— Фрэнк, милый, вы с мистером Донни работаете вместе? Я просто не совсем поняла.

Робин приготовился получить удовольствие от любого ответа, Фрэнку угодного. Тем более что папаша Эшли, посиживающий в своей коляске, просто прожигал его близорукими к старости глазами, видимо, уже подозревая самое худшее.

— Нет, мама, мы не работаем вместе. Мы живём вместе.

Миссис Эшли, всё ещё улыбаясь, смотрела на Фрэнка. Мгновение спустя нахмурилась:

— Совместное жильё?

Робин, сделав глоток кофе из чашки, решил положить конец двусмысленности, которую настойчиво удерживала за хвост миссис Эшли.

— Миссис Эшли, Фрэнк хочет сказать, что он спит со мною. Мы женаты.

Миссис Эшли раскрыла глаза и неверяще посмотрела на него.

— Твою мать, я знал, что из тебя не выйдет толка ни на грош, парень. Надо было тебя прибить, пока ты не сбежал из дома и не заделался пидорасом, — Лью Эшли с ненавистью зашевелился в кресле.

Фрэнк спокойно пил свой кофе.

— Очень надеюсь на то, что ты чертовски разочарован, — сказал он, смотря на отца.

— Ты наглый и безответственный, Фрэнк. У тебя хватает совести прийти сюда и заявить, что ты чёртов педик!

— Знаешь, папа, чтобы наше свидание можно было считать совсем уж удачным, хочу, чтобы ты знал: Робин сверху. Не желаю, чтобы ты путался в неясностях, — Фрэнк мило улыбнулся и кофе допил.

Папаша Эшли покрылся апоплексическим румянцем.

— Фрэнк! — попросила миссис Эшли.

Робин откинулся на спинку кресла, наблюдая за семейным скандалом.

— Прекрати, ты же видишь, ему будет плохо.

— Бога ради, мама, да ему всегда было лучше всех вокруг, потому что он ни в чём себе не отказывал, в отличие от нас.

Фрэнк поднялся.

Робин следом.

— Очень вкусный кофе, миссис Эшли, рад был познакомиться, — Робин улыбался так, что у миссис Эшли не хватило духа явно выказать ему свою досаду.

Повернувшись к старику Эшли, Робин спросил:

— Я так понимаю, никаких прощаний за руку?

По взгляду старика понял, что «да, никаких прощаний за руку».

Фрэнк поцеловал расстроенную мать, проходя мимо инвалидного кресла, коснулся отца за плечо рукой, не более.

Но это ещё не всё, что долго таил и таит в себе тихий омут, имя которому — Фрэнк Эшли.

Робин уже научился отслеживать на его золотистом прекрасном лице тайные движения, что Фрэнк держит в себе. И он делает всё, чтобы знать о них.

Потому что Робин так не может. Он действительно и в буквальном смысле хочет копаться в его внутренностях, знать его, чувствовать, потому что Фрэнк — единственное и горячо любимое им существо в этой Вселенной, ему о нём всё интересно, Робин любить по-другому не умеет.

И если Фрэнк откровениями не раскидывается, то достаёт информацию Донни весьма варварски: вымогательствами, скандалами, угрозами. Особенно если Фрэнк начинает играть в молчанку и жечь того глазами. И каждую отвоёванную мысль и желание, вытянутые из Фрэнка, он с любовью изучает и рассматривает.

Он хорошо помнит ту очень яркую, их первую и настоящую, невыдуманную стычку, в ходе которой Фрэнк кричал ему:

— В чём дело, зачем тебе нужно это знать, Бобби?! Ведь ты уже можешь делать со мною всё, что хочешь, этого что — мало?!

Само по себе то, что Фрэнк кричит — это уже достижение, потому что только так Робин понимает, что начал его пронимать.

— Ты что, совсем спятил, думая, что я буду довольствоваться только потребностями твоего сумасшедшего тела?! — гневно, яростным шёпотом на грани, говорит Робин, отшвыривая в сторону упаковку сигарет, из которой хотел взять одну, но не успел, застигнутый нервным порывом двигаться. — Думаешь, мне этого достаточно, просто драть тебя и не хотеть знать, почему ты который день ходишь как ледышка? Что тебя тревожит? Я не умею читать мысли!

Фрэнк стоит в противоположном конце патио, запихнув руки в карманы джинсов.

— Думаю, да, — нагло говорит он.

— Вот так вот? — Робин вскидывает брови, отводит голову. — То есть я так примитивен, что мне достаточно просто того, чтобы ты мне давал? И я буду в порядке?

