— Я спрашиваю тебя, в чём дело, Фрэнк? — снова повторяет он глухо.

И Фрэнк чувствует, что угроза в его вопросе от этого только ощутимее.

Фрэнк помнит этот момент всю жизнь. Момент, когда он дал своё согласие на то, чтобы Донни делал с ним всё, что придёт тому в голову. И в голову Фрэнка тоже, потому что не только Робин в лице Фрэнка нашёл того, кого искал всю жизнь, но и он сам нашёл того, кого захотел.

И если Донни имел представление, среди кого он хотя бы может предпринять попытки к поиску, то для Фрэнка всё стало откровением.

Он увидел Донни впервые и навсегда. Это была любовь с первого взгляда, такой силы и такая неумолимая, что жизнь до этого взгляда и жизнь после — совершенно разные жизни. Две разные жизни Фрэнка Эшли.

***

Фрэнк стоял, не двигаясь, среди людей, в одной из шеренг, которые они образовали, расступаясь перед двумя охранниками галереи и уводимым Робином Донни. Хотя выглядело это всё так, будто его сопровождали. Потому что Донни не дал им до себя дотронуться.

Фрэнк не мог точно сказать, что произошло, потому что не видел завязки и кульминации действия.

Он, как и многие в его стороне, обернулся уже на женские вскрики. Видел он только, что на блестящем мраморном полу выставочного зала лежит один из посетителей, зажимая нос и заливая руки и пол кровью.

А чуть дальше лежит один из охранников, тоже зажимая нос и заливая пол кровью.

Фрэнк тогда ещё не знал, кто это. Он видел только высокого темноволосого мужчину в дорогом, отлично сшитом костюме, стоящего между лежащими на полу.

Тот поднял обе руки ладонями вверх и вперёд, показывая, что сдаётся и что-то говорил одному из охраны, державшему его на мушке. Ну, видимо то, что «со всем согласен, виноват, пойдёт куда скажут». Хотя становилось ясно, что трогать себя он не даст.

Фрэнк не слышал ничего из слов Донни.

Робин говорил тихо.

Теперь он знает, что когда Донни в особом гневе, то он всегда говорит очень тихо.

Тогда не знал.

Фрэнк слышал только, что охранник громко сказал: «Сэр, только из уважения я позволю вам идти без наручников. Но я выстрелю вам в ногу, если сделаете глупость». И Робин кивает ему с видом «справедливо, сержант».

И когда Донни проходит мимо него, Фрэнк стоит совсем рядом, близко.

Он чувствует запах его парфюма от Christian Dior. Он видит, как с высокомерно и гордо вздёрнутой головой Донни идёт к выходу, как он довольно-таки скоро опускает руки и всовывает их в карманы.

И вот тогда Фрэнк вдруг осознал, что только с ним он хочет прожить до конца свою жизнь. И только от такого он сможет терпеть всё то, что может позволить ему делать.

Но что это именно такое — Фрэнк тогда даже не разобрался. Он был просто поражён собою и, конечно, Донни.

«Чёртовы педики», — услышал Фрэнк тогда рядом с собою.

«Думают, что если денег дохрена, так можно творить, что в голову взбредёт», — сказал ещё кто-то.

Тогда Фрэнк понял, как ему поступать.

Он вернулся с выставки, прославляющей искусство резьбы в полудрагоценном камне, домой. Нашёл Лили уже лежащей в постели. Она обрадовалась, тепло заключив его в объятья. Но это не изменило намерений Фрэнка. Слыша себя словно бы со стороны, Фрэнк сказал ей, что они должны расстаться и завтра он съедет. Хотя может и прямо теперь. Уберётся в свою студию, потому что, как ему кажется, она сейчас сама этого захочет.

Лили была, прямо сказать, сначала удивлена, потом агрессивна, потом умоляла его сказать, что это шутка, потом швыряла в него свою косметику.

«Господи! — кричала она. — Да какой из тебя педик, когда ты даже палец мне не даёшь себе в зад вставить!»

Что было справедливо с её стороны.

И гнев, и досада её были Фрэнку понятны. Но выбора у него не было.

Скандал на выставке осветила в утренней светской хронике в своей колонке Стэфания Грасс.

Из неё Эшли узнал имя нарушителя спокойствия, кто он и чем занимается. И что, да, «денег у него дохрена». Несколько крупных строительных компаний под его руководством в разных странах, главный акционер, совладелец отца. Фантастично хорош собою и гей.

