— Нет, — Фрэнк вздохнул, опустил глаза, смиряя себя. Он очень надеялся, что его меняющихся в цвете скул не увидит никто. Кроме, само собою, Робина. Потому что тот просто чуял этот процесс шкурой.

— Потому что ты положительно влияешь на моего мальчика, — Джон Донни взмахнул ложкой.

— Джон хотел сказать, что ты любишь его и принимаешь таким, какой он есть, не делая из этого подвига. Да, дорогой?

— Ну пусть так, Эллен.

— Поэтому мы воодушевлены твоим примером, Фрэнк.

— Понятно, что теперь мне вас голыми руками не взять, — Робин в притворной досаде раскидал по тарелке политые шоколадом ягоды. — Фрэнк напрочь сбил мои позиции агрессивного и страшного парня.

— А все только рады, — Николас шутливо кинул в сторону Робина белую хлебную крошку. — Я вот очень-очень.

Робин поднял крошку и растёр в пальцах.

— Фрэнк, когда Робину было девять, он так разозлился на меня, что схватил за руку и прислонил к раскалённому грилю.

— Ты сказал, что у меня никогда не будет друзей.

— А ты подтвердил, что я прав.

— Мы что, ещё не пережили это? — Робин полуизумлённо раскрыл глаза.

— Я — да. А вот мама, уверен, до сих пор за сердце держится, как вспомнит.

И в самом деле, Элен, застигнутая врасплох, поспешно опустила руку на колени, отняв от груди.

— Так что, Фрэнк, кем бы ты ни был, но что-то магическое в тебе есть. Я тебя тоже люблю, хотя и на расстоянии большее время.

Пенелопа Аракис с интересом слушала и наблюдала за семьёй. Она видела, что говорившие искренни. Не чувствовала ни напряжения, ни недомолвок, ни претензий. Но было кое-что, что она заметила, привёдшее её в состояние внутреннего возбуждения. Пенни, проводя всё время с Ником Донни, была в курсе жизни членов его семьи. Особенностей их характеров. В социальных сетях они дружили и следили за жизнью и достижениями друг друга. Но ей было необходимо увидеть Робина Донни и Фрэнка Эшли вживую. То, что сегодня сказала миссис Донни, поставило точку в её предположениях. Двойное рождение Робина. Это словно стало отправным пунктом.

Пенелопа Аракис, урождённая критянка, была воспитана бабкой, Эстеллой Аракис, пока родители её самой проживали хипповатую, полную восторгов жизнь. Пенелопа их не винила. Потому что сама делала то же самое. И ей это нравилось. Как, она была уверена, нравилось и её родителям. Все эти тёплые моря, скалы, напоённые солнцем, тёмные леса и любовь. Как бы там ни было, Эстелла Аракис, кроме взращивания внучки, потчевала её легендами и мифами, которые в исполнении чистокровной гречанки, ведьмы и учительницы звучали чарующе и так правдоподобно. Настолько правдоподобно, что Пенелопа ничуть не испугалась, когда увидела первые блики в глазах Робина и Фрэнка. Она поняла, что видит ипостаси.

Прямо перед нею сидели Дионис и менада. Дионис дваждырождённый*, языческий бог вина, воскресающий с новым циклом. Она, ничем себя не выдавая, кроме как допустимым из расхожих приличий вниманием, рассмотрела его жизнь в Робине Донни. Вся эта божественная ярость, бунт, удача, красота, железное здоровье, богатство сопровождали Робина по праву рождения. Но всё это было взято в оборот другой силой. И это в самом деле пахло заклинанием, не дававшим Дионису разрушить себя, держащим его мягко, но насмерть. Пенелопа видела золотое мерцание менады.

Если бог всегда воплощал себя в мужчине, то его священная шлюха пользовалась как женщинами, так и мужчинами. И в этом воплощении менада была Фрэнком Эшли. Пенелопа видела менаду, чуть сдвинув фокус, в душистом виноградном венке, в шкуре пятнистого леопарда. Ипостась носила обвившихся вкруг себя чернокожих гадюк и была босоногой, не отстающей от своего бога ни на мгновение, обвивающей того не хуже виноградной лозы. Держащей его в повиновении своими восхищением и служением.

Пенелопа видела, что стоит этим двоим повстречаться взглядами, мерцание цвета в их глазах проявлялось. Секунду, мгновение, но черная гать и жидкое золото вскипали и оседали глубже. До нового контакта.

