил, ни Лукас Скотт уже не могли составить им компании. Келвина увела онкология. Мелли тоже. Мак О’Нил умер в своей постели просто от старости. Стеффи Грасс убил в приступе ревности Мясной Король. Лукас доигрался с малолетними, которых со временем стал находить чуть ли не в трущобах Комптона. И там же нашёл забористый гепатит С-типа. Николас Донни и Пенни тоже отошли в мир иной. Николас от разорвавшейся аневризмы. Пенелопа из-за совершенно нелепой случайности: идя по улице, потеряла равновесие и, упав, ударилась виском. Всё закончилось до приезда скорой. Драгоценная миссис Шток прекратилась в возрасте семидесяти семи лет, пережив свою дочь на пять лет. Джеми Сайнтс пала жертвой репутации района. Комптон доканал её в лице отчаявшегося джанки, который хотел поживиться сумочкой Джеми, но переусердствовал и сильно порезал мисс Сайнтс. Джеми нашли только наутро. Давно бездыханной. Оливия и Джаред Сайнтс временами давали о себе знать, поскольку изо всех многочисленных детей Джеми были на Берриз Лейн как свои. Мисс Баббл, так и оставшаяся мисс до своей смерти, Хёртс и Шмидт умерли тихо и мирно в своих постелях. Сэма Шультца смерть нашла в лестничном пролёте, когда тот, обнаружив сломавшийся лифт, решил подняться на свой этаж пешком. Он не успел всего пару этажей до двери студии, как его обобрали двое таблеточников, приложив насмерть головой о ступени лестницы. Мисс Викки и мисс Скарлетт купили себе абонемент в доме престарелых в Брентвуде, поскольку детей ни у той, ни у другой не было, не говоря уже о старших родственниках. Донни и Эшли навещали тех по странному обыкновению, почти не разговаривая, но прогуливаясь у «вод тихих» в парковой зоне «Облачного приюта». Однажды их встретила только мисс Викки. А через пару месяцев необходимость визитов в «Облачный приют» отпала насовсем. Все любовники Донни до Фрэнка умерли. Также как и все любовницы Фрэнка до Робина.

Фрэнк не плакал над телом матери, но Робин не мог того унять, когда умерла миссис Эмбер Шток. Робин не плакал ни над кем, просто не выпускал расстроенного Фрэнка из рук всю прощальную церемонию.

Рождественская ель в гостиной переливалась над горой цветных коробок, до которых целеустремлённо добиралась на коленках маленькая Бобби. Тони более сдержанно топтался вокруг, но далеко всё же не отходил.

***

Разъезжаться начали за час до полуночи. Робин и Фрэнк стояли у кованых ворот, отмахав последним: Барбаре, Джорджу и Тони. Младший обещал заехать завтра к обеду, поскольку планировал быть в Пасифик-Палисейдс с техосмотром у клиента. Донни кивнул тому, мол, «конечно, будем рады».

Перед тем как покинуть дедов, собрали и перемыли всю посуду и вычистили за собою мусор, так что вернувшимся в дом Донни и Эшли было заняться нечем, только отправиться спать.

— Проверю двери, — бросил Робин.

Фрэнк кивнул и стал подниматься по лестнице с бутылкой виски и двумя стаканами в руках. Робин проводил того взглядом. Мина была права. Выглядели оба гораздо моложе, чем на свои года. Едва ли потеряв в росте, но приобретя стариковскую непреклонность и своеволие, Робин совершенно поседел. Глаза же продолжали оставаться яркими и сообразительными. И он не бросил курить. Равно как и Фрэнк. Эшли почти не изменился, разве что завёл окончательную снисходительность того человека, кто провёл бесконечность рядом с непреклонным и своевольным мужем. И он по большей части до сих пор брал на себя труд смирять Робина, защищая окружающих. Не потому что человечность и альтруизм вдруг стали его доминирующими стремлениями. Хамы и грубияны расплачивались по полной. Просто временами Робин становился по-стариковски нетерпим и крут абсолютно ко всем, не разбираясь. Приходилось того осаживать.