Фрэнк отводит руку с сигаретой, смотрит вниз, потом отталкивается от окна, встаёт рядом.

Робин в последний раз затягивается, отходит, чтобы задавить окурок. Возвращается и очень аккуратно, нежно обнимает его под руки, за спину. Касается губами его плеча. Замирает так, смотрит в распахнутое окно. Утро раннее, часов пять. Фрэнк обнимает его за шею вытянутыми руками. Прижимается лбом к виску. Через некоторое время становится совсем плотно, вздыхает, словно опирается на Донни.

Они продолжают так стоять долго. Сигарета в пальцах Фрэнка давно догорела, но он даже не двигается, чтобы от неё избавиться. Неожиданные покой, тишина и умиротворение опускаются на обоих. Особенная близость, в которой Робин понимает, что хочет видеть Фрэнка через десятки лет рядом с собою, как бы там ни было. Фрэнк же уже понял, чего ему хочется с Донни.

— А что именно ты хочешь прекратить? — наконец спрашивает Робин, по-прежнему ему в плечо.

— Торчать до потери облика еженедельно и есть на завтрак кофе и сигареты, — спокойно говорит Фрэнк.

— И хочешь от меня ребёнка.

— И хочу от тебя ребёнка, — подтверждает Фрэнк. Через минуту: — Бобби, я совру, сказав, что то, что сегодня было, не принесло мне радости, если ты меня понимаешь.

Фрэнк прислоняется губами к его щеке.

— Более того, мне это настолько нравится, что я готов повторять.

Робин чуть крепче сжимает его в руках, прижимается щекой к его.

— Но реже, гораздо реже. Потому что это ужасно, то, что мы делаем. Такое количество наркоты и так часто не приведёт ни к чему хорошему.

Робин касается губами его шеи, смотрит в окно.

— Согласен, но я буду скучать, — говорит он, отстраняясь так, чтобы видеть Фрэнка.

— Я постараюсь сделать так, что ты не будешь скучать ни о чём, даже в долгих перерывах трезвости, — говорит Фрэнк, улыбаясь. — Ну и ты же знаешь, что если тебе особенно прижмёт, ты всегда можешь сделать по-своему.

И очень осторожно прижимается к его рту губами.

Робин ощущает прилив нежности, едва отвечает. Помня о разбитых и искусанных губах.

Фрэнк держит обещание, Робин не скучает, потому что его дни и ночи становятся наполненными совершенно иными увлекательными вещами и событиями, начиная с семейных скандалов и заканчивая извлечением апельсиновых косточек из ноздрей Фрэнка-младшего.

***

Точкой отсчёта стал тот день, когда Робин услышал Фрэнка. День, когда он узнал о его существовании.

И когда Эшли стал пытать мужа насчёт определиться с годовщинами, Робин сказал, что «тот день».

— То есть мы утверждаем 26 июня 2012 года Великим днём, а не то жалкое 11 февраля 2015-го, когда ты узаконил со мною отношения, сделав меня мистером Донни? — уточнил Фрэнк.

— Именно. Страсть во мне вспыхнула тогда, и ничего не попишешь. А святотатство в мэрии пусть останется самим собою.

Поэтому 26 июня был занесён в календарь семейных праздников наряду со днями рождениями, рождеством, хелловином и днём отца с двойной нагрузкой.

Робин, было, предлагал внести в календарь день первой рентгенограммы, на которой просветили рёбра Эшли, диагностировав две трещины. Но Фрэнк сказал, что он прикончит летописца, корректирующего хронику семейных событий, если тот не угомонится. Робин изобразил свою фирменную псевдоулыбку и больше не настаивал.

***

— Милый, где твоя сестра?

Фрэнк прожёвывает.

— Не уверен, но она говорила, что намерена совершить разоблачение.

— Чего? — Робин начинает оглядываться, в тщетных стараниях рассмотреть Мину среди едящих и веселящихся соседей из «Зелёного сна».

Младший оттирает пальцы салфеткой, допивает лимонад.

— Пап, ты же знаешь Мину. Все умрут, она одна останется в живых, чистая и накормленная. Не переживай.

— Это слова папаши Эшли, — строго говорит Робин, разворачиваясь к младшему.

— Да, но ведь верно?

Верно. Потому что Мина — заговорённый ребёнок. Она ни разу не болела. Не попадал ни в какие неприятности. Возвращалась вовремя, училась быстро и похвально, выполняла всё, помнила обо всём.

Миссис Эмбер Шток говорит, что Мина — дитя фейри. Потому что за всю её богатую практику детской няни она ни разу не встречала такого правильного ребёнка.