А ещё Пенелопа знала, что ей не следует приставать с расспросами ни к одному из них. Она не была уверена, что Робин Донни и Фрэнк Эшли в курсе того, что они ипостаси, нашедшие друг друга. И не была уверена, что останется в безопасности, если обнаружит свою информированность. Потому как боги славились своей безалаберной жестокостью бессмертных, а менады жестокостью смертных.

Пенни хотела другого. Она хотела поделиться с древней Эстеллой Аракис своим открытием. Сказать ей, что легенда уже не легенда, а миф далеко не выдумка. Сказать ей, что быть свидетелем чуда ещё возможно. Поэтому — никакой самодеятельности.

Пенелопа дружелюбно улыбалась и смеялась над шутками, получала удовольствие от вечера. И замечала, что вино и прочая выпивка разогрели её, стариков Донни и Николаса.

Робин и Фрэнк пили не меньше, но не пьянели. Видимых признаков не было никаких. Состояние их от Пенни было скрыто. На этот счёт уверена она не была. Но то что алкоголь и наркота не имеют над ними своего разрушающего влияния, было очевидным.

***

Сэм Шультц прекратил торчать, после того как испытал самую жуткую галлюцинацию в своей торчковой жизни.

Сэм очень давно знал Робина Донни, ещё с тех времён, когда снимал его в университете для статьи о студентах и боксе. Это, пожалуй, были единственные снимки, что ему когда-либо удалось сделать с Донни. А тот ему всегда нравился. Но сам Сэм не трогал его чувств, на что особо и не рассчитывал. Он не мог ничего предложить Робину, у того всё было: деньги и связи, известность, положение в обществе. И выбирать любовников Робин мог из тех, кто гораздо красивее бритого наголо, стареющего Сэма. Робин был глух к комплиментам, лести и даровым таблеткам.

Иногда Шультц приходил в горькое отчаяние. Ведь он знал, что Донни, будучи ещё достаточно юным, очень тщеславен, а такие редко упускают возможность увидеть себя на снимках, на видео, на TV, в светской хронике. Но тщеславие Робина Донни было так велико, что он, кажется, считал недостойным любой из перечисленных путей для самолюбования. Несмотря ни на что, Робин хорошо и по-доброму относился к самому Сэму. Даже тепло, но без панибратства. Сэм, поняв всё, что было нужно, смирился. Потерял надежду.

Пока не появился Эшли.

И вот когда у Робина появился Эшли, Сэм понял, что его прихоть имеет все шансы реализоваться. Он сразу понял, что между Донни и Эшли не просто интрижка. Это была одержимость. Сэм видел, как Робин смотрит на тихоню Фрэнка. Это был чёрный, с лавоподобными языками огонь, притягательный, гудящий утробно, ревнивый. Обычно когда один из партнёров увлечён настолько, второй всегда несколько тяготится таким вниманием. Но тут было иное.

Фрэнк Эшли производил впечатление более спокойного, невосприимчивого, прохладного, но, понаблюдав за ними некоторое время, Сэм увидел, что Фрэнк постоянно подначивает Донни на контакт, внимание, концентрирует его на себе, затягивает, ему комфортно от темперамента Донни, он в нём словно в своём любящем странном универсуме.

Тогда Шультц сообразил, на что нужно надавить.

Фрэнк тоже достаточно апатично отреагировал на предложение об индивидуальной фотосессии.

Сэм забросил крючок, предложив им совместную съёмку, без нажима и в шутку. И делал это каждый раз при встречах. Это сработало, не так сразу и не совсем так, как хотелось, но всё же сработало. Ведь Фрэнк и Робин ни за что не могли упустить шанс облизать глазами один другого. А тем более чтобы увидеть себя вместе. По крайней мере однажды Шультцу удалось залучить обоих к себе в студию, прикормив заскучавших Робина и Фрэнка комплиментом из парочки жёлтых экстази с оттиском солнца, которыми он, надо признать, достаточно скоро склонял к большей раскованности более падких на внимание парней и, временами, барышень.

— Ну же, Фрэнк, попроси хорошенько своего упрямца. Мне действительно хочется посмотреть на вас. Доставь старику удовольствие, — просит Сэм, полулёжа в кресле после затяжки марихуаны.

Фрэнк и Робин сидят на его диване в отличном расположении духа и хороши как боги, как ему думается. Это уже не досужие мысли Сэма. Это так есть.