Фрэнк с досадой разворачивает голову.

— А что, если мы не поженимся, тогда у нас не будет ребёнка?

— Если мы не поженимся, нам не дадут завести ребёнка. По крайней мере, мы будем добиваться этого огромными трудами.

— Какая хуйня, — раздражённо бросает Фрэнк, снова отворачиваясь.

Робин продолжает одеваться.

— Фрэнк, лучше так, как я сказал. Или что? Ты не хочешь так серьёзно связываться со мною?

Эшли спускает вторую ногу вниз, сидит, держась за подоконник ладонями.

— Я просто хочу от тебя ребёнка.

— Знаю, девочку Мину. Ты мне говорил.

— Я не говорил.

— Ты говорил, просто был не в себе, раз не помнишь, малыш, — говорит Робин, снова приближаясь, на ходу завязывая серый с тёмно-красным галстук. Он смотрит Фрэнку в глаза.

Фрэнк немного ведёт плечами.

Робин знает, что когда Фрэнк трезв, когда они не трахаются, когда они решают что-то, что совсем не имеет отношения к их интиму или бытовые вопросы, то любое упоминание об этом самом интиме выводит Фрэнка из равновесия. Робину до чертей нравится видеть, как тот начинает краснеть со скул или неконтролируемо и смущённо двигаться.

— Что, действительно не помнишь? — с намёком на улыбку в глазах спрашивает Робин. По молчанию Фрэнка понимает, что «да, действительно не помнит».

— О малыш, видимо, я делал это слишком сильно, и ты точно был в бессознании. Как бы там ни было, я ведь верно запомнил? Девочка Мина? — он испытывает нежное садистское чувство превосходства к смешавшемуся Фрэнку. Нежное, оттого что ему нравятся эти всплески стыдливости, садистское, оттого что воспоминание о моменте, когда Фрэнк сказал ему об этом, вызывает в его памяти продирающее по спине ощущение.

Робин надевает тёмно-серый в полоску пиджак, говорит:

— Подумай до вечера. Я не шучу, давай всё же поженимся. Проводишь меня?

Фрэнк отрицательно качает головой.

Робин делает смиряющийся жест плечами.

— А поцелуешь? Снова нет? Странно, — Робин более пристально оглядывает Фрэнка. — А когда я вернусь, твои вещи ещё будут в моём доме?

Фрэнк поднимает глаза вверх, сдерживая улыбку.

— Убирайся, — говорит он.

Фрэнк остаётся на окне и видит, как Донни отъезжает.

Память к нему возвращается. Они наелись кислоты, какие-то странные бледно-жёлтые марки. Фрэнку казалось, что они в тесной красной телефонной будке. И Робин, с силой зажимая его шею в локте, берёт его, раздавливает о стекло кабины. Фрэнк говорит ему о своём желании и слышит, как тот низким утробным голосом отвечает: «Конечно, малыш, всё, что хочешь». И облизывает его ухо.

Когда они встречаются, Фрэнку Эшли двадцать пять. И он как нормальный американец совершенно не думает о том, чтобы жениться, рожать детей, даже тогда, когда считает себя гетеросексуальным.

И он не думает об этом тогда, когда встречает Донни, потому что думать в тот период — рудиментарная функция его организма. Фрэнк живёт на инстинктах, каких-то ненормальных инстинктах, которые вырывают его в совершенно иной план бытия. Он погружается во влюблённость, в свою одержимость Робином. Он с удовольствием режется о контраст, который притягивает его в Донни. Контраст между тем, какой Робин на людях — затянутый в костюм, узкие туфли, галстук, в запонки, вежливый до необходимости, следующий базовым правилам. И тем, что сидит у него внутри, что временами выливается в конфликты, когда сдерживаться Робин уже не может, оборачивается разбитыми носами, рукоприкладствами на парковках, завуалированными и совсем прозрачными оскорблениями в случайных очередях.

Фрэнк, наблюдая за тем, что творит Робин, ловит себя на мысли, что ему не то чтобы не становится стыдно или неловко, но ему даже не приходит в голову как-то отметить эти проявления в Робине как тревожащие и деструктивные. Они, конечно же, такие и есть, но самому Фрэнку на это наплевать.

