— Ах ты ж блядина, — выдохнул он, не отпуская Фрэнка глазами.

***

Донни дал себе труд высидеть пару минут без Фрэнка, лениво треплясь с Лукасом. Выяснил, что семнадцатилетняя Алиша Прэшез, подружка из Малибу, вот-вот появится пред очи всей компании. И это частично заставило его чуть быстрее оставить Скотта в одиночестве и в ожидании девушки.

Он успел к тому моменту у барной стойки, в котором Персакис ограничил Фрэнка руками в пространстве.

Энди Коппер, подвернувшийся под руку, был рад поговорить, но вскоре занялся тем же, что и Донни: стали с интересом рассматривать то, как Персакис жмёт Фрэнка к барной стойке.

— Это что такое, и это кто такой, мистер Донни? — искренне недоумевая, спросил Энди, не поворачивая головы, только склоняясь к Робину вбок. Оба были одинакового роста, только вот Коппер гораздо массивнее. Собственно, потому он и заступал на контроле прежде.

— Это пиздец, Энди. Кто там у тебя теперь на выносе тел?

— Да бросьте, вы же не собираетесь взяться за старое? Слышали о психологическом взрослении и о том, что многие споры можно решить словами? — всё так же не глядя поинтересовался Энди.

Фрэнк как раз использовал локоть, как рычаг, когда Донни прикурил сигарету и ответил:

— Что-то такое слышал, Энди. Но в случае с Фрэнком я ничего не могу поделать. Прости.

— Мать вашу, пойду и предупрежу парней.

И это было своевременным решением. Потому что Фрэнк ударил.

***

Надо было отдать Персакису должное. Потому как даже увидев перед собою заступившего Фрэнка Робина с сигаретой в руке, он не стушевался и не медлил. Алекзандр хотел добраться до Эшли во что бы то ни стало, поэтому Робина стоило просто оттолкнуть, выкинув с дороги, а самого Фрэнка кинуть в пол. Он шагнул, сгребая тонкий кашемир пуловера Донни с груди в движении столкнуть, не тратя времени на большее. Но был вынужден остановиться, используя пуловер, сжатый в пальцах, как опору, за которую пришлось хвататься. Алекзандр наткнулся на кулак Донни, которым тот коротко и основательно приложил Персакиса в центр солнечного сплетения.

Донни ударил туда же второй раз, предварительно взяв в зубы сигарету, потому что знал, что ему понадобятся обе руки.

Персакис, прерываясь во вдохах, повис на нём, оттягивая дорогой кашемир.

Донни недовольно сморщился, подозревая, что его новому «Бёрберри» приходит конец. Попытался сделать растяжение шерсти минимальным, подхватывая грека.

— Он назвал меня шлюхой, — сказал подошедший Фрэнк на ухо мужу, поступая совершенно паскудно.

Робин взялся за залитый кровью лацкан пиджака Персакиса, силой вздёргивая того вверх, чтобы лица оказались на одном уровне. Ударил в третий раз. По свежей ссадине в переносице. Отпустил. Почти что сразу в заботливые руки контроля от Энди Коппера.

Когда Персакиса вывели-вынесли, скрыв того от взглядов публики, веселящиеся посетители — те, кто оказались поблизости от драки — мгновенно вернулись в нормальный режим: выпивка, кокс и танцы.

— Надо же, — протягивает Робин, скользя взглядом по сохнущему в кровати после душа Фрэнку, — опыт ничему не учит людей.

— Это потому что я чертовски хорош. А у него теперь шрам на переносице, — Фрэнк, не размыкая губ, фыркает, закрывая глаза.

А когда открывает, то предлагает:

— Я закрыл дверь. Давай по-быстрому, пока все по комнатам перед ужином?

— Будешь молчать? — интересуется Робин.

— Буду, — уверенно обещает Фрэнк, стягивая полотенце.

— Слушай, именно молчать, а не так, как обычно, — напоминает Робин, отшвыривая смартфон и берясь за ремень.

— Блядь, Бобби, не начинай. Ты знаешь, что делать.

Ещё бы, Робин Донни знает. Медленно и глубоко. Так глубоко, чтобы Фрэнк захлёбывался под ним воздухом, забывая о том, что господь наделил его способностью говорить. Иметь так глубоко и жёстко, словно намереваясь разорвать, как тогда, прямо в «Baby’s», в приватном номере. В темноте. Тогда Фрэнк орал так, что, вполне возможно, пары в соседних комнатах услышали всё до последнего мата.