Фрэнк смотрит на него.

— Я, блядь, ещё и поговорить люблю, — напоминает Донни.

Робин готовится броситься, потому что Фрэнк смотрит одним из тех дерзких, холодных, золотисто-зелёных взглядов, которые Донни ненавидит. Они как ледяная стена, которой Фрэнк очень хорошо отгораживается и которую Донни может только расколотить. Оскорблениями, рукоприкладством и шантажом. Но не может допустить, чтобы, когда они устанут кричать и ссориться, этот взгляд остался последним, каким посмотрит на него Фрэнк.

Иначе тот будет крепнуть и, в конце концов, останется навсегда.

Поэтому Робин должен его сломать, вырвать другой, тот, в котором Фрэнк его любит.

— Отъебись, — говорит Фрэнк.

Робин начинает подходить к нему, угрожающе сжавшись.

— Я очень прошу тебя, Фрэнк, скажи, в чём дело. Не заставляй меня выбивать из тебя это, — тихо и сдавленно говорит Робин.

Фрэнк молчит и даже не отступает, когда Робин приближается впритык, сжимает его локоть так, что Фрэнку становится больно.

— Ты лжец и подонок, — говорит он.

— О, в самом деле? Да с чего, блядь, я лжец и подонок?! — Робин вдруг чувствует головокружение от двух противоречивых мыслей, которые озаряют его.

Одна — это то, что Фрэнк просто затеял жёсткую стимуляцию их чокнутых либидо. И то, как он сейчас ведёт себя, очередная провокация, которая закончится среди разбитых горшков с бегониями и со спущенными штанами.

Вторая, что тот действительно чем-то вполне обоснованно встревожен. И, похоже, Донни догадывается, чем. Но ему нужно это услышать, чтобы Фрэнк сам сказал. Потому что если это то, что он думает, то Фрэнк ненавидит его уже где-то с полмесяца.

— Скажи мне, — шипит Робин, дёргая Фрэнка за руку, второй ухватывая его за рубашку на груди.

Фрэнк выдирается, но Робин подтаскивает его обратно.

— Я тебя ненавижу, ты знаешь? — выдыхает тот, искажаясь, словно от боли. Но это вряд ли физическое, потому что это совсем другое волнение. Это прямо-таки душевная мука.

— Да-да, я вижу, ты хочешь, чтобы я умер. Говори, твою мать.

Фрэнк выдерживает его взгляд секунд десять, потом глубоко вздыхает и говорит:

— Ты спал с ним?

— Спал с кем? — тут же уточняет Робин, удерживая его взгляд, руку и близкое присутствие.

— Я не знаю точно, — внезапно тихим и усталым голосом говорит Фрэнк. — Он сказал, что вы старые знакомые и что ему хотелось бы знать, где тебя найти.

Робин внимательно рассматривает Фрэнка.

— Он что, был здесь?

— Да. Он даже знает, что это твой новый дом. Верно, и вправду твой близкий дружок, — и тут Фрэнк снова начинает набираться истерикой.

Робин чувствует это, а в следующую секунду отступает, едва устояв, потому что Фрэнк его отшвыривает.

— Кто это? Ты не хочешь мне сказать? — бесится Фрэнк.

Робин смотрит, потом, сообразив, что Фрэнк страдает от подозрений, произносит:

— Если так хочешь… Кстати, он не говорил мне, что был здесь.

— Да насрать, что он тебе говорил! Боже, ты что, виделся с ним?! Ты спал с ним?

Робину кажется, что Фрэнк готов умереть. Неясно только — от чего: от ревности, от бешенства или от подтверждения ожидаемого предательства.

— Спал, года за два до нашей с тобой встречи. Я с ним жил вместе одно время, — Робин пожимает плечами.

Фрэнк смотрит на него суженными колючими глазами.

— Что, нравятся преждевременно состарившиеся типы на «харлеях?» — спрашивает он полным ревности, яда и ненависти голосом.

Робин начинает искать ту пачку сигарет, что отшвырнул куда-то. Находит под плетёным креслом. Поднимает, наконец-то закуривает, выпускает дым:

— Ну, он был неплох в некотором отношении, — и видит, что Фрэнк вполне способен разрыдаться. Поэтому быстро продолжает: — Мы расстались по моей инициативе. И я не знал о том, что он в городе. Я, вообще, мало что с тех пор о нём знал.

Фрэнк начинает ходить, не вынимая рук из карманов.