Фрэнк забыл о просьбе мужа. Он легкомысленно пропустил мимо новый или же просто долго взраставший фетиш Донни. Тот не забыл. И загонял Фрэнка в угол.

«Паскудство», — ещё раз выматерился Фрэнк.

Вчера, пока он с младшим шатался по Малибу, Робин и Мина тоже развлекались на всю катушку. По возвращении домой Фрэнк-младший швырнул скейт чуть ли не в середину розового куста, намереваясь убраться в комнату, где смог бы глушить себя музыкой через наушники и пялиться в социальные сети. Поэтому Эшли ухватил того за шиворот и молча удержал на месте.

«Чего, пап?!» — возмутился мальчишка.

Фрэнк двинул бровями, не утруждаясь с ответом. Младший закатил глаза: «Ладно, я понял». После чего аккуратно выволок доску из цветов и прислонил к стене рядом с дверью.

«Великолепно. И ведь сам додумался», — сыронизировал Эшли.

Младший фыркнул, невольно улыбаясь, и взлетел по лестнице.

Фрэнк стащил рубашку, скинул кеды, оставаясь в майке и джинсах. Босиком прошёл в кухню. Раскрыл двери в сад. Закурил, достал из холодильника сырые колбаски. Пока занимался подготовкой к обеду, думал, что придётся постараться, чтобы не прикончить сына в тот изматывающий период, пока младший преодолеет пубертат, перебесится, возненавидит и простит его и Донни как родителей, найдёт себя и, если повезёт, не закрутит романа с травкой или химией. Норов младшего с самого детства был только держись. Перед Робином тот смирел. Перед самим Фрэнком отступал. Но Эшли соврал бы, если бы сказал, что ему легко давался контроль. Он помнил, что в его детстве всё покатилось под откос тогда, когда слова старика Эшли стали разниться с поступками. Авторитет родителя, о котором так любит рассуждать каждый второй и поддерживать который могут лишь единицы, трещал у Лу Эшли по швам. Маленький Фрэнк ни во что не ставил своего отца. А сам Фрэнк хотел, чтобы его сын относился к нему кардинально иначе.

Если с Миной не возникало проблем, то младший работал как лакмусовая бумага не только для Эшли, но и для Донни. Мина была разумной девочкой. Младший был не менее разумным, но вспыльчивым и своенравным. Фрэнку Эшли часто, очень часто хотелось придушить сына, когда тот принимался брыкаться и отстаивать свои права ровно с тем же выражением в золотистых глазах, что словно бы переселялось в них из глаз самого отца. Холодно и безапелляционно. И тогда Эшли начинал беситься. Его потребность поглощающего родительского контроля едва удерживалась на грани, сталкиваясь с мальчишеской безоговорочной потребностью в самостоятельности.

«Не нравится?» — обычно интересовался Робин, если присутствовал при делёжке и отстаивании своих территорий между мужем и сыном.

«Конечно не нравится», — подтверждал Фрэнк.

«Можешь представить, как я хочу подавить тебя, когда ты мне противишься?» — казалось, весёлому любопытству Робина нет конца.

«При чём тут я? Сравнение неуместно», — не соглашался Эшли.

«Ещё как уместно. Эти ваши ледяные глаза семейки Эшли, — я всё о них знаю. Я каждый божий день смотрю в них, Фрэнк. И я каждый день сражаюсь с собою».

«Это не так».

«Фрэнк твой сын».

«Ты знаешь, что приходится держать его в строгости не просто так».

«Да, я знаю».

«Тебе не хочется его придушить, Бобби?» — раздражённо требовал ответа Фрэнк.

«Ещё раз, он твой сын. Для меня это смягчающее обстоятельство».

«Смягчающее насколько?»

«Смягчающее всё».

«С тобою Фрэнк другой», — заводил постоянное Эшли.

«Ты обуздываешь в нём себя. Прекрати. Несвобода никому не нравится. Нашему сыну тоже».

Эшли успел выкурить две сигареты, пока вернулись Донни и Мина. Дочь обвилась вокруг пояса Фрэнка руками, поцеловала того под лопатку и сказала: «Ты бы знал, папа, сколько папа купил мне косметики. Придётся часть подарить Лив Сайнтс, когда драгоценная миссис Шток привезёт её к нам».

«В самом деле, детка?» — Фрэнк отставил дуршлаг со стекающей с помидоров водой и обернулся.

«Прорва блеска для губ и хайлайтеров», — счастливо улыбнулась Мина, не выпуская Фрэнка.

