«От горькой тоски ты устала?..» От горькой тоски ты устала? Ну что ж, посиди, отдохни и радость, что на пол упала, силёнки собрав, подними, омой родниковой водицей, с улыбкой взгляни на неё, и радостью тут же простится, что ты уронила её. «Жизнь прекрасна, удивительна…»
Жизнь прекрасна, удивительна и таких чудес полна! Пусть порой течёт томительно и бывает зла она, часто хмурится и киснет, как её не тормоши, и плечом безвольно виснет, и гнетёт в ночной тиши. От неё мы ждём ударов: иногда так сильно бьёт, но как щедры те подарки, что с улыбкой нам даёт. Храм Христа спасителя Там, где плавали да резвилися, стены славные возносилися, – там, где люд нырял в муть поганую, гордый храм стоял в пору давнюю. На святой приход, по Россеюшке, собирал народ по копеечке. Над землёю стон: о пяти главах был разрушен он и повержен в прах. И на Русь пошли силы тёмные, деревеньки жгли, разорённые. Не видал народ хуже бедушек: не жалел тот сброд даже детушек. С той чумной ордой еле сладили, напряглись спиной, жизнь наладили. Не боясь беды, яму вырыли, много тонн воды в неё вылили. Ты, народ, молись, да в других местах, – здесь же веселись мужики в трусах. На Россею прут силы тёмные, деревеньки мрут разорённые. Не мычат в хлевах, тех, коровушки: перерезаны все Бурёнушки; не родят поля белый хлебушек – не накормит мать малых детушек. Стал народ страдать по Россеюшке, – стал опять сбирать по копеечке. Новый храм стоит – возвышается, да душа болит – надрывается: не заменит он тот, намоленный, – по Россее стон за тот, взорванный. «Всё бывает и всё случается…» Всё бывает и всё случается, обретается и теряется, прерывается, продолжается, начинается и кончается. Всё случается и бывает: в мае снег на поля выпадает, в январе землю дождь поливает, и пустыню фонтан пробивает. Всё бывает и всё случается, всё случается и бывает, только прошлое не возвращается, и мёртвое не оживает. «Дикий мёд на губах…» Дикий мёд на губах, а в глазах лихая удаль! Как носил на руках, целовал мои, ты, кудри; как шептал мне слова, от которых замирала и, живая едва, этот мёд я целовала. Но на взгляд карий, твой, туча скуки набежала, – помню всё, милый мой: как с улыбкой провожала я тебя до дверей, как без памяти лежала я, потом, много дней, как разлуки зола серым инеем упала и на губы легла, и дышать мне не давала. Счастья прерван полёт – не начать его сначала. «Дикий мёд! Дикий мёд!..»: – птицей раненной кричала. «Ох, зачем, зачем сказал…» Ох, зачем, зачем сказал: «Мной любима ты!» – голос ласковый позвал в райские сады. О решетки сердце билось, чтоб к тебе лететь, но темница не открылась: взаперти сидеть я его приговорила до скончанья лет, – не тревожь его, мой милый, не мани на свет. Ночной звонок Однажды глушь ночи бессонной нарушил громкий, резкий звук: «Алло!.. – но в трубке телефонной эфира треск и сердца стук. – Ты кто, мне в полночь позвонивший, не побоявшись разбудить – знакомый давний, вдруг решивший со мной за жизнь поговорить? Быть может, странник ты бездомный и, кров уютный не найдя, в холодной будке телефонной, защиту ищешь от дождя? А может, ты избранник божий и призван снять меня с креста, смыть кровь с моей зудящей кожи и оживить мои уста? Возможно, номер мой случайно тобой был набран – от тоски?» – в ответ недолгое молчанье, потом… короткие гудки. Немая ночь чернела жутко за переплётами окна, и на рычаг упала трубка, и снова я совсем одна. 16 октября 2006 «Я не вернусь…»
Я не вернусь, и ты не возвращайся; не отзовусь, и ты не отзывайся; не напишу, и ты мне не пиши; – а боль уйдёт, исчезнет из души. Мне всё равно когда произойдёт: пройдёт пять лет, а может, сто пройдёт, и я пойму: осталась, – не ушла, – я не умру: я раньше умерла. |
