— Фрэнк, — говорит Донни.

— Да.

— Ты должен знать ещё одну вещь. Я тоже хотел бы повторить это единожды, но могу и периодически, если память начнёт изменять тебе.

Фрэнк согласно кивает ресницами.

— Я никогда не отпущу тебя по доброй воле. Ты никогда не сможешь уйти от меня, даже если захочешь. Мне плевать на свободу выбора, даже твоего, если ты когда-нибудь захочешь свалить. Я не смогу, и я не хочу быть без тебя, поэтому я сделаю всё возможное, чтобы тебя остановить и удержать. И, Фрэнк, я бываю… жестоким.

Фрэнк снова согласно кивает ресницами.

Робин целует его, мягко, расслабленно, облизывая его губы.

Когда они размыкаются, Фрэнк говорит с абсолютно серьёзным лицом:

— Я знаю. Советуешь мне заиметь персонального проктолога?

Робин начинает хохотать, даже до слёз.

— Фрэнк, мне так жаль, что я уже принял решение — не читать твоих книг. Возможно, я многое потерял. Но, кроме шуток, заведи, — говорит он, становясь серьёзным. — Я имею намерение драть тебя днём и ночью. Твоя задница — моя радость.

— Охуеть, никогда бы не подумал, что подобное заявление вселит в меня столько оптимизма, — говорит Фрэнк.

***

Фрэнк спас добрую часть человечества, взяв на себя заботу любить такого агрессивного типа, как Робин Донни.

Как показала практика, резко снизилось количество инцидентов на почве конфликтов со стороны Донни по отношению к незнакомым и знакомым. С тех пор как Фрэнк дал ему уверенность в том, что тот может быть с ним и истязать его в постели.

Он сам временами задавался вопросом: что случилось, как так произошло, что он нашёл счастье в том, чтобы отдаваться такому своеобразному деспотичному человеку, позволяя тому драть себя в зад. И будучи человеком умным и с хорошим университетским образованием, он докопался до приблизительного ответа. Не очень приглядная ситуация, но, возможно, корни происходящего были в ней.

Фрэнк не спешил делиться своими соображениями даже с Донни, даже после нескольких лет совместной жизни он начал рассказывать о своём детстве кусками, выборочно.

Прошло довольно-таки много времени, прежде чем Робин составил достаточно ясное представление о жизни Фрэнка в отчем доме. Донни, будучи не менее проницательным, также многое для себя сообразил по имеющейся между ними связи, но, как бы там ни было, он был благодарен всему, что происходило в судьбе Фрэнка. И что сделало его таким, каким Фрэнк ему встретился. Потому что Робин не мог желать лучшего и иного партнёра, нежели Фрэнк.

Фрэнку пришлось рано научиться биться за себя. И не потому что его обижали гадкие толстые старшеклассники. Ему пришлось защищаться от отца. Который был спивающимся, трусливым, мерзким животным. Робин втайне того возненавидел, узнав ближе, но Фрэнку этого благоразумно не говорил.

Старик Эшли был до сих пор жив, вот только его разбил паралич ниже пояса, а так он ещё мог вполне бодро сыпать матюками в адрес неблагодарного сына.

Сначала Льюис Эшли просто бил маленького Фрэнка, часто вместе с матерью. Потом только его одного.

И когда отец попытался добиться от Фрэнка других вещей, что в гадкой закономерности вытекали из избиений, Фрэнк не дался. Причём очень доходчиво. Он прошиб отцу голову тёркой для овощей, первой подвернувшейся под руку вещью на тот момент, что заставило Лу Эшли потерять сознание, а потом и вовсе на время поутихнуть.

Совсем скоро Фрэнк стал заметно крупнее, сильнее, выше и совершенно недосягаем.

И ушёл из дома так рано, насколько мог. Учился с прилежанием, что объяснялось отчасти тем, что финансовой поддержки он из семьи не видел, а жить было нужно. Работал ночью, учился днём.

Кроме всего прочего, Фрэнк оказался на редкость талантлив. Он владел даром слова. И этот его дар очень сильно заводил Донни в определённых ситуациях, потому что Фрэнк словно бы знал, что Робин хотел слышать, что ему может нравиться.