У Фрэнка-старшего нет сказочных теорий. Он говорит только одно, что, видимо, Мина есть результат закона компенсации. Чем безобразнее ведёт себя Донни по отношению к этому миру, тем прелестнее его дочь. Или же всё не так. И когда-нибудь окажется, что ей осточертело быть лучше всех, а тогда она даст жару. Но лучше бы ему до этого не дожить. Вот что говорит Фрэнк.

Но как бы там ни было, Мина есть Мина. Очень умная, уравновешенная девочка с длинными тёмными локонами и очень тёмными синими глазами. Хорошенькая как куколка и такая же крошка. Помня о том, какой крошкой была её биологическая мать, Робин допускает, что Мина не будет высокой. Да и наплевать. Мина маленькая гениальная девочка.

Подходит Фрэнк-старший, садится на скамейку верхом рядом с Фрэнком-младшим. Оглядывает его.

— Где твоя сестра?

— Да я не знаю!

Фрэнк смотрит на Робина, тот пожимает плечами.

Когда Хоккинсы начинают публичный скандал друг с другом, появляется Мина.

— Где ты была? — говорит Донни, смотря в её умиротворённое хорошенькое лицо.

— Миссис Хоккинс изменяет мистеру Хоккинсу, — мило и медленно говорит она. Мина со всеми говорит очень размеренно.

«Это потому что она считает всех отсталыми в развитии», — считает Фрэнк-младший. После чего Мина обычно молча смотрит на брата, вообще на слова не размениваясь.

— Мина, откуда ты это взяла? — Эшли оторопевает.

— Когда все собрались здесь, я засела в её драгоценной жимолости и всё видела, — пожимает она тонкими плечами.

— Ты провела несколько часов в кустах в саду у Хоккинсов?

— Верно, — кивает дочь.

— Хорошо, но зачем ты это делала? — Фрэнк хочет смеяться.

— Я планировала заняться этим. Сегодня был подходящий день для разоблачения. Было бы глупо им не воспользоваться, — Мина улыбается ему той самой улыбкой, какой улыбается Робин, когда хочет сказать «я так и предполагал».

***

Фрэнк сидит на сложенном пляжном коврике и смотрит на бесконечный малиновый и золотой закат, на бесконечный Тихий океан, на бесконечное небо. За спиною у него, без сомнения, вечные пальмы. Пальцы ног он запустил в вечный песок.

И где-то там ходит вечный Робин Донни с коктейлем, который обещал принести ему уже как… Давно. Фрэнк думает, что двенадцать лет вместе, это тоже вечность. А если учесть, что год с Донни можно зачесть за два по горячей сетке… Но Фрэнк доволен всем тем, что у него было, что привело его к этому моменту, песку и горящему небу над Мауи.

— Всем понадобилось выпить в этот чудный час, — говорит Робин, опускаясь рядом с ним. Протягивает бокал.

— А где орех? — спрашивает Фрэнк.

Робин косо смотрит на него, присосавшись к соломинке.

— Прости, скорлупа закончилась. Неурожай, — пожимает он плечами.

Фрэнк смиряется, пьёт.

— Странный какой вкус. Что за ликёр? — говорит Фрэнк.

— Обычный «Кюрасао», — снова ведёт плечами Робин, откидывается на руки, смотрит на океан. — Правда же здорово, Фрэнк?

— Да, мне нравится, — соглашается Фрэнк.

Робин смотрит на него.

— А ты изменился, — говорит он.

— В чём? То есть, вероятно, да. Но что именно?

Робин немного разворачивается к нему, пьёт из соломинки, обсматривает.

— Прежде чем скажу, хочу, чтобы ты знал, мне ты таким тоже нравишься.

Фрэнк чуть улыбается, пьёт.

— Дерьмовый «Кюрасао», Бобби.

— «Кюрасао» в порядке, — говорит Робин, касаясь его колена и тут же выпуская.

Слабо слышится какая-то традиционная местная музыка, проходят отдыхающие.

— Я помню, каким ты был, когда я тебя встретил, — говорит Робин.

Фрэнк молчит, опускает взгляд.

Робин тоже молчит. Тогда Фрэнку было двадцать пять, почти двадцать шесть, он был тоньше, стройнее, крепким, но гораздо моложе. Робин помнит, какие тот вызывал в нём ощущения, как его разрывало от желания выпотрошить и изломать его. Каким было его лицо, все эти резкие острые скулы, длинная переносица, широкая и одновременно изящная челюсть, губы — розовые, гладкие, маленькие… За годы, что они провели в браке, Фрэнк заматерел и словно налился некоторой самцовой вальяжностью, раздался в плечах, набрал несколько фунтов в весе. Стал более знакомым в лице. Чаще стал носить многодневную щетину, которая, надо заметить, привлекала Робина не менее, чем его гладкое лицо в молодости. Немного опустились веки, появились морщинки у глаз в большем количестве. Волосы остались по-прежнему светлыми с рыжиной.