– Тебе не холодно, малыш?

Датчики температуры показывают чуть выше нуля за бортом и около четырёх градусов внутри корпуса. Мне не холодно, мам. Я просто свихнувшийся робот, мам. Возьми меня на ручки.

Щемит сердце. У меня нет сердца. Какими пассатижами его щемит? Как может болеть душа, если в душе нет нервных окончаний? И если нет самой души?

Сержант-инструктор орёт:

– Вперёд! Ты выблюешь мамины пирожки и возьмёшь этот подъём, солдат! Ты сумеешь или сдохнешь!

Это – дежавю. Усмешка зубчатой извилины гиппокампа, что в височной доле. Интересно, где у меня висок?

Что, если я открою ящик Пандоры? Инициирую фатально опасное явление? Тогда Европа надолго будет закрыта для исследований, если не навсегда. Хорошо, что хоть жизни на Земле ничто не угрожает: вряд ли инопланетный монстр способен преодолеть семьсот миллионов километров глубокого космоса.

Я решился. Я сделаю это: подорву заряд, отправлю сигнал и разбужу зверя. Поймаю его и выпотрошу. Ксенобиологам будет, чем заняться ближайшие полвека.

Я сумею или сдохну. Тестирую оборудование. Даю отсчёт до взрыва: пять, четыре, три…

Господи, если ты есть, если ты слышишь меня – помоги. Мне страшно.

Тихий океан. Яхта «Тиква»

– Мне страшно.

Она кутается в плед. Небо затянуло серой пеленой.

Ветер стих, океан – помутневшее от старости зеркало.

– Ну что с тобой, родная? Грустный мой воробыш.

Хочешь, устроим дискотеку?

Она улыбается беспомощно:

– Ведь не ночь. Они не приплывут.

– Приплывут, никуда не денутся.

Я улыбаюсь: щекам больно, губы сопротивляются, но я улыбаюсь. Самому тошно отчего-то.

Навожу прожектор на воду. Спускаюсь в каюту: сейчас включу поляризованный луч и поставлю музыку повеселее. Обычно мы это делаем после полуночи; приплывают дельфины и начинают беситься в сверкающей под прожектором воде. Чтобы они быстрее словили драйв, я всегда вываливаю ящик рыбы за борт. Академик Павлов – наше всё. Звук на максимум. Запись из самого модного клуба побережья, хит этого лета грохочет над замершим океаном:

– И-и-и, октопусы мои! – орёт диджей. – Воздели щупальца! Три, два, один, но…

Он не успевает досчитать. Звук зависает и растворяется над мёртвой водой, внезапно покрывшейся мерзкой рябью – как гусиной кожей.

– Что там, милый?

– Электричество вырубилось, чёрт.

Сдохло всё, и одновременно. Я поднимаюсь на мостик: радар – труп, рация молчит. Ни одного огонька на панели. Словно после ядерного взрыва, когда первым приходит электромагнитный импульс, выжигающий всю электронику.

Спускаюсь в моторное. Свет не включается, не работает переносной фонарь. Убитые аккумуляторы воняют кислым. Чертыхаясь, карабкаюсь по трапу. И слышу её крик – полный ужаса и отчаяния.

Запыхавшись, вылетаю на палубу. Она стоит у борта, вцепившись в плед, и смотрит вниз.

– Они умерли.

Океан – словно гигантская кастрюля. Мелкие волны толкутся бестолково, лопаются пузырями. Белёсыми пельменями всплывают кверху брюхом дельфины, тунцы и макрели. Колышется, переворачиваясь бессильно, дохлый осьминог; мёртвые щупальца переплетаются, словно причёска Горгоны.

И – жуткое амбре.

Я натягиваю майку на нос, бормочу:

– Не вдыхай.

Она не слышит. Ноги её подламываются; едва успеваю подхватить. Несу в каюту.

Нашатырём тру виски, ватку под нос. Чихает, открывает глаза.

– Мы умрём?

– Обязательно, а как же? Лет через сто. В один день и на одной подушке.

– Что там случилось?

– Наверное, выброс газа. Так бывает. Просто надо переждать. Я попробую завести двигатель, и уберёмся отсюда.

– Да, – кивает она, – не могу это видеть.

– К ночи всё исчезнет, обещаю тебе.

– А звёзды? Я боюсь. Вдруг и они умерли?

– Звёзды никуда не денутся, они вечные.

Слабо улыбается.

– Да. И ты к ним летишь. Вернее, твоё отражение. Ему ещё долго до Юпитера?

