Для Фрэнка это тоже стало одним из самых потрясающих опытов в отношениях.

До рождения Мины они плотно сидели друг на друге, как героиновые наркоманы. С появлением дочери пришлось изменить образ жизни, чему способствовало само её присутствие.

Когда через два года появился Фрэнк-младший, они стали окончательно семейной парой притихших полусумасшедших.

Но страсть друг к другу перешла на новый уровень, более хронический, скрытый, временами выливающийся в такие лавоподобные потоки, что становилось дурно обоим.

Если бы не замечательные особенности пластичной, изменчивой и приемлющей себя безоговорочно психики обоих, что уже одно это делало их на порядок счастливее иных как гомосексуальных, так и гетеросексуальных пар, образ самовыражения во многих областях давно бы разрушил как самих Донни и Эшли, так и их брак. Но выходило по-другому.

Робин и Фрэнк были счастливы друг с другом. Счастливы, в сознании или без сознания, но только вместе.

Добрый кусок удачи состоял в том, что физически Робин возбуждал Фрэнка, и наоборот, Фрэнк, до разрывающих стремлений, возбуждал Робина. Когда Робин избивал Фрэнка, перед тем как взять его, он испытывал чувство чуть ли не сходное тому, которое испытывали, он был уверен, фантастичные создания на полотнах Дали*, поедающие друг друга ложками на вытянутых ручках, выдвигающие друг из друга внутренние органы и заталкивающие друг в друга ящики и прочие предметы.

Фрэнк же испытывал нечто сродни тому эффекту, которого добивались менады** на вакханалиях, когда их обожаемый «лоло, дендридис***» разрывал их на части, овладевая в ярости и любви. Где-то так.

Комментарий к 2

*Испанский живописец, график, скульптор, режиссёр, писатель. Один из самых известных представителей сюрреализма

**В древнегреческой мифологии спутницы и почитательницы Диониса. Весьма своенравные, с удовольствием пьянеющие и в следствии чего опасные создания

***Строка из вакхических гимнов, дословно «славься, произрастающий ветвями»

========== 3 ==========

— Что тебе раскопать, Донни? Что-то конкретное или…

— Всё.

— Всё, — Сайрус Фрэш хитро посмотрел на Робина. — Что, попался?

— Заткнись, — Робин улыбнулся, откинувшись на мягкую спинку дивана, опустил блюдце и чашку с кофе на колено.

— Я сделаю. Думаю, что за несколько дней. Но дай мне намёк: ты хочешь что-то узнать? Или ты хочешь, чтобы я ничего не нашёл?

— Вот ещё. А чистота эксперимента?

— Сколько вы вместе?

— Недолго.

— Тебя что-то тревожит?

— Мне необходимо подтвердить кое-что, перед тем как… Неважно.

— Хочешь жениться, — Сайрус залпом допил кофе и осклабился.

Донни темно посмотрел на него.

— С чего это ты?

— За дурака меня держишь?

— Никогда не пытался.

— Вот и правильно. Поэтому объясню. Что-то ты прежде меня о таком не просил. Значит, тебя не на шутку проняло?

— И всё?

— Да что ты. Ты прости, но я вот заметил, как он записан в твоей телефонной книге, пока ты не взял трубку. «Любимый»? Серьёзно, Донни? Не «Фрэнк», не «Эшли», а «любимый»? Ты просто попавшийся педик.

— Я тебе въебу, — Робин отставил кофейную пару на столик, едва дрогнул ртом в улыбке.

— Расценю как нападение на сотрудника полиции, — Сайрус тоже дрогнул губами. — Ты не думай, я в любом случае рад за тебя. Но не уверен, что за твоего Фрэнка Эшли. Я позвоню тебе.

И Сайрус позвонил через три дня.

— Скучно, Донни. Скучно.

— Не тяни.

— Никаких наркотиков, пьяных дебошей, мордобоя, оскорблений общественности. Учился, работает, только начал издаваться. Женат не был, внебрачных детей нет. Даже автомобиль не водит, хотя права есть. Никаких афер с деньгами, если тебе важно именно это. Кредитные карты есть, но просрочек по платежам нет. Вот про его отца можно кое-что рассказать. На Льюиса Эшли несколько административных штрафов за вызывающее поведение, потасовки в пьяном виде. Алкоголик. Мать обрусевшая полячка.

— Русская?

— Ну, почти что. В середине 80-х приехала в Америку. Фрэнк родился американцем. Льюис Эшли обычная рабочая голытьба.

