— Ты любил его?

— Нет, — тут же говорит Робин. Это самое правильное, что он может сказать сейчас, когда Фрэнк на грани битья тарелок.

— Ты жил с ним и не любил его?

— Верно.

— Ты ведёшь себя как шлюха, Бобби, — снова ведро яда.

Робин не удивлён, потому что пусть уж лучше выливает яд, чем оставляет его в себе.

— Давай не будем кидаться такими экспрессиями, малыш. Я же не спрашиваю, всех ли ты любил, с кем спал, — Робин курит с удовольствием.

Фрэнк останавливается, разглядывая его.

— Если тебе станет легче, можешь называть меня так, — говорит Робин, неожиданно приближаясь, наклоняясь к его уху. — Можешь называть меня шлюхой, ведь мы оба знаем, кто сзади, да, малыш?

Он не успевает уследить, как Фрэнк выкидывает руку с кулаком, левую, и бьёт его снизу в челюсть.

Робин отшатывается, выронив сигарету, ошалело ощупывает лицо. Мгновенно набирается яростью.

— Ты встречался с ним, — говорит Фрэнк снова с тем ледяным взглядом, который так бесит Донни.

— Фрэнк, я очень надеюсь, что ты получишь сейчас хотя бы немного удовольствия, — говорит Робин.

То, что делает Робин, очень похоже на избиение. Но это последнее, что Фрэнк оставил ему, после того как сам первым поднял руку.

И когда Робин поднимает его с колен за воротник рубашки, Фрэнк всё ещё с трудом дышит, прижимая руки к солнечному сплетению, и кровь льётся по его лицу, с губы на подбородок, от брови капает на щеку. Робин прижимает Фрэнка к себе, тот слабо дёргается, но Робин держит, пока не чувствует, что Фрэнк стихает, выравнивая дыхание.

— Фрэнк, прости меня, я, действительно, не хотел этого, — говорит Робин, крепко прижимая его к себе, складывая голову на плечо. — Да, я встречался с ним, мы ужинали.

— Вот ты сука, — говорит Фрэнк.

— Он предлагал попробовать снова, я отказался. Я сказал ему, что я не один. Что у меня есть ты, — Робин начинает гладит Фрэнка по плечу.

— Ах да, у тебя же не было выбора, ведь я-то в самом деле есть. Трудно придумать нечто другое.

Робин слушает, но понимает, что максимум ещё пара оскорблений, и Фрэнк сдастся.

— Я бы сказал ему о тебе в любом случае, поверь мне.

— Бобби, почему ты мне не сказал сразу? — Фрэнк высвобождает левую руку и обхватывает Робина за шею, прижимается щекой к его щеке.

— Ну, видишь ли, я не счёл это настолько важным, ведь я поступил верно. Откуда мне было знать, что ты уже познакомился с ним.

Фрэнк чуть сдвигает голову, плотнее прижимаясь щекой.

— Фрэнк.

— Да.

— Джеку не на что надеяться, после того как появился ты.

— Джеку? — дёргается Эшли.

— Джеку Миллеру, — Робин терпеливо возвращает его к себе. — В моей жизни давно нет ничего и никого прекраснее и ценнее тебя.

Робин чувствует, как Фрэнк начинает прижиматься к нему теснее, обнимает второй рукой.

— Бобби…

— Фрэнк.

— Прости меня, просто я совсем потерял голову от ревности. Она словно резала меня всякий раз, когда я представлял. Поставь себя на моё место.

— Нет, не проси. Совсем плохая идея. Я даже не хочу думать о таком. Я очень рад, что мне не придётся встречаться с твоими бывшими любовниками. Я бы убил их, возможно, тебя тоже, — Робин чувствует, что действительно рад подобному положению вещей.

— Это отвратительно, Бобби, — говорит Фрэнк.

— Определённо, — соглашается Робин. — Только помни, Фрэнк, ты единственный в моей жизни, с тех пор как я тебя услышал. Я тебе клянусь, никакая сила на свете не заставит меня отказаться от тебя.

Фрэнк отстраняется, улыбается, тут же морщится, облизывает губу.

— Кроме лошадиной дозы транквилизаторов в чашке кофе и изнасилования, пока ты будешь не в себе? — говорит он.

— Кроме лошадиной дозы транквилизаторов. А, вообще, я серьёзно, — уже спокойно говорит Донни, дотрагиваясь пальцами до рассечённой брови Фрэнка. — Малыш…

— Ты садист, психованный садист, — говорит Фрэнк.