Робина привлекали скрытность, спокойствие, рассудительность Фрэнка, его вдумчивый, сообразительный взгляд. То, как он произносил слова, вообще говорил. Смотрел на Робина, чуть откидывая голову, а когда произносил, то словно бы проверял его реакцию. Робину иногда хотелось физически забраться в него, в его тело. И не просто в соитии, а полностью, посмотреть, что там в нём, в этом спокойном, ушедшем в себя, похожем на ангела. Очень красивого мужественного ангела.

И только та тварь, тот нечто в пятнистой шкуре, что жило во Фрэнке, останавливало Робина от продолжения фантазии. О, он хорошо знал, полностью отдавая себе отчёт, не будь во Фрэнке стержня, силы воли, основы, его неизменного центра, Донни ничто бы не держало на этой орбите.

Возможно, как и всякому мальчику, Фрэнку хотелось любить и уважать своего отца, иметь его примером. Но Льюис Эшли был далеко не так идеален и далеко не пример для подражания. И, опять же возможно, где-то там в нём сидела программа подчинения и зависимости от того, кто, по правилам, заботится о тебе. Она не была реализована, сам же Фрэнк и не дал ей реализоваться, пойдя в сопротивление отцу, как только смог. Но она всё же взяла своё при встрече с Донни, чья персона, чей облик запустили в его подсознании и либидо новый отсчёт.

Нет, Робин Донни ни в коем случае не был похож на отца Фрэнка ни в каком из отношений: ни в социальном, ни в физическом, ни в культурном. Только проявление более развитой властности, опять же возможно, запустило тот механизм.

Или же Фрэнку Эшли просто-напросто нравилась жестокость. Тайное стало явным.

Интересным было и то, что сам Робин Донни весьма слабо подозревал о своей потребности в контролируемом насилии. Многие мужчины ведут себя вызывающе. Что в этом странного? Обычная вещь. А жёсткий секс — кого этим удивишь?

Но как знать, если бы не Фрэнк, может быть, спустя много лет, будучи не с тем человеком, Донни бы сел за решётку, совершив непоправимое, не умея обращаться со своей страстью. А Робин был — огонь. Его взгляд бывал временами таким тяжёлым, гнетущим и жёстким, что Фрэнк испытывал проблемы с дыханием, проявляющиеся на физическом уровне.

Фрэнка временами начинало знобить от эмоционального шока при контакте с Робином, он просто тонул в его энергии, его кружило и несло, он горел, кричал, плакал, психовал. В общем, испытывал всю полноту и радость физического бытия с любимым человеком. С Робином его стремление подчиниться, попасть в физическую зависимость, сдаться и позволить себе упустить контроль, расслабиться в ней, реализовалось с лёгкостью, не встречая физического отвращения. Так он осознанно и добровольно, на влечении, пошёл в лапы к Донни. Что-то в его психике сказало ему, что вот достойный, кого можно любить, не испытывая стыда за то, что любишь.

Робин был сильным. Сильным без червоточин.

Поэтому, раз разногласия не случилось между «хочу» и «могу», то Фрэнк с лёгкостью сделал свой выбор.

И очень скоро Робин понял, что попал в ловушку. Желанную, сладкую, но ловушку.

Это сначала ему казалось, что он развращает Фрэнка, потому что именно Донни имел опыт в однополой любви, достаточно бурный местами и неединичный. А потом он вдруг заметил, что ничего подобного. Конечно за ним осталось преимущество брать, но вот выбор.

Именно Фрэнк провоцировал его на раз. Словом, напоминанием, движением, а когда очень хотел, то той ненасытной сумасшедшей тварью, что сидела в мрачных душных глубинах его либидо.

И Робин, утоляя свой темперамент, делал, как того хочет Фрэнк. В итоге всегда так, как того хочет Фрэнк.

Очень часто начиналось с инициативы Донни, а в конце он понимал, что нет — это с подначки Фрэнка.

Фрэнк же, с головой окунаясь в новое для него, любопытное и притягательное, хотел.

Всё началось как страстный, пожирающий, истязающий роман.

Робину временами казалось, что оба слетают с катушек, настолько они застревали друг на друге. И ничего странного, ведь более сильных эмоций, более сильных в физическом отношении ощущений, усиленных взаимным чувством, Робин не получал и, он знал, не получит, потому что то, чем они занимались с Фрэнком — такое только за деньги и в закрытых клубах.