Робин Донни молчал.

Поэтому Сайрус продолжил.

— Слушай, Донни, я тут кое-чего не нашёл.

— Чего?

— Я показал фото Фрэнка кое-каким горячим парням, своим самым горячим парням, своим многочисленным горячим парням…

— Я понял, — улыбнулся Робин.

— Оказывается, его никто не знает. Он у тебя что — ни разу не троганный?

— Вероятно, — коротко ответил Робин.

— Донни, ты ублюдок. Всё, что тебе надо было узнать — так это его шашни до тебя? Всё прочее только пыль в глаза?

— Тоже вероятно.

— Ну, тогда счастливой женитьбы.

Робин услышал, как Сайрус улыбается в трубку.

— Считай, что ты приглашён.

— Польщён. Но давай уточним. Хочешь и дальше присматривать за своим подарком?

— Я хочу, чтобы Фрэнк был в безопасности.

***

Несмотря на то что страсть захватывала Донни и Эшли сильнее и ненасытнее со временем, они очень благоразумно вели себя на людях в цивилизованном обществе. Более того, они вообще не касались один другого. Ни рукой, ни плечом, ни коленом. Близко — стояли, но касаться — нет. Всё было гораздо изощрённее. Они нашли более душевынимающий способ общения.

Взгляд. Занятие любовью с помощью взгляда.

Тактика была проста. Один садился напротив другого не далее чем в шагах пяти. Подходила барная стойка, проём окна напротив дивана или кресла, просто стена, на которую можно опереться и замереть. Презентации, выставки, тусовки, вечеринки, приёмы, званые обеды. Не дольше, чем выкурить сигарету. И не дальше, чем возможно сцепиться взглядами.

Фрэнк дал понять Донни, что его жутко заводит, когда Робин одет в костюм, холёный, с уложенными в стайлинге волосами, возможно, в очках, в безупречных брюках, в шёлковом жилете, с маникюром. Когда Робин такой, Фрэнк говорит, останавливаясь рядом с ним в самом начале мероприятия, заранее говорит ему. Говорит чуть слышно, поскольку стоит близко, но не на ухо, а смотря в глаза:

— Я хочу, чтобы ты запихал в меня свой толстый агрессивный член. Ты знаешь, я буду кричать, — и Фрэнк смотрит на Робина так, как это делает только он, чуть с насмешкой, спокойно, из-под ресниц. В самом конце чуть раскрывает губы. Свои гладкие, светлые, сладкие и нежные губы. Как знак, что у Робина была возможность кусать и целовать их, но, к сожалению, сейчас это никак невозможно.

И отходит, чтобы больше почти не приближаться. Чтобы Робин только изредка видел его среди гостей.

И Робин видит его: стройного, хохочущего как мальчишка во все зубы, откидывающего голову, с развёрнутыми плечами, в джинсах, в полурасстёгнутой рубашке. На более официальные приёмы Фрэнк надевает костюм и тогда он по-иному прекрасен, тогда Донни хочется поставить его где-нибудь на колени.

Пока Фрэнк маячит поодаль, Донни думает о его словах.

И когда они оказываются в баре, после официальной части, то тот, кто пришёл позже, садится стула через два.

Если в то время, когда они рассматривают один другого, кто-то садится между, Донни говорит: «Выбери другое место, я серьёзно, просто свали отсюда». У него очень нехорошие глаза, такие, что цивилизованные мужчины, расслабленные тем, что теперь нет острой необходимости самим отвоёвывать пространство физической силой, пасуя под животной угрозой во взгляде и голосе Робина, прикрытых галстуком и коллекционными часами, уходят.

С дамами Робин мягче, он просто говорит: «Леди, прошу вас, пересядьте». Иногда сухо улыбается.

Фрэнк сидит у стойки, свесив одну ногу, вторую согнув на подножке. Вертит зажигалку в пальцах, пьёт. Он замечает, когда подходит Донни. Ждёт, пока тот разберётся с заказом. Потом разворачивается.

Эшли начинает смотреть на Робина, словно оглаживая его по плечам и по лицу, задерживается на груди, потом спускается ниже, быстро проходится по бёдрам, снова вскидывает взгляд на лицо. И этот взгляд говорит «ты хорош, ты так хорош, что я хочу лизать твою кожу на груди, на плечах, твой пупок, твои бёдра, мне трудно об этом не думать».