Сначала тот отвечал «ничего». Потом «отстань, тебе кажется, потому что ты параноик, тебе всегда кажется». Потом молчал в ответ. А уж потом Донни начинал вытягивать калёными щипцами из него проблему.

В целом, именно уравновешенность, скрытность и прохлада Фрэнка в обыденности разжигали в Робине страсть. Именно поэтому Робин испытывал к нему интерес. И именно поэтому он не остывал. Трудно остыть, когда ты постоянно вынужден завоёвывать.

Как Фрэнк разглядывал его и думал, что есть причина сущности Робина, так и тот, наблюдая за ним, думал о том, что у мужа в голове.

И тот Фрэнк, каким он был, пока Робин не касался его, и тот, каким он становился, когда Робин брал его в руки, были два совершенно разных Фрэнка Эшли. Потому что Фрэнк нетрахающийся был спокойным и несколько отстранённым. Был самодостаточным, себе на уме, даже немного упёртым. Фрэнк утирал детям носы, что-то знал о них больше, чем Робин, отвечал на бесконечное количество их вопросов, занимался с ними, писал, общался с какими-то мифическими водопроводчиками, электриками, службой доставки, мамашами и папашами в парках и на площадках, с тренерами по йоге — со всеми теми, с кем Донни тоже сталкивался, но значительно реже. И всё это время тот ухитрялся выглядеть так, словно Робин вообще никогда не добирался до него.

Если сам Робин возбуждался на его шею, на его руки с этими шнурками, на его колени, на прохладный золотисто-зелёный взгляд, то Фрэнк, ему казалось, вообще его забывает. Именно поэтому всякий раз, беря и делая его своим, Робин вёл себя, с чем соглашался охотно, несколько как животное. Потому что он не мог убедиться в его любви никаким иным образом лучше, чем как только сгребая в руки и видя отклик. А вот там, в его руках, иногда сразу, иногда после дёрганья и трепыханья, Фрэнк вдруг становился им: тёплым, нежным, стонущим, податливым, смотрящим на Робина теми расширенными зрачками, в которых он видел своё отражение. И Робин сразу понимал, что Фрэнк любит его, всегда любил и будет любить. Потому что не может тот, кто равнодушен, быть таким приемлющим и страстным и так откликаться на прикосновения.

Так что Робин тоже знал, что страсть угасает, но с Фрэнком, в силу его внешней бесстрастности, это стало невозможным. Изначально. Он, не прилагая усилий, держал Донни в состоянии удивления и любопытства.

Ну а когда вдруг решал что-то в своей голове, когда уже напряжение от невысказанного и напридуманного переливалось через край, разражался скандал. Бурный, творческий и изматывающий.

Как тот, что произошёл на пустом месте, но в котором здорово досталось Капитану Америке, так кстати подвернувшемуся под руку.

***

Робин следил за тем, чтобы Мина большей частью попадала ложкой с рисовой кашей в рот, хотя всему остальному тоже доставалось каши сполна. И даже ему, поскольку она время от времени кормила и его.

Фрэнк домыл посуду, вытер руки полотенцем, выдавил из банки с дозатором немного крема с календулой на тыльную сторону ладони, растёр. Он стоял, опершись о мойку, не торопясь втирал крем в руки.

Некоторые его привычки заставляли Робина улыбаться. Но ему нравился внешний вид Фрэнка, так что — пускай пользуется кремом, если нужно. Фрэнк использовал также уход за лицом и телом, поэтому на запах, на вкус и ощупь был так приятен, что Робин ловил себя на желании разорвать того на куски.

Кроме того, что Фрэнк занимался руками, так ещё пристально смотрел на Робина.

— Ты же мне скажешь наконец, Фрэнк, что опять придумал? — спрашивает Робин, глядя не на него, а убирая горсть сладкого риса с плеча Мины.

— Ты, вообще, ещё любишь меня? — спрашивает Фрэнк.

Робин ошалело разворачивается на стуле в полный оборот, осматривает его, собирает озадаченно рот вбок, говорит:

— Да, не далее как дня три назад совершенно точно это был ты. Забыл? Или не впечатлило?

И видит, как Фрэнк, суживая глаза, отвечает ему в не менее дерзкой манере:

— Мне иногда кажется, что ты не меня впечатлить стараешься, а себя самого.