Он знает одно: бунт, ярость, агрессия Донни заставляют его дрожать от возбуждения, хотеть его, любить. Он крепко подсаживается на этот напор, силу и властность, на уверенность. И он знает, что Робин влюблён в него так, как только тот способен быть влюблён. Уже тогда Фрэнк понимает, что любовь Робина к нему навсегда, потому что такие, как он, делают это только так или же не любят вообще. Донни классический однолюб. Другое дело в том, что его любовь ещё нужно выдержать, потому что это тяжело. Робин ревнив, жёсток, собственник, деспотичен и во всём осведомлён лучше иных.

Но Фрэнку насрать.

Не совсем гуманная по отношению к себе позиция, но именно в такой Фрэнк испытывает потребность. Фрэнк знает, что на самом деле Робин меняется, когда они вдвоём, Фрэнк видит его нежность, его внимание, заботу. Он точно знает, что Робин влюблён в него, увяз по уши. А то, как они это делают, что же, обоих устраивает. Более чем.

Мысль о ребёнке начинает посещать Эшли года через полтора после начала. Ему хочется продолжения Донни. Его части, которая будет с Фрэнком даже тогда, когда тот где-то в Айдахо или Аризоне. Или в Австралии.

Когда Робин покидает Калифорнию, он по возможности зовёт Фрэнка с собой. Если тот соглашается. Если тому становится интересно.

Фрэнк вдруг понимает, что он вполне готов вырастить маленькое существо, полноценного человека. Он готов к этому, тем более что книги позволят ему уделять ребёнку столько времени, сколько нужно. И он уверен, что сможет. И чутьё подсказывает, что из Донни выйдет отличный отец, потому что как индивидуальность — тот невероятен. Фрэнк это знает.

Ни разу ещё за всё время, что они вместе, а сейчас это уже более двух лет, Робин не обидел ни котёнка, ни ребёнка. Тот нападает только тогда, когда есть вероятность отпора, то есть на мужчин. Это только их вина, что многие пасуют. Донни не оскорбляет женщин, стариков и вежливых детей. Это ограничение Фрэнк рассмотрел в нём одно из первых.

Фрэнк уверен, что интерес Робина к нему иссяк бы в считанные разы, позволяй он просто лупить себя в постели, будь тихим, незаметным, безответным рохлей. Робину нужны напряжение, азарт, несогласие. К великой радости Фрэнк это в себе чувствует. И он временами начинает действительно сопротивляться, бунтовать, дерзить. Это случается разными периодами по продолжительности, но в конце концов Фрэнк всегда сдаётся, уже к великой радости Робина как конкистадора.

В течение дня Фрэнк посещает тренировку по пауэрстрайку, два книжных магазина, покупает продукты к пицце, которую делает на ужин, просто валяется у бассейна, курит, читает. И думает о том, что это вовсе не плохо — узаконить с Донни отношения. Он даже с интересом рассматривает левую руку, воображая на ней кольцо. И к вечеру эта идея его окончательно возбуждает. Он дожидается возвращения Робина. Тот вовремя, без задержек. Фрэнк как раз заканчивает выкладывать на лепёшке пиццы сырный слой для корочки.

— Боже, что ты делаешь, Фрэнк? — спрашивает Робин, заходя в кухню, обнимая Фрэнка со спины и целуя в шею.

— Ужин. Для тебя, — отвечает Фрэнк.

— Я буду тебе благодарен, ты знаешь? — Робин не выпускает его из рук.

Фрэнк выкручивает из мельницы черный перец крупного помола сверху сыра.

— Отпусти, — говорит он, поднимая лист противня, чтобы идти к духовке.

Полминуты спустя спрашивает Робина, вытирая руки о полотенце:

— Как дела?

— Прекрасно, но мисс Баббл меня тревожит, — Робин расправляется с галстуком.

— А что не так с мисс Баббл?

— Она влюблена.

— Не шути. Сколько лет мисс Баббл? — Фрэнк смеётся.

— Напрасно, — Робин тоже смеётся. — Ты ошибаешься, на самом деле. Её серьёзность вводит тебя в заблуждение, Фрэнк. Мисс Вирджиния Баббл ещё не так стара и вполне может влюбиться.

— И сколько ей? — Фрэнк берёт сигареты, ищет спички.

— Кажется, сорок один…

— Тогда у неё ещё всё впереди, — говорит Фрэнк, наконец прикуривая.

Робин тут же забирает у него сигарету, курит сам.

Фрэнк провожает её глазами, прикуривает новую.

— Хочу пить, — говорит Робин.

— В холодильнике лимонад. Или ты хочешь надраться чем покрепче? — Фрэнк стрясает пепел.