То, что Фрэнк искренен в своём стремлении отдаваться Робину — это безусловно. Потому что его расцветающие зрачки при близости мужа — будь то просто остановиться рядом или при физическом обладании им — красноречивее всех слов, которые мог бы сказать Фрэнк. Тем более что в близости Фрэнк может напрочь забыть о ласковых словах, бросаясь в него площадной бранью.

Временами Робин Донни чувствует, что слова «разорвать» и «до полусмерти» — это не гипербола, а слабая попытка отразить их ситуацию. Потому что, сходя с ума от красоты и распущенности Фрэнка с ним наедине, Робин может перебирать, ослепляемый желанием и неосторожными эгоистичными просьбами мужа. А Фрэнк просит. И отказать тому невозможно и выше сил Робина.

А кроме всего — это вызов. Вызовы от Фрэнка Робин не пропускает. Поэтому когда Фрэнк, смотрящий ему в глаза, не отводя и не пряча сумасшедших зрачков, просит «глубже» и «жёстче», Робин даёт ему глубже и жёстче. Даже ценой того, что Фрэнк может выйти из строя, когда вернётся ясность ума и восприятия. Но теперь, когда Фрэнк вьётся под ним, Робин не хочет отказывать ему. Огладив поднятые по его плечам вверх ноги Фрэнка от щиколоток до бёдер, Робин, не прекращая медленных и плотных погружений, берёт банку с лубрикантом. Вытрясает щедрую горсть себе на пальцы перед глазами Фрэнка, затем спускает руку, выскальзывает и вталкивает весь лубрикант в широкого, горячего Фрэнка. Снова заскальзывает. Видит, как Фрэнк принимает его, сглатывая. Робин снова вытрясает из банки.

— Жёстче? — спрашивает он. — Хочешь жёстче, малыш?

Фрэнк дрожит в ресницах, справляясь с членом Робина в себе, раскрывает глаза.

— Да, жёстче и сильнее.

И Робин замечает, как вздрагивают у того губы, хищно прискаливаясь. Донни растирает лубрикант по ладони и пальцам, сжимая его так, что тот просачивается сквозь них в кулаке. Потом берёт себя у основания, указательный палец вытягивает по члену. И с очередным погружением заскальзывает уже с ним в зад Фрэнка. То, что происходит с мужем, заставляет Робина выдохнуть, почти согнувшись от возбуждения. Потому что Фрэнк распахивает глаза, одновременно запрокидываясь и подбираясь в лопатках. Долгое шелестящее «ах» на выдохе, которым Фрэнк отзывается на вмешательство Робина, кружит ему голову, как таблетка экстази.

Робин убирает палец, снова погружается только членом. Фрэнк возвращается.

— Ещё, — шепчет он.

— Смотри на меня, — говорит Робин. И снова пропихивает в него член и палец.

Фрэнк не справляется, уводит глаза. Вцепившись в простыню, долго искажается, вздрагивает в коленях. Вздох его громче.

— Смотри на меня, говорю, — заводясь в секунды, сквозь зубы требует Робин.

Фрэнк переживает спазм и сцепляется взглядом с мужем. Робин видит, как тот дышит всей грудью. И чувствует, как дрожит в ногах на его плечах. Робин отнимает от себя руку, складывает пальцы буквой «V», показывает Фрэнку. И когда Фрэнк кивает, таким же образом пропихивает в него уже два пальца. Фрэнк коротко вскрикивает, снова прогибается, но возвращается быстро, с яростью смиряясь с Робином в себе.

Робин видит, как мечутся его ноздри, пытаясь совладать с дыханием и разнимающей, растаскивающей блажью внутри него самого. Он видит, что Фрэнк едва-едва справляется с тем объёмом, которым Робин наполнил его. От этого тело Фрэнка не в состоянии оставаться в неподвижности. Эшли ведёт и искажает.

— Прекратить? — вкрадчиво спрашивает Робин, заранее зная, каким будет ответ. Заранее охватывая Фрэнка вкруг коленей, прижимая их к груди. И он чувствует, как мелкой изматывающей дрожью пробирает Фрэнка от его вторжения. Тот глубоко вдыхает и выдыхает. На выдохе произносит:

— Еби жёстче, Бобби.

— Фрэнк…

— Я хочу тебя так.

И всё. Больше ничего. Фрэнк не может говорить. Потому что Робин принимается забивать его собою если не на смерть, то до полусмерти. Фрэнк кричит, изворачиваясь под ним в постели, бьётся стиснутыми кулаками в простыни, кричит. С искусанных губ срываются дрожащие и сбитые стоны. Кричит, затихая лишь на те мгновения, когда Робин покидает его, чтобы втолкнуть в его зад ещё лубриканта, потом член, потом пальцы.