Но сейчас так не годится. Поэтому сейчас глубоко, жёстко… И медленно. И в этом единственная разница.

========== 26 ==========

Факес, мясо на кости, запечённое с морской солью и розмарином, традиционный греческий салат и много-много оливкового масла с зелёным лиственным запахом, которое хотелось есть ложками.

Фрэнка-младшего не прельстило ничего, кроме зажаренных осьминогов и печенья с миндалём.

Мина проливала на гастрономические предпочтения Фрэнка-старшего бальзам, потому что именно она понимала его в том, что значит полезная и избавленная от консервантов и зажаренных усилителей вкуса еда. Если папаша Донни мог спокойно положиться на дочь в выборе драгоценных камней, определения их величины, способа огранки и даже установления страны-производителя, так папаша Эшли мог быть уверен, что Мина первым делом, прежде чем опустить продукт в корзину, прочитает на этикетке состав. Даже несмотря на то что продукты, которые появлялись в холодильнике на Берриз Лейн, 192, значились в безопасной ценовой категории, Мина с удовольствием и ответственностью перед девичьим организмом потрошила этикетки.

Робину было плевать. Он мог обойтись и фастфудом, а мог и устроить разнос в престижном ресторане по настроению. Но по большому счёту ему было плевать на состав пищи. Подгоны Фрэнка в отношении консервантов в еде он поддерживал без горячности. И только потому что для самого Эшли то было важным. У Фрэнка было мало бытовых заёбов. И если идти на поводу у единичного о пользе натуральной пищи, — так это Робин мог. Конечно Робин не преминул поинтересоваться, как может помочь здоровью джем без консервантов, если они оба глушат себя спидами и травой? На что Фрэнк ответил исчерпывающим «отвали, мне так нравится». То, что мужу нравилось, Робин критике не подвергал.

В схожем роде ответила Эшли и Мина, когда тот спросил у неё, уже в свою очередь, о том, прилично ли девочке-подростку игнорировать бунтарские позывы и отвергать жареную картошку и наивкуснейшие чипсы?

«Папа, брось, мне просто это нравится, как и тебе», — ответила та.

Младшему не нравилось. Но поскольку отец ни разу того не разочаровал за столом, он ел, что давали. На карманные деньги утешая себя сахарной газировкой с ортофосфорной кислотой и получая от неё ни с чем не сравнимое мальчишеское удовольствие.

На столе у Пенелопы Донни всё соответствовало пищевым стандартам Фрэнка Эшли. Даже печенье. И даже осьминоги. А тем более гвоздично-анисовый узо.

С наступлением сумерек запах олеандров стал всепоглощающим, путающимся с запахами колокольчиков и остывающих лимонных деревьев. Поэтому ужин на террасе был приятным. Тем более когда Кевин и Стивен рухнули под ноги матери и бабки, отключившись после долгого дня. Пенни дала тем полежать, не бросившись поднимать и сразу нести в детскую.

— Просто нужно дать им крепче заснуть, иначе всё пойдёт насмарку, — объяснила она.

Спустя минут пятнадцать после отключения активного режима Николас унёс сыновей в кровати по очереди.

Фрэнк-младший воспользовался случаем и запросился к себе, чтобы уединиться с планшетом для сетевой игры. Эстелла Аракис, прилетевшая рейсом в обед, протянула тому с собою тарелку с печеньем. Замордованный воспитанием младший сказал «спасибо, мэм».

Мина осталась. Ей уже почти сровнялось четырнадцать. Узо по-прежнему было ещё нельзя, а вот слушать трёп взрослых — можно. Поэтому Мина осталась.

— То есть хочешь сказать, дорогая, что ты любишь меня не из-за моих денег? — унеся детей, продолжил завязавшийся разговор Николас.

— Хочу. Не только из-за них, — расслабленно улыбнулась Пенни, протягивая руку в звенящих браслетах за стаканом с выпивкой.

— А если бы я был беден как церковная мышь, ты бы была со мною? — Николас был твёрдо намерен вывести жену на чистую воду.

— Вспомни, я долгое время не подозревала о твоих «золотых приисках на Клондайке», — напомнила Пенни. — Когда мы познакомились, на тебе были одни трусы и медуза под боком. Ни бумажника, ни золотой кредитки положить тебе было не во что. Я знала только то, что ты Ник. Ник без фамилии.