И вообще, скандалы с рукоприкладствами довольно-таки часто сопровождали Робина Донни в течение последних лет. Он являл собою социально-агрессивный тип личности, впрочем, обаятельной и эрудированной. Это сумел почерпнуть Фрэнк Эшли из светских хроник всё той же Стэфании Грасс. Как и то, какова величина его состояния и, само собою, ещё много раз, ориентация. Какие-либо частные случаи не освещались. И Фрэнк не мог понять, есть ли кто у Донни. Поэтому шёл наугад.

Ему повезло.

На тот момент у Донни никого не было.

А через три недели Фрэнк предложил ему выебать себя, сидя на кожаном диване на презентации новых земельных участков в Анталии.

***

Поэтому сейчас, стоя перед Донни, Фрэнк боролся сам с собою. Он был настолько взволнован и настолько в беспорядке мысленно, что просто не мог заставить себя внятно ответить на вопрос Робина. И в этом была странность, так как он никогда не лез за словом в карман, если имел намерение ответить.

Сейчас он видел только то, как Донни смотрит на него, кусая ноготь, его недоумевающие и словно бы забирающиеся в его голову глаза.

Глаза у Робина были красивейшие: тёмно-карие, выразительные, с яркими ресницами. Умные и проницательные. И сейчас они были злы. Ещё бы.

Фрэнк дал бы голову на отсечение, берясь утверждать, что Робин вообразил, будто Фрэнк дурит его.

Наконец, словно что-то выяснив для себя, Робин говорит:

— Сколько?

Эшли чувствует, как сам собою прижимается к стене всей спиной, сдвигаясь как можно дальше от Донни. Конечно ему придётся сказать правду, лгать Робину — просто ни на миг не приходило Фрэнку в голову. Но есть опасение, что тот пошлёт его ко всем чертям, услышав всю правду.

— Нет, я не шлюха, — говорит Фрэнк.

— Фрэнк, в голову бы ни пришло. Я спрашиваю, со сколькими мужиками ты трахался до того момента, пока не решил предложить мне себя в общественном месте?

Голос Робина еле слышен, но вибрирует так низко, что Фрэнку хочется стонать. Стонать от желания прижаться к нему и от угрозы, о которой свидетельствует эта вибрация. Он понимает, что молчать дольше нельзя.

— Нет. Ни одного, — говорит он.

Робин придвигается к нему совсем близко, приближает лицо к лицу, разглядывая в нём малейшие черты.

— Ты издеваешься надо мною, малыш? — спрашивает он сквозь зубы, ещё тише.

— Нет. Это правда, — говорит Фрэнк, выдерживая его взгляд.

Робин медленно, изнутри, прикусывает нижнюю губу и выпускает её.

— Наверное, это ты так развлекаешься? Просто времяпрепровождение? Скажи, я прав?

— Нет. Я хочу тебя.

Донни не отстраняется. Продолжает разглядывать. Прошла вечность, прежде чем он говорит:

— Я хочу, чтобы ты знал, Фрэнк. Я скажу тебе об этом один-единственный раз. Больше никогда.

Он почти касается губами щеки Фрэнка. Дыхание его тёплое и старательно сдерживаемое.

— И если ты сейчас согласишься, то это тоже раз и навсегда.

Он приближает губы к уху Эшли. Тот чуть отворачивается в сторону, словно открывая шею его зубам.

— Позволишь мне теперь коснуться тебя, значит, впредь я стану брать тебя когда, где и как захочу, не спрашивая твоего согласия.

Робин отстраняет голову.

Фрэнк снова разворачивается к нему лицом.

Их рты опять почти касаются друг друга.

Фрэнк выдерживает взгляд, но это нелегко.

— Да, — просто говорит Фрэнк.

Робин улыбается одними губами, опустив глаза на губы Эшли.

И когда он сжимает его рукою, Фрэнк готов заорать. От всего, что мечется и бьётся в его теле и голове. Ему кажется, что мощная сейсмическая волна, центр которой в его промежности под рукою Донни, разбивает его на сегменты. Он втягивает воздух сквозь зубы, стонет, откинув голову. Чувствуя, как рот Донни, злой и требовательный, захватывает его шею, а рука его делает так, что Фрэнка прошивает болью от возбуждения, страха и желания. Фрэнк прижимается к нему, обхватывает ладонями лицо, находит губы, целует, с ужасом отмечая, что твердеет в считанные секунды.