Фрэнк не торопится отвечать.

И Робин рассматривает его светлые, лёгкие, густые пряди на макушке, плечо, руку с сигаретой.

— Послушай, Бобби, тебе будет достаточно, если я скажу, что просто хочу тебя так?

— Нет, — говорит Донни, стряхивая пепел.

— Ты действительно соскучился обо мне и хочешь поболтать о чувствах? — Фрэнк поднимается на локте, окидывает Донни взглядом.

— Да, многие хотят поболтать после секса, так говорят семейные психологи. Я теперь тоже хочу. Так чего тебе хочется, когда ты вынуждаешь меня драть тебя без жалости? — Робин видит, что Фрэнк затягивается глубоко, снова опускает голову ему на грудь. Робин чувствует пусету в его ухе. Камень острее, чем предыдущий, но ему без разницы, потому что голова Фрэнка на груди — это то, что делает его сентиментальным и заставляет чувствовать тепло.

— Я хочу быть твоим настолько сильно, что могу это реализовать только так, — говорит Фрэнк после долгого молчания.

Докуривают.

— И что, после того как ты почти прикончен физически, а я эмоционально и физически истощён, удовлетворяя твои чокнутые потребности, ты ощущаешь себя моим наиболее полно? То есть сейчас тебе хорошо?

— Очень, — говорит Фрэнк, снова поднимаясь на локте.

Робин закрывает и раскрывает глаза.

— Мне так больше не делать? — говорит Фрэнк с какой-то незнакомой интонацией.

Робин мгновенно настораживается, суживает глаза, осматривает лицо Фрэнка.

— Даже не думай, малыш, — медленно говорит он.

Фрэнк, ещё несколько секунд изучающий его, снова опускает голову.

Робин убирает пепельницу на пол, под кровать, из-за чего ему приходится вывернуться из-под Фрэнка. Возвращается обратно.

— Бобби, это странно. Ведь я до сих пор, даже после почти десяти лет брака, при мысли о том, что ты можешь коснуться кого-нибудь иного, помимо меня, так, как ты делаешь это со мною, смотреть на кого-то, как смотришь на меня, начинаю чувствовать потребность не испытывать судьбу и просто заранее отравить тебя за ужином, — говорит Фрэнк.

Робин, немного потрясённый, слушает.

— Потому что ты красив, горяч и возбуждаешь меня. Дорог мне. Я хочу оставаться единственным, о ком ты думаешь. Я, блядь, просто люблю тебя до сих пор, но, возможно, это глупость.

Робин сползает ниже, так, что теперь их лица ложатся вровень. Смотрит в глаза Фрэнка.

Эшли тоже смотрит.

— Если бы ты был большую часть нашего знакомства похожим на других педиков: сопливым, слезливым, ветреным, с расшатанной от наркотиков психикой, я бы воспринял твои слова несколько иначе. Но, Фрэнк, ты временами такая высокомерная, хладнокровная, пассивно-агрессивная скотина, что признания, подобные этому, для меня как дождь в песках, — говорит он, очень внимательно вглядываясь в его золотисто-зелёные.

Фрэнк чуть вздрагивает ресницами.

— Поскольку я знаю, какой ты на самом деле… — говорит Робин, начиная пальцами ласкать его лицо, подбородок, зажимать его. — Если ты действительно так чувствуешь, то, наверное, я крут?

Донни довольно улыбается.

Фрэнк фыркает.

Робин опускает руку под одеяло на бедро Фрэнка, гладит его пальцами, говорит:

— Повернись, я хочу ласкать тебя, малыш.

Фрэнк опускает ресницы, разворачивается, ложась шеей в локоть Робина.

Тот сминает его ягодицы, облизывает пальцы и медленно опускает во Фрэнка указательный и средний, сам покрываясь дрожью и чувствуя лёгкое желание от этого жеста.

Фрэнк прижимается к нему всем телом, поворачивает голову, прижимается к его руке губами, обхватывает её ладонями, сжимает, начинает целовать Робина взасос в локте, изнутри, в чувствительную кожу на сгибе.

Донни нежно, медленно опускает пальцы, немного прокручивая их. Согнутой в локте рукой прижимает его к себе.

Фрэнк двигает бёдрами ему навстречу. Сам оглаживает себя рукой по члену.

Робин, чувствуя, как тонут его пальцы во влаге внутри Фрэнка, чуть помедлив, запускает третий.

