— Бобби, я хочу в тебя, — говорит он, смотря ему в глаза близко и внимательно.

— Нет, Фрэнк, — говорит Робин, опуская взгляд на его губы и снова поднимая до глаз.

— Тебе не нравится? — говорит Фрэнк.

— Что ты, — говорит Робин, прижимаясь головой к его голове, прикрывая глаза. — Мне очень нравится, малыш.

— Дай мне, — говорит Фрэнк, чуть требовательнее подтаскивая его к себе за плечи и за шею.

Робин улыбается, начинает мягко, беря Фрэнка за запястья, полуобнимая, отводить его руки. Потому что он должен во что бы то ни стало обвести вокруг пальца ту сущность, что жаждет его в этом переливающемся золотисто-зелёном взгляде Фрэнка.

Робин поднимается на колени, удерживает Фрэнка ладонью за подбородок, целует: сладко, любяще, долго. Потом бьёт, коротко.

Фрэнк не ожидает так скоро.

Бьёт с таким расчётом, чтобы оглушить, выкинуть в полусознание. Выжидает ровно четыре счёта и правой, с широким замахом, наотмашь, снова опрокидывает его навзничь.

Фрэнк сглатывает, закрыв глаза, кровь начинает течь с его скулы по лицу и на постель.

Робин снова ранит его кольцом.

Но когда Фрэнк открывает глаза, Донни становится ясно, — ничего не окончено. Он сталкивается с такой арктической яростью во взгляде Эшли, что на мгновение прекращает дышать. И понимает, что теперь тот будет отвечать. А тело его реагирует как всегда. От открытого вызова он чувствует прилив острого желания почти с болью. Бросается. И не может его уложить и взять в течение двух минут.

— Прекрати, Фрэнк, — с трудом выговаривает он, рычит, пытаясь сделать захват и прижать его за шею. — Прекрати эти ёбаные бои без правил, я тебе сказал.

Но Фрэнк не даётся.

Робин начинает предполагать самое худшее, когда получает справа скользящий, но очень крепкий изначально, по печени и тут же полноценный в переносицу.

— Сука, Фрэнк! — орёт он, зажимая одну ноздрю пальцами, из которой льёт кровь.

— Отъебись! — коротко и зло бросает Эшли.

Робин встряхивает головой, собираясь, отпускает нос, втягивает кровь на вдохе.

Пока он это делает, Фрэнк выпутывается из вороха простыней и подушек.

Робину хватает одного момента. Он со всей силы ударяет его туда, куда уже бил. По ушибленным рёбрам.

Фрэнк со стоном сворачивается на коленях.

Робин разворачивает его рывком за плечо, бьёт ещё раз по лицу, кидает спиной в постель. Ещё раз наотмашь на выдохе.

— Прекрати! — кричит Фрэнк.

Робин не может себе позволить упустить его, не взяв. Иначе та тварь, что сейчас кричит из него, поймёт, что может брать над ним верх.

И, вообще, всё заляпано кровью.

Фрэнк, кажется, задыхается. Теряя сознание, отключается на несколько секунд.

Донни не успевает этого понять. Он, используя секундное затишье, в состоянии аффекта подтаскивает его к себе ближе. Переворачивает, берёт.

Фрэнк приходит в себя от боли, поняв, что с ним было. Оказывается с шеей, зажатой в локте Робина, и с ним самим в себе.

И всё, как Донни и предупреждал.

Робин долго не кончает. Зато, по законам какого-то дурного парадокса, снова кончает Фрэнк, выплёвывая из себя между судорогами отвратительные характеристики поведению Робина.

Оба сразу же проваливаются в глухой сон, почти без дыхания.

Робин открывает глаза, оттого что сильно вздрагивает. Это сводит мышцы, пытающиеся расслабиться во сне.

Фрэнк, лежащий рядом, приоткрывает глаза, смотрит на него. И, о чудо, от которого Донни готов рыдать, придвигается ближе, обнимая его за шею и укладывая голову так, что его дыхание постоянно чувствуется на шее Донни.

Робин спускает руку вниз, находит вторую руку Фрэнка, ладонь, переплетает пальцы с его, сжимает и снова проваливается.

========== 12 ==========

Определённо есть своя прелесть в том состоянии, до которого Донни и он низвергли себя сегодняшней ночью.

«Определённо», — думает Фрэнк, простаивая у кухонного окна, дожидаясь, когда сварится кофе.