Я не понимаю, о чём она. Пусть говорит любую ерунду, лишь бы не о смерти.

– Кому далеко до Юпитера?

– Ну, этому кораблю. «Европе».

– Тьфу, я же не рассказал тебе. Корабль «Европа» потерпел аварию, увы. Ракета-носитель взорвалась через двадцать минут после старта с Гобийского космодрома. Остатки корабля упали в океан. Кстати, где-то недалеко, в этом районе. Может, прямо под нами.

– Как жаль, – она начинает плакать, – значит, твой близнец утонул. А его достанут?

– Никакой он мне не близнец. Железяка без чувств и мыслей, титановая коробка, набитая электроникой. Нет, его не будут доставать – тут глубина десять тысяч.

Я укрываю её вторым пледом, даю успокоительное.

– Поспи. Я попробую всё-таки связаться по радио.

– Не уходи!

– Не бойся, глупышка. Скоро вернусь.

Мокрым полотенцем обвязываю лицо. Плотно прикрываю дверь, чтобы зловоние не проникло в каюту.

Чёрт, странно всё это. Райское место, тихий уголок Тихого океана, изведанный вдоль и поперёк. Хотя… Мы знаем океан гораздо хуже космоса, и поверхность Марса изучили подробнее, чем морское дно собственной планеты. Там, в чёрных глубинах, куда редкий фотон добежит, может твориться всякое. Остовы погибших судов, обломки кораблей пришельцев, развалины городов атлантов. Древние чудовища, порталы в иные миры. И несчастная «Европа», так и не полетевшая в космос, а внутри – перепуганный биан, блок интеллектуального анализа, моя копия. Лежит, бедный, в кромешной тьме, а лавкрафтовские фантастические твари его обижают.

Бред. Усмехаюсь. Терпеть не могу фэнтезятину. Щелкаю тумблерами рации. Мигнул огонёк, или показалось? Беру тангенту; голос сквозь полотенце звучит глухо:

– Я «Тиква», бортовой номер четыре-пятнадцать-двадцать два, порт приписки Владивосток. Всем, кто меня слышит. Терплю бедствие. Ответьте. Всем, кто меня слышит.

Вдруг начинают бить молнии; извилистые разряды, словно кровеносные сосуды, текущие огнём, просвечивают сквозь посеревшую кожу неба.

Грохот накрывает, сотрясает всё тело; палуба пляшет, выгибаясь; остекление рубки лопается и рвёт лицо мелкой крошкой; меня швыряет навзничь.

Кровь заливает глаза; я встаю на колени, потом поднимаюсь, цепляясь за пульт.

Гигантская стена цунами до половины неба, и над ней – чудовищная зелёная тварь, настолько невозможная, что я чувствую, как кипят мозги и плавятся глаза. Под брюхом у неё болтается нечто инородное, словно колокольчик на шее динозавра. Я схожу с ума: мне кажется, что маленькое с этого расстояния белое пятно – корпус космического корабля, висящий на тросе.

Внезапно вспыхивает экран приёмника, и последнее, что я вижу – дикий, бессмысленный набор знаков.

///)»56 7 %@## rnhn сбойсбойсбой я биан миссии европа сообщение особой важности не высаживайтесь на планетоид опасно опасно опасно

Агрессивная форма чужой жизни, последствия для Земли фатальны.

ВСЕМ, КТО МЕНЯ СЛЫШИТ!

ОН ПРОСНУЛСЯ

Ильин подошёл к мусорному контейнеру и принялся в нем рыться.

Сначала осторожно, оглядываясь, как бы не увидели и не прогнали, но потом осмелел. Среди рваных пакетов, осколков кирпича, давно сгнивших овощей нашел то, что искал – книжку в мягкой обложке. Собрал страницы, даже те, которые были порваны или же начали расползаться от влаги, бережно спрятал во внутреннем кармане пиджачка и только после этого неторопливо поковылял по улице.

Откровенно говоря, мало бы кто обратил внимание на сгорбленного старика, который бродил в этом районе много лет. Ильин был одет неброско и серо, под стать погоде. На худых плечах – пиджачок, поверх грязной рубашки. Брюки на два размера больше. Голые ступни в ботинках – у левого отставал каблук, а у правого не было шнурка, из-за чего язычок болтался, будто собирался улететь следом с порывом ветра. Седая борода давно не видела ножниц. Из-за начавшегося дождя лицо Ильина, его волосы, морщинистый лоб были покрыты каплями, будто он только что умылся, да забыл вытереться.