«По ночам крошки прошлого мысли клюют…» По ночам крошки прошлого мысли клюют, птичьей стайкой к кормушке слетаясь и толкая друг друга, молчат – не поют, ухватить свою крошку стараясь. Та кормушка не выглядит слишком большой, но кормёжка в ней не убывает: память столько бросает им щедрой рукой: всем насытиться крошек хватает. «Я жду, дорогой, – до сих пор…» Я жду, дорогой, – до сих пор жду звука твоих шагов, спешащих ко мне через двор, так жду всего нескольких слов, сидя у телефона: «Я приду через пару часов, не уходи из дома», – жду твоего тепла, памятью только греясь, жду, как всегда ждала, ни на что не надеясь. «Говорят: слезами не поможешь…» Говорят: слезами не поможешь; а зачем же горю помогать, если ты и так уже не можешь: ни смотреть, ни думать, ни дышать. Как же дальше жить себя заставить? Есть противоядье от него: можешь душу бедную избавить, вытравив улыбками его. И освободившееся место снова радость светлая займёт, и в душе опять наступит лето, сжавшись, пустоглазое уйдёт: горе не живёт в садах цветущих и в сердцах, от радости поющих. «И солнце, и ветер, и брызги в лицо…» И солнце, и ветер, и брызги в лицо, – на палец ещё не надето кольцо, – за быстрой «Казанкой» [1] на лыжах несусь, по лилиям белым, и звонко смеюсь. Темно и пронзительный ветер в лицо, – и с пальца давно уже снято кольцо, – иду, вспоминая, сквозь стынущий двор: ту лодку, те брызги и лилий ковёр, и Волги притоку – чудесную Созь, легко вспоминая, без боли и слёз. Тропинку к подъезду совсем замело, а мне, к удивленью, тепло и светло, как будто двор солнцем – тéм солнцем залит. Пусть память тот день навсегда сохранит. «Я отчаянно просила…» Я отчаянно просила от меня не уходить, говорила: «Как любила: никому так не любить!» Но любовь не стала слушать, нацепила пальтецо и, заткнув руками уши, убежала на крыльцо, а с него сквозь сад опавший, через поле, через лес… Навсегда вдали пропавшей след, её, во мгле исчез. «Вода стоит отвесною стеной…»
Вода стоит отвесною стеной, и стёрта обезумевшей грозой граница между небом и землёй, и молнии сверкают где-то рядом, трещат суки, обломанные градом, и кажется свершившееся адом. С горячечным ознобом в мокром теле ты прячешься под лапы старой ели и замираешь там, живая еле, рукой замёрзшей истово крестясь, Царю небесному отчаянно молясь, чтоб эта буря поскорее унялась. Закрыв полуослепшие глаза, – где капля дождевая, где слеза, – ты ждёшь, когда закончится гроза; и гром гремит всё тише, тише, – и вот уже его не слышишь, и снова полной грудью дышишь. Сквозь лапы ели солнце блещет, и сердце радостно трепещет, что по щекам вода не хлещет. В душе отвыли страха волки, и нежно гладишь ты иголки тебя укрывшей старой ёлки. Конаково июль 1975 «Жизнь обещала не скупиться…» Жизнь обещала не скупиться на доброту и красоту; душа – доверчивая птица всё набирала высоту. Паря в лазурном поднебесьи, свободно крылья распустив, лила на землю чудной песни обворожительный мотив. Но небеса вдруг почернели, наплыли тучи, грянул гром, – от бури, той, живая еле закувыркалась под дождём и стала падать с неба птица, а град по крылышкам хлестал, им не давая распрямиться, и ветер перья обрывал. На пестрой грудке крови пятна, а вместо пенья хриплый стон, – упавшей, стало ей понятно, что мир обманами силен. Но птица так летать хотела, – была сильнее непогод, – что поднялась и полетела, и не один летает год. Пусть небеса порой чернеют, и хлещет дождь, и гром гремит, над птицей воли не имеют той непогоды злые дни. И ничего, что песни тише и в крыльях перья не ярки, – теперь она гораздо выше парит обманам вопреки. «Когда признаний не хватает…» Когда признаний не хватает, когда тепла недостаёт, – она: печалится, страдает, весёлых песен не поёт. Но скажут ей с нежнейшей лаской одно заветное словцо, и снова жизнь чудесной сказкой, – опять румянится лицо. Любимых женщин берегите, не заставляйте их грустить, слова признаний им дарите, и будут вам они дарить: счастливых глаз очарованье, улыбок чудных красоту, свои ответные признанья и нежных ручек теплоту. |