Эшли поднял глаза, встречаясь взглядом с мужем, чьё великодушие сразило Мину в самое сердце. И, похоже, на очереди было сердце Оливии Сайнтс. А там, уже не в первый раз, сердце драгоценной миссис Шток.

Робин стоял, прислонившись к дверному косяку плечом, зацепившись правой лодыжкой за левую, и в упор смотрел на Фрэнка.

«Что же, Мина, думаю, Лив Сайнтс будет очень рада твоей щедрости. И щедрости папаши Донни», — мстительно и сахарно сказал Фрэнк.

Донни искусал губу и ушёл переодеться.

Да, всё сходилось. Донни загонял его в угол.

***

Робин не прогнозировал крайних сроков, по истечении которых Фрэнк Эшли пойдёт на мировую, выполнив его просьбу. И не то чтобы сам Донни мог ждать бесконечно. Конечно, нет. Но проверить, как долго тот будет сопротивляться в паутине, такое Робин Донни мог себе позволить.

В желании Робина увидеть Фрэнка с косметикой на лице не было жизненной необходимости. Пожалуй, он мог бы отказаться от него ради спокойствия мужа. Но категоричный отказ здорово подстегнул Робина, заведя. Робин мог припомнить десятки «нет» от Фрэнка Эшли, которые по истечении времени при должных поглаживаниях и трёпке перекидывались в громкие и многократные «да». И те желания были гораздо грязнее и травматичнее, нежели тушь на ресницах.

Фрэнк сделает то, что хотел от него муж. Робин знал и это. Ему Фрэнк всегда сдавался. Потому что Робин умел благодарить за движения навстречу. Робин улыбнулся, вспомнив, что Фрэнк называет «благодарностями от Донни». Если бы по иронии природы, а Робин совершенно искренне расценивал иную вероятность своей идентификации как иронию, он предпочитал женщин, то всё свелось бы к банальности. Нечто вроде банковской ячейки, куда его жена помещала бы все те украшения, что дарил бы и покупал для неё Робин. Потому что просто шкатулок бы в спальне не хватило. Но Фрэнк не был женщиной, как недавно он сам ему заметил. И Робин любил его, а не отвлечённое понятие о гипотетической жене. Браслеты и колье с Фрэнком не проходили. Конечно розы от Пьяже в качестве серёжки или часы от него же, индивидуальные наборные браслеты из розового золота, зашнурованные так, как предпочитал Эшли, от Картье у того были. Но слишком тут не разойтись.

К тому же Фрэнку для полноты жизненных и эмоциональных ощущений требовались не дорогие украшения, что он носил, скорее, для удовлетворения Робина. Фрэнк до одури любил другое. Поэтому Донни загонял того в угол, используя единственно действенный рычаг: перекрытую взаимность.

Проехавшись с Миной по девичьей мекке и купив той одной декоративной косметики как для троих, Робин преследовал целью не только радость дочери, но и грубый намёк для мужа. Робин не задумывался об этичности своего поступка. Выглядело ли это так, что он использовал дочь для манипуляций с Фрэнком? Даже если и выглядело, Робин не заострял на этом внимания. Мину он хотел порадовать и провести с нею время, а Фрэнка заставить. В любом случае Донни получал удовольствие.

Мина была его любимой девочкой. И с нею Робин мог со спокойной совестью шататься по ювелирным. Дочь полностью разделяла его оптимизм в этом отношении. Даже если они выбирали мужские запонки в «Йозу». Не говоря о колечках от Тиффани. А Фрэнк был его любимым мужем. С ним Робин делился по-другому.

***

«Попытаться всё равно стоило», — раздражённо думал Фрэнк, лёжа в темноте спальни и скусывая губы.

Робин лежал рядом. И было похоже на то, что уже заснул.

Фрэнк разочарованно двинул глазами.

Чуть раньше, выйдя из душа, наскоро вытерся и оставил влажное полотенце на держателе для сушки. Натянул боксеры с низкой посадкой, вернул пусету в ухо. Вышел в спальню. Игнорируя интимную отстранённость мужа и откинув угол одеяла со своей половины кровати, забрался под него. Тут же сдвинулся под бок сидящему с планшетом Робину, обвился вкруг его талии руками, к шее прижался лицом. Как же было хорошо. Запах Робина был таким привычным и постоянным, но от этого не становился менее обыденным и волнующим. Запах Робина был гарантированным обещанием наслаждения. Фрэнк едва слышно простонал, отираясь всем телом и сильнее сжимая руки.