Он уже побывал перед зеркалом, придя в ужас. Правая бровь осветилась синим, губы запеклись в нескольких местах, на скуле лиловел кровоподтёк, шея неживая от засосов. Но краше всего очень, очень большой синяк на самом последнем ребре, тоже справа. Фрэнк, проснувшись, не мог подняться с кровати около минуты. Сейчас тоже болит, но он расходился. Про всё остальное и речи не идёт. В такие утра, как сегодняшнее, он думает: обладай его задница автономией, то давно бы покинула его уже после первого подобного инцидента. Просто он её не чувствует, что в данный момент лучшее, но всё впереди. Это он тоже уже знает. Определённо в этом есть особая прелесть, если думать о степени близости и эмоционального контакта.

Всё же поднявшись, Фрэнк кое-как натягивает джинсы, не застёгивая, спускается в кухню. Пьёт много воды. Самочувствие стабильное, но отнюдь не нормальное. Фрэнк хочет курить, но вспоминает, что сигареты наверху. Подниматься по лестнице с треснувшим ребром не хочется, поэтому он смотрит в окно, ожидая кофе. Когда думает опереться ладонями на подоконник, то стонет:

— Твою мать…

— Мне сдаётся, тебе нужно к доктору. На рентген.

Фрэнк медленно поворачивает голову, потом разворачивается сам.

Донни стоит в дверях, видимо уже какое-то время, запустив руки в карманы джинсов, наблюдая за ним.

— Тебе тоже, — довольно-таки мрачно отвечает Фрэнк, направляясь к замолкшей кофеварке.

— Мне тоже, — соглашается Робин, заходя в кухню.

Выглядит тот немногим лучше, но далеко не свежо. Хорошо различим отёк на переносице, укусы, те же засосы, причём в таких местах, что Фрэнк сейчас даже вспомнить не может, как он их ставил.

Робин приближается совершенно всклокоченный, с потемневшими и запавшими глазами, с резко обозначившимся ртом. Берёт свою кружку с кофе. Потом отставляет, вынимает из заднего кармана смятую упаковку с сигаретами, бросает на стол. Выдвигает стул, садится, пьёт. Смотрит на Фрэнка.

— Присядь, малыш, — говорит он, наблюдая за ним улыбающимися глазами.

— Знаешь, я, пожалуй, не стану, — отвечает тот, облизывая губы и улыбаясь, отводит голову. Потом подходит, достаёт сигарету, прикуривает. Когда опускает руку с зажигалкой, Робин целует его в запястье. Просто и тихо.

Фрэнк отходит обратно.

Робин продолжает смотреть на него не отвлекаясь. Как обычно.

Фрэнк нравится ему ещё и тем, что на удивление спокойно относится к такому пристальному вниманию к себе со стороны. Робин ещё ни разу не услышал от него просьбы прекратить или отвернуться. Даже дежурного в таких ситуациях вопроса «что?» Что бы ни происходило, Фрэнка пристальные взгляды между делом не трогают.

Робин тоже закуривает. Он догадывается, отчего его тишайший Фрэнк Эшли такой. Как-то так получилось, что несмотря на аховое детство, он почти не несёт в себе никаких комплексов, по крайней мере ярко выраженных. Он доволен собою, ему нечего стыдиться. Он не чувствует никакой вины ни перед кем, отсюда никакого беспокойства. А кроме всего прочего — он просто закрыт. Поэтому Донни может разглядывать его бесконечно. Фрэнк спокойно встречает его взгляды, выдерживает, отмечает, принимает к сведению, проскальзывает, чем-то занимается. И Робину приходится давить на секс, чтобы добиться от него смятения. Когда ему хочется увидеть, как от смущения темнеют скулы Фрэнка, а сам тот опускает ресницы.

И ещё Фрэнк красивый. Даже сейчас, когда очень плохо выглядит и слаб.

— Бобби, — вдруг говорит Фрэнк, прерывая медленные мысли Донни.

— М-м…

— Давай сбавим обороты. И я хочу ребёнка. От тебя, — он смотрит, сжав глаза в полоски, затягиваясь из сигареты, полуприсев на окне.

Робин прямо-таки удивлён. Это самое последнее, что он ожидает услышать от истерзанного Фрэнка в это утро. Поистине, он до сих пор не может до конца понимать по его лицу, о чём тот думает.

Робин поднимается, отмечает, что печень болит.

Фрэнк тоже отмечает, что у Донни болит ушибленная печень.

Робин приближается к нему, становится близко.