Он достаёт пачку «ротмансов» из нагрудного кармана, тянется за зажигалкой, закуривает.

Робин снова убирает рис с мордочки прилежно доедающей дочери, забирает тарелку, грязную ложку, идёт к мойке, преувеличенно сдержанно ставит всё это в раковину, опирается на край мойки рукой, с близкого расстояния следит за Фрэнком.

Тот курит, не глядя на него, дым выпускает вбок и вниз.

— Это, я понимаю, значит, что ты мне ничего не скажешь?

— Мне нечего тебе сказать.

— В самом деле, что это я. Как в первый день замужем, — раздражённо бросает Робин, склоняясь к его лицу, почти в его кожу.

Фрэнк немного отводит голову, делает нервное движение бровями. Возвращается в прежнее положение, говорит:

— Смотри за дочерью, она сейчас сковырнётся со стула.

Робин оборачивается. И верно, Мина пытается сползти с высокого табурета. Робин быстро достигает её, но просто останавливается рядом, наблюдая, как она, всё же сама и без его поддержки, встаёт на пол.

— Умница моя, папина умница, — говорит он, вытирая её мордочку во всех не дотёртых ранее местах.

Мина тянет руку на стол.

— Банан, — говорит она.

— Конечно, я обещал, после каши — банан, — пока убирает кожуру, снова смотрит на Фрэнка и напоминает: — Я говорил, чтобы ты не курил при ней.

Фрэнк игнорирует.

— Видимо, наш ребёнок научится курить в школе ещё на первой ступени, раз его папаша Эшли так поступает, — говорит Робин, отдавая очищенный банан Мине.

Она берёт его, направляется к Фрэнку, протягивает руки. Просится вверх.

— Нет, — качает головой Фрэнк. — Мина, иди к папаше Донни, у него сегодня выходной, он горит желанием провести его с тобой.

Мина сердится, потом пару раз хныкает, разворачивается к Робину, ест банан и собирается рыдать.

— Ты совсем ошалел, Фрэнк? — говорит Робин. — Она при чём, если я тебе не мил?

— Она ни при чём, просто возьми её на руки ты, я занят этим круглую неделю.

— А меня так вообще дома не бывает? Я что, ночую где-то не здесь? — Робин поднимает Мину.

Поскольку она трётся между ними, то ни тот ни другой не кричат. Но взглядами готовы растерзать.

— Вот и я об этом, ты, наверное, скоро именно так и станешь поступать, — говорит Фрэнк, гасит сигарету и выходит из кухни.

— Отлично, — говорит громко ему вслед Робин, на что Мина сразу внимательно смотрит на него тёмными синими глазами, доставшимися ей от мисс Купер. Волосы у дочери тёмные и вьются в длинные красивые кукольные локоны. Это уже как у Робина.

— Ты забыл надеть кольцо. Или что, с этого дня ты его в принципе не носишь? — опять громко говорит Робин, идёт следом.

Фрэнк сидит на диване, переключает каналы.

— Это в твоём духе, бросить мне намёк и свалить.

Фрэнк смотрит на него, продолжает терзать пульт.

— Звонила миссис Донни, хочет сегодня заехать, забрать Мину на выходные, — говорит Фрэнк.

— Отлично. Только зачем? Я в одиночестве с тобой с ума сойду, ты же, блядь, просто в волшебном настрое.

— Замолчи, Бобби, а то наш ребёнок научится сквернословить ещё до первой ступени, — ядовито бросает Фрэнк.

— Какая же ты злопамятная скотина, Фрэнк. Когда мама приедет?

— Обещала в три пополудни, — Фрэнк отбрасывает пульт.

Мина возится поблизости.

— Что ты имел в виду, когда говорил про мои ночёвки вне дома? — Робин, конечно, заинтересован. Но догадаться, куда кривая выворачивает, уже может.

— Раз уж сам спросил, можешь сегодня провести время с тем, с кем ты в последнее время засиживаешься допоздна.

— Ни с кем, — говорит Робин, поднимаясь и отыскивая телефон, на который пришло сообщение. Читает и понимает, что он попал. Если вчера он полагал, что отдохнуть в уик-энд удастся, то после сообщения от мисс Баббл предположение себя дискредитирует.

Робин стоит и соображает, как сказать Фрэнку, что он сейчас уедет и, может быть, пробудет в конторе до позднего вечера. Или позвонить оттуда и сказать, что задержится?