Фрэнк, тихо и долго застанывая, откидывается ему на грудь и, оставаясь так, быстро дышит, дрожа от кайфа.

— Я тоже хочу сказать тебе. Фрэнк, если мне так не везёт в течение дня, что случается вообразить, как кто-то прикоснётся к тебе, что кому-то будет позволено делать всё то, что делаю с тобою я… — говорит Робин, немного усиливаясь в нажиме.

Фрэнк стонет и дышит ртом, отираясь затылком о лицо Робина.

— …если не я, а кто-то другой будет знать, что ты за чудо, здесь — внутри… — говорит Робин, заводя пальцы уже глубоко и резко, работая кистью на подачу, заставляя Фрэнка царапать и жать его руку, выдёргиваясь и извиваясь. — То я хочу убить тебя. А потом себя, потому что я из тех умалишённых, кто не может оставаться на этом свете без своей единственной любви, Фрэнк. А моя любовь, это ты, малыш.

Робин говорит это уже почти выдыхаясь, забивая Фрэнка рукой, хлюпая той в остатках самого себя и в его.

Фрэнк кричит в его руку, глухо и коротко, кончает, затихает на несколько минут.

Оба больше не разговаривают, просто засыпают, сказав всё, что хотелось. Так, как считают нужным.

***

Келвин Уайт был достаточно давним знакомым Донни по строительству. Он управлял «Уайт Вудз», деревообрабатывающей компанией, которая поставляла Донни лес.

«Весьма интересный тип», — думал про него Робин. Одно время он испытывал к Уайту любопытство, но на том всё и закончилось.

Разумеется, тот тоже испытывал к Донни нечто похожее, но инициативы не проявил.

И довольно-таки быстро Донни перестал подгоняться на Уайта, просто оставив его в числе своих знакомых геев, к которым он хорошо относится, но не более.

Уайт не был красавцем в общепризнанном смысле. Среднего роста, немного сутул, с крупным крючковатым носом и очень, очень проницательными глазами. Он слыл умным человеком. В свободное время выращивал огромные оранжевые тыквы у себя в теплице, проводил время с дочерью Ким, которую успел завести, пока был женат, и занимался сёрфингом при подходящей погоде.

Кел Уайт осознал себя геем лет через пять после женитьбы, ещё пять лет он терзался, разбирался, решался и разводился. Теперь жил с очень привлекательным и ярким хирургом с бесподобными рыжими кудрями, высоким, несколько самовлюблённым шотландцем. Который был младше Уайта лет на восемь.

Робину доводилось оказываться в доме Кела и он познакомился с Маком, который обсмотрел его со всех сторон, довольно-таки беззастенчиво, пока смешивал выпить всем троим. У Робина осталось ощущение, что от Уайта не укрылось то, как его сожитель проявил некий интерес к Донни. И то, что Кел достаточно спокойно на это отреагировал. Уайт только с лёгким интересом наблюдал за ними обоими.

Когда Робин уже собирался уезжать, Мак неторопливо сказал: «Почему бы вам с Фрэнком не прийти к нам как-нибудь на ужин? Кел неплохо готовит, мне нравится. Вам тоже понравится».

Робин ответил, что идея неплохая и что он передаст Фрэнку приглашение.

Уехал же он с мыслью, что если бы вдруг Фрэнк так вёл себя, как этот покрытый яркими веснушками, кстати, делавшими его на удивление ещё привлекательнее, шотландец, то Донни не оставил бы этого просто так. Как оставлял Уайт.

Но, к радости Робина, Фрэнк так не поступал. Фрэнк всегда был прохладен к другим, разве только любезен в рамках приличия и несколько высокомерен.

О приглашении Донни не заговаривал, и Уайт тоже не вспоминал.

Прошло около года, прежде чем тот, обсуждая с Донни новый договор о поставке сосны, напомнил об обещанном ужине.

Робин честно признался, что забыл. Но обещал напомнить Фрэнку и позвонить в ближайшее время.

И он напомнил.

Фрэнк оказался не против. У них полгода как родился Фрэнк-младший, и Эшли был даже рад развеяться.

***

Фрэнк и Робин пребывали на прекрасной стадии физического и духовного знакомства, открытия и постижения друг друга. Их роман набирал обороты, они сами горели страстно, ярко, свежо, подпитываемые восхищением одного другому, азартом и экстази. Осознание своих избранности и везения накрывало. Оба находились в почти мистическом восторге от того, как им повезло найти друг друга.