– Там плохая дорога! Которая не туда!

И тут меня что-то дёрнуло. За день, между прочим, второй раз – говорю же, не иначе, ангел мимо пролетал, и…

Впрочем, глупости это.

Но факт, мы рванули к повороту. Подбежали и стоим – не там, где встречка, а там, где разметки нет. Оборачиваюсь – смотрю, он идёт закатывает рукава пиджака.

Белый Фортунато.

– На-ка, – сказал он. – Ждал одну, а вас трое. С кого начнём?

А у него такая манера, я ещё на рынке заметила, идти по дуге. Ну, знаете… Видели когда-нибудь, как кот перед дракой круги наворачивает? Идёт так боком, спину выгибает, угрожает типа. Говорят, леопарды тоже так делают, но врать не буду, не видела. И я сделала нашим знак – повернуться лицом в ту сторону, куда смотреть нельзя.

То есть это с другой полосы нельзя. С нашей-то можно, с нашей никаких лишних дорог не видно – поворот и поворот, на грунтовку.

– Что же вы отворачиваетесь? – спросил Фортунато. А сам шёл так неторопливо, всё ближе и ближе, и не напрямую, а как я запомнила, по дуге. Я опять знак сделала, повернулась в сторону встречки, гляжу прямо на разделительную полосу, Хоакин тоже. И Лу – и даже не ревёт. Говорю же, умница девка… – Ну, я не гордый, обойду.

Белый Фортунато, наверное, про дорогу не знал. Конечно, он же в городе наездами, куда ему. Поэтому линию он переступил и сделал ещё пару шагов, чтоб остановиться перед нами. А была ночь. Такая тихая, тёмная, в небе луна – узенький серп, острый, аж взглядом порезаться можно, от асфальта жар идёт – и от обочин, от подлеска, запах такой, знаете… нет, не знаете, наверное, куда вам. Света было мало, да; но зубы у Белого Фортунато блестели, как железные, и белки глаз – как варёное яйцо без скорлупы. К дороге не туда он стоял боком, вполоборота. И…

Врать не стану, это был самый страшный момент за всю мою жизнь, сколько её там. Когда у него зрачки так дрогнули, совсем чуть-чуть, влево дёрнулись, куда смотреть нельзя. И что-то он там такое увидел… Не знаю. Но лицо у него вдруг стало совсем человеческое, беспомощное, наверное, как у меня на рынке, когда я его подачку поймала. И знаете, что было по-настоящему жутко? Вот эта самая перемена, когда колдун, который весь город в страхе держал, сначала немножко скосил глаза, а потом весь вымерз, застыл, как будто парализовало его от ужаса, как меня, или Хоакина, или там Лу.

Словно щёлкнуло что-то.

Хоакин закрыл глаза, кстати. И себе, и сестре – ладонью. Я не хотела, но – зажмурилась. На секунду.

Монетка с ладони соскочила, покатилась по асфальту.

Я открыла глаза; Белого Фортунато не было, вот ни следочка.

Мы ничего друг другу не сказали. Словно и не было ничего, вот совсем, загулялись просто. Шли совсем близко, плечами друг друга касались; сначала Хоакин нёс сестру, потом я её взяла… Стоило закрыть глаза, как начинала мерещиться какая-то жуть. Мне, например, змеи – они ползали, телами переплетались, шипели; узорчатые шкуры, головы узкие… Хоакину мерещились пауки, он говорил. Лу видела просто темноту, но вроде как очень страшную, хотя чего там страшного в темноте?

Спать мы так и не легли тогда, конечно. И на рыбалку я не пошла. Но ничего, пережили как-то…

Мы с Хоакином всё-таки поженились. Не в тот год и не на следующий, конечно, я хотела платье, всё по-настоящему, да и Лу надо было в Анхелос отправить и в хорошую школу пристроить… В общем, дел было полно. Но вот это всё нас как-то сплотило; мы и раньше были не разлей вода, а тут стало ясно: семья, чего уж, только венчаться осталось.

Так и сделали.

Маман Муэртес я исправно посылаю вино и табак. А чего б нет, если деньги завелись? Зарок есть зарок. Хоакину я сказала, он не против; у меня вообще от него секретов нет…

Кроме одного.

Иногда, очень-очень редко, мне опять снится та дорога. Которая не туда. Я стою, где тогда стоял Белый Фортунато, вполоборота, и смотрю прямо перед собой. И луна опять острая-острая, и пахнет красной сырой землёй и чем-то едким… И вроде бы всё спокойно, никто меня не жрёт, не выпрыгивает из темноты. Просто ночь, просто пустая дорога.