Робин меняет количество и объём попаданий во Фрэнка, чтобы дать тому хотя бы на мгновения приходить в себя. И когда это только член, то Фрэнк возвращается к нему взглядом. Осатаневшим, плещущим чёрно-золотым маревом, в котором Робин видит жадное желание. Эта жадность заводит Донни до яростных взрыков. Тот снова добавляет пальцы. Фрэнк выпадает из происходящего, часто, быстро и скользко дыша, изворачиваясь.

Робин распознаёт два оргазма, заставляющих ступни Фрэнка вытягиваться до кончиков пальцев, а его самого захлёбываться воздухом. Робин чувствует, что сам на пределе. Яростная, чувственная отдача Фрэнка лишает его чувства меры. А жадность мужа сшибается с его собственной.

Робину приходится выпустить Фрэнка, чтобы, разбросав его колени, лечь сверху, кончать самому. И он почти не помнит, когда Фрэнк охватывает ладонями его голову, приникая к губам. Чувствует только, как вместе с выплёскивающейся толчками спермой тот тянет слюну из его рта. Робин отвечает в поцелуе. Затихая в бёдрах, отирается лицом о лицо Фрэнка, головой о его голову. Окончательно обессилев, ложится на него. Скатывается только тогда, когда прекращает заполнять собою мужа.

Спустя минуту Робин дотягивается до Фрэнка, пальцами собирает следы между его ягодиц, рассматривает. Кроме матового и непрозрачного цвета спермы видит розовый оттенок. Опускает руку, втягивает воздух, поворачивается лицом к мужу. Фрэнк наблюдает за ним.

— Как дела? — спрашивает Робин.

И Фрэнк улавливает насмешку в его вопросе.

— А как мои дела? — спрашивает в ответ Фрэнк, сжёвывая и мокро обкусывая губы. С неменьшей насмешкой.

— Как в самом начале, в те полторы недели, пока ты не перебрался жить ко мне, — говорит Робин.

Фрэнк отворачивается, вспоминая, что имеет в виду Робин. Полторы недели, сразу за тем днём, когда Фрэнк отдался Робину. Рассудка в них было мало. Секса, боли, жажды — больше нормы.

Фрэнк ждал Робина каждый вечер, сидя на ступенях у его двери. Курил или читал. Когда заходили в квартиру, то даже не говорили. Трахаться начинали прямо на полу в гостиной, потом в спальне, потом в душе, снова в кровати. Загоняли друг друга до зари.

Наутро Робин уезжал в офис. Фрэнк пропадал в Малибу. И так полторы недели. Пока Фрэнк не подвёл Робина к зеркалу.

— Что? — спросил Робин, искренне недоумевая.

— Ты не спишь.

— И что?

— Всем заметно, что ты не спишь, Бобби, — ласково прижался к нему Фрэнк, обводя пальцем границы тёмных теней под глазами Робина.

Донни вгляделся в отражение.

— Я останусь сегодня дома, — сказал Фрэнк.

— Нет.

— Я останусь дома, а ты выспишься.

— Нет. Мы оба выспимся. Здесь. Я тебя не трону.

Робин выпутался из рук Фрэнка, но тут же сам его обнял.

— Не выспимся, — Фрэнк подставился под губы Робина, чувствуя всё тот же тёплый водоворот, что начинал закручивать его каждый раз, стоило коснуться Робина в поцелуе.

— О’кей, одну ночь, — Робин сдался.

— Две.

— Нет, Фрэнк.

— Бобби, это… Мне необходимо.

Робин уставился на Фрэнка, обсмотрел его заливающиеся краской скулы. Дрогнул в уголке рта. Спустил ладони на ягодицы Фрэнка, сжал, растащил:

— Одну. И вернёшься с вещами.

Фрэнк знал, что Робин старался. В те дни и ночи старался не причинять ему больше боли, чем требовалось, и не ранить. Но ничего не выходило, потому что жадная нетерпеливая радость вертела и кружила обоих. Фрэнк чувствовал подъём, но в то же время дикую усталость. Днём он тоже не спал, а работал на доставке или в редакции. Не смыкал глаз ночью, занимаясь с Робином сексом до изнеможения. Тогда же на белье Фрэнк начал замечать тёмные разводы крови, которые рождали в его теле и уме стыдливую панику. И ему было необходимо физически уединиться. Выспаться, прийти в себя, вздохнуть.

Сутки спустя он уже был у Робина. Чтобы больше не разлучаться.