— Прости меня, но угомонить тебя иначе нет никакой возможности, — говорит Робин.

— Это потому что ты действительно примитив, Донни, — говорит Фрэнк.

— Пойми меня правильно, Фрэнк, — Робин легко, примиряюще и просяще касается его губ. — Мне очень нравится твой норов, это твоё ледяное северное сияние. Особенно, когда ты обливаешь высокомерием недостойных недоучек где-нибудь не здесь. Но не смей поступать так со мною. Поверь, у меня нет сил держать себя в руках, когда я вижу, что любовь уходит из твоих глаз.

— Ты ещё и романтически настроенный психованный садист, — говорит Фрэнк.

Робин вздыхает, но он серьёзен, жадно осматривает лицо Фрэнка.

— Я очень прошу тебя, Фрэнк, не доводи до такого.

Фрэнк неоднозначно смотрит на него, потом, жадно прижимаясь, целует.

Робин перепачкан в крови Фрэнка.

Снова оба чувствуют этот железистый привкус, у обоих болят челюсти, но, определённо, более сладкого и специфичного поцелуя им ещё не доводилось испытывать.

Фрэнк начинает стонать, стаскивая с Робина «поло» через голову, тот раздевает Фрэнка от клетчатой и от майки.

Примирение желанно, сладко, больно и среди горшков с бегониями.

— Ты чувствуешь, как я хочу тебя? — спрашивает Робин, с заходящимися глазами опускаясь в него. — Ты понимаешь, что я хочу тебя?

Он спрашивает, прижимая Фрэнка к груди спиною, забираясь в него глубоко, удерживая за бедро.

— Да, я понимаю, — выдыхает тот, вздрагивая от Робина внутри, закрывая глаза, откидываясь головой на его плечо. И когда разворачивает лицо, чтобы дать Робину дотянуться до его губ, тот видит, что Фрэнк смотрит на него прежним любящим, принимающим взглядом из-под своих золотистых ресниц. И от этого Робин испытывает более сильное чувство насыщенности ощущений.

Но ни тот ни другой не прекратили хотя бы время от времени встряхивать друг друга забористым скандалом.

Это продолжается с течением времени реже, но не менее интенсивно. Как и всё, что связано в их жизни с возбуждением, обладанием и принятием друг друга.

Фрэнк ревнует до истерик.

Робин ревнует до бешенства.

Оба скандалят с криками, потом мирятся. Тоже с криками.

Фрэнк цепляется чаще, в силу того что у него больше поводов привязаться к Донни, ведь круг общения того гораздо шире. И есть бурное прошлое. Сам же Фрэнк много времени проводит дома и с детьми, пишет, всё его бытие более камерное. И временами его накрывает страх, что Робин любит его уже не так сильно, забывает. Тогда Фрэнк даёт волю всей своей отпущенной истеричности, которая открылась в нём вместе со знакомством с Робином Донни.

Зато когда скандал разводит Робин, это всегда с физическими последствиями. Реже, но интенсивнее. Тут даже не столько Фрэнк в опасности. Робин вовлекает того, к кому ревнует.

В целом, картина ясна: все радости совместного существования, обусловленные страстностями.

***

Матерью Мины становится студентка-третьекурсница из Колледжа Дизайна и Искусства, что в Пасадене, которой нужны деньги. Биологическим отцом Робин.

Тот делает попытку предложить Фрэнку более простой способ стать родителями — усыновление ребёнка из детского дома. Но Эшли проявляет свойственное ему в некоторых вопросах козерожье упрямство. Это должен быть ребёнок от Донни. Без вариантов. Что-то подсказывает Робину, что настаивать бесполезно.

После всех необходимых процедур с договорами, оплатой, обсуждением условий содержания беременной матери они определяются с желаемой датой рождения. И Фрэнк берёт Робина в ежовые рукавицы, напомнив, что хотя бы на месяц минимум до зачатия тот должен отказаться от спиртного и наркотиков.

— Кофе мне можно? — с издёвкой спрашивает Донни, выпивая за завтраком чашку.

Фрэнк с гримасой хмыкает.

— Ради бога, Фрэнк, оставь мне хотя бы право курить, — взмаливается Робин, беря его за руку.

— Не шути со мною на этот счёт, — Фрэнк отбирает руку, но всё же улыбается.

— Так можно мне курить или нет?

— Кури, чёрт с тобой, Донни.

— Благодарю, вашество, — и Робин тут же закуривает, воспользовавшись возможностью. Говорит: — Нам нужен новый дом, когда появится Мина.