С отъездом детей в доме и в самом деле стало тише и просторнее. Можно было говорить что угодно. Делать что угодно. Как и с кем угодно. Хотя стоило признаться, что ограничений как таковых и не было выстроено. Донни и Эшли ругались, выражали любовь, трахались, приглашали знакомых и проводили время так, как того желали. Дети были приятным дополнением, а не обузой и ограничением.

Лёжа под солнцем на краю бассейна в саду, Робин получал удовольствие просто от существования. И, что было постоянным, от присутствия Фрэнка около.

Келвину Уайту диагностировали меланому во второй стадии и назначили лучевую терапию с курсом химического подавления. Сразу же после такой новости Фрэнк заставил Донни пройти полное медицинское обследование. И прошёл такое же сам. Все результаты были отличными. И стоило выдохнуть, обрадовавшись. Но Фрэнка насторожила идеальная картина в анализах.

«В принципе он прав», — согласился Робин.

Образ жизни обоих нельзя было назвать щадящим. До детей это было беспробудным торчем. После рождения Мины скорректировали частоту и периодичность загулов. После Фрэнка-младшего затихли и легли на дно. Но чем старше становились дети, тем было больше возможностей прийти в себя и взяться за старое. Сущности Диониса и менады брали своё.

Теперь же можно было вообще ни в чём себя не ограничивать.

— Фрэнк, что тебя не устраивает? — мягко спросил Робин, чуть сдвигаясь в шезлонге.

— Устраивает всё. Но анализы как у грудных младенцев, когда тебе полтинник — это странно.

— Ты хотел обратного?

— Нет. После новости с Келом я несколько обеспокоился.

— Боишься умереть от неожиданной болезни?

— Я боюсь того, что ты умрёшь от неожиданной болезни, Бобби. Причём сделаешь это раньше меня. И мне придётся провести остаток жизни, вспоминая о том, как мы феерично еблись. И что теперь я один.

Робин даже снял очки и сел, очарованно смотря на мужа.

— Только это и будешь вспоминать?

— А что, у нас были другие захватывающие моменты? — прошёлся по мужу дерзким и вызывающим взглядом Фрэнк.

— Ого, — протянул Робин. — И в самом деле боишься.

— Что будешь делать ты, если первым умру я?

— Фрэнк, приближающееся пятидесятилетие отвратительно на тебе сказывается.

— Ответь мне.

— Я покончу с собой, — просто ответил Робин.

Эшли сел. Панаму сдвинул с глаз на макушку.

— Покончишь с собой?

— Да, — Робин сделал глазами движение «что тут странного». — Кто-то из нас сделает это раньше другого, — умрёт. Стоит радоваться, что с таким здоровьем мы протянем вероятно долго.

— Я не хочу доживать без тебя.

— И я не хочу доживать без тебя.

С минуту смотрели друг на друга.

— Так что? — спросил Робин.

— Совместный суицид по договорённости? — попробовал Фрэнк.

— Да, — повёл глазами Робин.

— Что-то гарантированное и надёжное?

— Безусловно, что не автокатастрофа. Нет вероятности того, что оба и насмерть.

У Фрэнка перехватило дыхание. И это был не страх. Робин знал — что это. Знал по себе. Обсуждать с Фрэнком возможность совместной смерти было ошеломительно возбуждающе. Но самым разжигающим было то, что Фрэнк звучал согласно ему. Тот понимал, чего хочет Донни. И не видел в этом ничего гротескного и пугающего.

— Выбери сам, Фрэнк. И как только будешь готов, скажи мне. Я хочу быть с тобою до конца.

— Ты никогда не отпустишь меня, — вспомнил Фрэнк слова Робина, сказанные ему в тот вечер, когда Донни сделал его своим.

— Никогда. Даю слово, что последнее, что ты будешь чувствовать в этой жизни — это тепло моей ладони в своей.

— И я никогда не покину тебя. Бобби, прежде я считал, что твоё желание связать со мною жизнь было самым возбуждающим, тем, что волновало моё сердце. Но то, что ты хочешь закончить со мною жизнь и шагнуть в смерть…

Робин солнечно улыбнулся.

— Ты единственное, что держит меня здесь. Жизнь я люблю из-за тебя. Я жду только тебя.

Это было правдой. Дети выросли. Перед теми разворачивались их собственные жизни. А у Робина Донни снова оставался один Фрэнк. Равно как и у Фрэнка Эшли оставался Робин.