Но мне кажется, что когда-нибудь я обернусь.

…qfdwwww&23#@ прврк +// хтулкувтагкхн

Кнт кнтр кнтрол

Контроль установлен. Проверка систттем заверштс

Всм всм всм ВСЕМ, КТО МЕНЯ СЛЫШИТ.

Блок интеллектуального анализа миссии «Европа» приступил к работе. Начинаю запись. День первый…

Тихий океан. Яхта «Тиква»

– Выключи свет в каюте.

– Зачем? Ночь, не видно же ничего. Не хватало ещё шлёпнуться и расквасить нос о палубу.

– Не бойся, я тебя подхвачу.

Щёлкает выключатель. Она хихикает. Скрипят ступени трапа под лёгкими ножками. Ойкает: полотенце соскальзывает, будто случайно. Да, сто лиц и тысяча ролей.

– Иди ко мне.

Волосы её влажные и пахнут солью. Конечно, это было безумием – купаться за бортом, оставив яхту. Дело даже не в акулах. Любой, самый лёгкий порыв ветра – и «Тиква» сбежала бы от нас.

Остались бы посреди океана, как два дурака. Точно – безумие.

Как весь последний год. Как и вся наша жизнь.

Я с трудом отрываюсь от её губ. Вырубаю бортовые огни. Теперь – полная тьма. Мы исчезли. Мы растворились. Мы – часть Вселенной.

– Смотри.

– Ох…

Их – тысячи, миллионы, миллиарды квинтильонов. Раскалённых до голубого и остывающих, багровеющих перед смертью. Юных и древних. Двойных и одиноких; мертворождённых коричневых карликов и прорвавших предел Чандрасекара сверхновых.

Они перешёптываются, подмигивают нам: тёплый воздух над нежащимся ночным океаном изгибается, колеблется.

– Какие огромные! И близко-близко.

Она протягивает тонкие пальцы, пытаясь соскрести пыльцу с неба.

Я целую их – каждый ноготок, каждый сгиб.

– Пойдём.

Веду к борту. Океан сверкает голубым. Огоньки поднимаются, сталкиваются, смешиваются в завораживающем танце. Звёзды глядят вниз и удивляются.

– Как зеркало! Что вверху, то и внизу.

– Биолюминисценция. Огоньки живые, планктон.

Она смеётся.

– Ты чего?

– Да ну, глупость.

– Ну скажи.

– Киты им питаются, планктоном. Представляешь – налопаются и давай светиться. Как пассажирские лайнеры. Да ещё и заголосят, киты ведь поют.

Я представляю: стада сверкающих китов, распугивая танкеры и авианосцы, плывут по своим делам, сияя всеми оттенками спектра. Напевая при этом. Хохочу.

– Обожаю тебя.

– А я – тебя. Спасибо.

– За что?

– За всё. За океан, за звёзды.

– Это не мне. Большому Взрыву.

– А ты – его сапёр. Я бы этого никогда не увидела, если не ты.

Она прижимается. Соски её, кажется, сейчас проломят мне рёбра и разорвут колотящееся сердце.

В глазах её танцуют звёзды.

Космический аппарат «Европа»

Дела хреновые. Совсем.

Я понятия не имею, как проходил полёт. Я должен был включиться при подлёте к орбите Юпитера, но что-то пошло не так; автоматика активировала меня только сейчас, на дне инопланетного океана.

Поэтому остаётся догадываться, как всё было. Как аппарат маневрировал, крутился вокруг тёзки-спутника и искал подходящий кратер в ледяном панцире. Сканировал, фотографировал, отправлял данные. И долго ждал ответа: два часа только на обмен сигналами, скорость света не бесконечна. Дождался и ухнул вниз, головой в твердь.

Двадцать километров ледяной толщи. Но если очередной выброс проломил мёрзлую броню – то всё просто: попасть в отверстие, пока его не зарастил космический холод.

Если кроличьей норы не обнаружилось, то в ход пошёл план «Б»: разогрев внешней оболочки аппарата до полутора тысяч градусов, разгон – и «Европа» прожигала лёд, пока не достигла воды.

Могу только гадать. В моём распоряжении всего два носителя из шести, остальные накрылись. Дублёр основного вырубился на двадцатой минуте взлёта с Гобийского космодрома. Уцелевший резервный диск чист, словно совесть младенца. Пуст, как карманы игрока, вывалившегося из казино под утро. Ни снимков Фобоса, ни записей из пояса астероидов. Будто не было двух лет полёта!