Робин укладывает их над головой.

— Ты сладкий, Фрэнк, — говорит он, прикрывая глаза, откидывая голову.

Фрэнк берёт его быстро, скользко и легко двигаясь.

Робин кончает в течение минуты, прикусив губы.

Фрэнк, всё ещё двигаясь, но медленнее, опускается на него, обвивает голову руками, смотрит на лицо. Останавливается совсем, соскальзывает, просто остаётся сверху, позволяя Робину вытекать из него, смешиваться с остатками Фрэнка.

Робин лежит так, не открывая глаз.

Поэтому Фрэнк тихо и легко прижимается к его виску губами, вдыхая запах волос, кожи, пота, шампуня и сигаретного дыма с его головы.

Робин чуть заметно прижимается виском к его губам, рукой берёт за шею, легко сжимает.

— Фрэнк.

— М-м-м… — отвечает он.

— Встань на колени.

— Зачем? — Фрэнк теперь смотрит ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты кончил ещё раз, — говорит он.

Фрэнк, думая о чём-то, продолжает смотреть на Робина.

— Давай, Фрэнк, — Робин начинает сталкивать его вбок.

— Ты, блядь, животное, — огрызается Фрэнк, пока Робин заходит сзади, ставит его на колени как ему удобнее, своим коленом раздвигает шире, ладонью левой руки давит на поясницу, заставляя прогнуться.

— Я хочу видеть тебя, — говорит он.

Фрэнк прогибается очень глубоко, почти ложится, сводя лопатки, чтобы Робин видел, какой он широкий и мокрый сзади.

— Отлично, — говорит Робин, становится вплотную и медленно заскальзывает в него двумя пальцами.

Фрэнк громко стонет, ему так неожиданно хорошо, что горит в глазах и хочется кричать.

Робин и сам тут же со стоном прижимается ртом к его спине, согнувшись.

— Фрэнк, ты охуенный, — глухо и быстро говорит он.

Фрэнк вздрагивает. Но слизистая его уже саднит, словно горит, он снова стонет.

Робин выпрямляется, вынимает пальцы, раздвигает его, склоняется к его ягодицам, густо спускает слюну между них и тут же вставляет до ладони.

Фрэнк всасывает сквозь зубы слюну, с шипением воздух, комкает простыни, трётся лицом.

Робин, заводясь от его поведения, начинает наращивать темп, окунает пальцы. Обминает ягодицы Фрэнка свободной ладонью. Во Фрэнке хлюпает, когда тот прокручивает их.

— Я хочу в тебя больше, — ставит он Фрэнка в известность. Снова плюёт на пальцы.

Фрэнку приходится крикнуть, когда Донни запускает в него ещё один, заводит руку толкающими, от локтя, движениями, как можно глубже. Чередует с неглубокими, на длину одной фаланги и с разглаживанием ладонью всей промежности между ягодиц Фрэнка. Фрэнк чувствует, что из глаз его течёт вода, ему обжигающе больно, но в то же время так, словно он готов кончить на каждом погружении руки Робина в себя. И он не понимает, когда наступает момент, когда зуд желания пересиливает боль и он начинает яростно наседать на руку Робина.

Робин знает. Он знает — когда.

— Давай, — рычит он, часто, быстро, глубоко, с чмокающими заскоками впихиваясь в зад Фрэнка. — Давай же, ебливый сукин сын.

Робин меняет количество пальцев через каждые два-три захода.

— Пошёл нахуй, подонок! — кричит Фрэнк, окончательно теряя связь с инстинктами.

Он в горячке и пропускает то, как Донни снова входит в него сам. Фрэнка проваливает в колючий, режущий шок, но странные рецепторы в его слизистой живут сами по себе, и он вдруг действительно кончает, захлебнувшись в крике, сворачиваясь в густо-синем.

Робин отпускает его, ложится рядом, прижимается к его спине грудью, натягивает на Фрэнка простыню. Он просто счастлив, понимая, что измотал его.

Через полчаса Эшли находит в себе силы, чтобы произнести:

— Сейчас подохну, если не напьюсь и не покурю.

Он медленно, морщась, выбирается из-под руки Робина и из простыни. Спускается с кровати, идёт в ванную.