— Я дам тебе знать, — пообещал Фрэнк, доставая сигарету и закуривая.

***

Бар «The smells» стоял на пересечении Виктория-авеню и Венис-бульвар. Донни и Эшли шлялись по злачным местам, когда Робин вспомнил о личном приглашении Джеми Сайнтс, которое та им озвучила от щедрости души в благодарность за то, что Лив и Джаред почти неделю жили на Берриз Лейн, пока дом миссис Шток отхаживали после пожара.

Робин и Фрэнк знали из гремящей и яростной речи детской няни, что очередной сожитель Джеми, перебрав, заснул с сигаретой на лестнице. Ворс синтетической ковровой дорожки занялся и благополучно тлел вплоть до кипы рекламных проспектов и газет. Потом всё пошло по плану. Бумажные обои по стене, перильца, обожжённые ноги Рика Уэста, проснувшаяся от запаха дыма миссис Шток, выбравшиеся через окно на крышу и по водостоку вниз дети, пожарные и комплимент от социальной службы.

Не то чтобы после такого Джеми покончила с Риком. Тот просто прекратил появляться на Розенкранц, 117, потому что свои намерения в отношении него миссис Шток обозначила весьма прозрачно ещё в ту ночь, когда пинала его на задымленной лестнице, едва-едва сама не скончавшись от удушья.

«Оставляйте детей, миссис Шток. Не беспокойтесь, — разрешил Робин, выслушав увлекательную историю детской няни. — Сами тоже располагайтесь».

Джеми они увидели на вторые сутки проживания Лив и Джареда у себя. Та подъехала к воротам одновременно с вернувшимся Донни. Он разглядел «мустанг» конца 90-х и жующего водителя за рулём. «Холерный луизианский ублюдок», — так выразилась в сердцах миссис Шток о Рике Уэсте. Мужчина за рулём на ублюдка тянул.

В женщине Донни опознал Джеми, поскольку сходство с миссис Шток было очевидным. Рыжеволосая, светлоглазая, раскованная в движениях и высокая. Стиль одежды, конечно же, был иным. Как и размер. Макияж Джеми, похоже, оставался профессиональным даже в дневное время.

Робин вышел из автомобиля, не спеша открывать ворота.

«Привет. Я Джеми», — мелодично сказала та, останавливаясь так, чтобы протянуть руку во всю длину. Вероятно, почувствовала социальную границу. И, вероятно, знала об идентификации мистера Донни и не считала обоснованным использовать своё обаяние. Как бы то ни было, Джеми, если не принимать в расчёт искристые тени и накладные ресницы, сейчас не работала, соблюдая личные пространства: своё и Донни.

«Привет, я Робин Донни. А вы мать Лив и Джареда?» — уточнил Робин.

«Да. Простите, что так вас напрягаю. Даже не знаю, что бы я делала без вас и вашего гостеприимства».

«Ну, мы тут ни при чём, — Донни всё же отомкнул ворота с пульта. — Ваша мать просила за детей».

«Простите», — поморщилась Джеми.

«Зайдёте?» — Робин бросил взгляд на «луизианского ублюдка», но приглашал только её.

«Да. Если вам сложно, я сейчас заберу детей. Они могут пожить у Рика», — попыталась Джеми, заходя на крыльцо и следом в открытую для неё Донни дверь.

Робин ни на секунду не желал Лив и Джареду «пожить у Рика», поэтому отрицательно качнул головою.

«Никаких сложностей. Дети хорошо ладят. А мне удобно завозить их в школу перед работой».

Оливия, увидев мать первой, спрыгнула с дивана и обняла ту.

Робин заметил, что Джеми была готова расплакаться. Но не был уверен насчёт этимологии слёз. Или это была радость от встречи, или же чувство облегчения от мысли, что дети пристроены.

«Как дела, тыковка?» — спросила Джеми.

«Смотри», — Лив протянула руку.

И Робин увидел тот же «перламутровый розовый» на ногтях девочки, что и на ногтях своей дочери.

Мина улыбалась ему с дивана.

Фрэнк появился из сада с мокрыми руками и коленями на джинсах.

«Привет», — ожидающе сказал он, подходя к Робину и прижимаясь плечом к его.

Робин нажал своим, чуть отираясь.

«Фрэнк, это мисс Сайнтс, мама Лив и Джареда».