Робин наблюдает за ним, думая, что как бы он не драл его накануне, Фрэнк всё равно передвигается как большое, спокойное, гибкое животное, развернув плечи. Робин слышит, как Фрэнк набирает воду в стакан. Потом возвращается, находит брюки, ищет по карманам сигареты. Робин следит за тем, как тот закуривает. Ему снова приходит в голову мысль, что всё-таки странно и фантастично удачно, что он трахает такого красивого, рослого мужика. Он, выходит, любимчик судьбы. И то, как Фрэнк выглядит сейчас, как он обычно выглядит после их жутких, сумасшедших соитий — лохматый, с растрёпанной укладкой, с лиловым огромным засосом на шее, с синяком на рёбрах, с разбитой бровью, усталый, медленный, измятый и легкодоступный, — всё это вселяет в Донни чувство острой восхитительной нежности к нему.

Фрэнк подходит к кровати, протягивает ему надкуренную сигарету.

Робин приподнимается, дотягивается, берёт.

Фрэнк отходит за пепельницей. Приносит её в кровать, закуривает для себя.

Потом оба смотрят друг на друга, молча курят.

Фрэнк говорит:

— Мне понравилось.

Робин не отвечает.

Снова молчат.

— Что ты чувствуешь, когда кончаешь? — говорит Робин.

Фрэнк секунд пять разглядывает его, потом спрашивает:

— Ты же о том, что я чувствую, когда ты во сзади?

Робин делает глазами «именно».

— Ну, у меня это не всегда происходит таким образом.

— Я заметил.

Фрэнк молчит, рассматривает грудь, живот, колено Донни.

Робин ждёт. Он знает, что Фрэнк собирает слова. И почти докуривает свою сигарету, пока тот молчит.

— Это похоже на то, как если бы я был озером и в меня упал камень. Я ощущаю, как круги, разнимающие, бьющие в меня изнутри, расходящиеся от места попадания камня, растаскивают. Невозможно молчать и контролировать окружающее. Скручивает так, словно я сам себя отлежал, а кровь начинает разгоняться. И при всём этом мне хочется, чтобы ты продолжал драть меня до бесконечности, потому что мне хорошо настолько, что выпихивает душу. Но так только тогда, когда ты был во мне уже несколько раз.

Фрэнк давит окурок в пепельнице.

Робин тоже.

— Эй, ты, что ли, сам этого не знаешь? — Фрэнк вытягивается рядом с Робином.

— Нет, — помедлив, отвечает тот. Глаз не отводит.

— В смысле, ты не… О, нет, — широко улыбаясь, говорит Фрэнк. — Ты не давал никому?

— Тебя, похоже, это веселит, да? — сузив глаза, говорит Робин.

— Бобби, не дай мне подумать, что ты гомофоб.

— Отъебись, Фрэнк, — Робин вдруг сам устало улыбается, растирая глаза пальцами.

Фрэнк продолжает пялиться на него.

— Фрэнк, умерь пыл. Я думал об этом. Недолго. Только потому что решил: буду отвратительным любовником, если сам не буду знать, как это, когда здоровый мужик залезает тебе в задницу.

Фрэнк смотрит так, что Робину становится не по себе. Словно ему пробираются в голову. И тут Робин понимает, почему не по себе. Это она, это золотоглазая тварь смотрит на него из глаз Эшли.

— Бобби, ты хочешь поделиться со мной частью твоего гомосексуального пассивного опыта? — странно, с психологическим душком произносит Фрэнк.

— Нет, не хочу. Его не было.

— Но потрепаться об этом ты хочешь. Иначе бы даже не заикнулся.

Фрэнк снова нашаривает сигареты, зажигалку и закуривает.

— Был же кто-то, с кем ты хотел? Или решение остаться паршивым любовником удовлетворило тебя?

Робину не нравится тон Фрэнка, он прикрывает глаза.

— Я не знаю точно, кем он был. Я познакомился с ним в баре, на втором курсе.

— Ты блядь, Бобби. Ты тоже давал ему без гандона?

— Заткнись. Я никому не давал, потому что это не моё. И никого без гандона не ёб. Что ты за снобистический подонок, Фрэнк? — Робин гневно сводит брови и подбирается. Говорит в бешенстве: — Блядь, никого, кроме тебя, потому что ты дал мне повод.

— А я думал, потому что ты любишь меня.

— Это тоже.

Фрэнк выпускает дым, подтягивается на локтях и нежно целует его под правый сосок.

— Прости, — говорит он.

— Ты же просто ревнуешь? — вдруг осеняет Робина.

Фрэнк опускает глаза.

Робин ещё раз убивает его взглядом. Молчит.

— Как его звали? — спрашивает Фрэнк.